Валерий Большаков - Черное солнце Страница 2

Мощная штука — жизнь, подумал Флоридов. Зародилась — всё, хрен вымрет. Холодина? Выдюжит! Антифриз к кровушке примешает или, там, к соку. Ещё и антиоксидантов добавит, а то кислороду больно уж много…

В том месте, где присел Герман, тянулась отмель — воды было по колено. Здоровенные слизняки-невидимки ползали по галечному дну, прикидываясь лёгкой мутью. Камешки хорошо различались сквозь их прозрачные тела, разве что казались нечёткими, размытыми слегка. Слизняки прятались от хищных псевдомедуз…

— Идут, — проворчал Арнаутов.

Флоридов, кряхтя, выпрямился. По берегу, отбрасывая длинные тени, поспешали трое в скафандрах.

— Здрасте, Генрих Михалыч! — раздался в наушниках жизнерадостный вопль.

— Наше почтение Герману Остаповичу! — добавился второй привет.

— И добрый день! — послышался третий.

Начальник станции повернулся к старшему гляциологу, напуская на себя чиновную строгость.

— Это кто? — поинтересовался он.

— Это мы! — откликнулся один из троицы.

— Надежда мировой гляциологии, — дополнил другой.

— Скромные герои науки, — заключил третий. — Подвижники!

Арнаутов преувеличенно тяжко вздохнул.

— Мои кадры, — признался он, разводя могучими руками. — Молодёжь! Они в детстве сосульки облизывали, вот и решили, что станут гляциологами, когда вырастут.

— Вырасти-то они выросли… — протянул Флоридов, нарочно подпуская в голос сомнения.

— Мы возмущены недоверием… — начал самый бойкий из «молодёжи», но старший гляциолог грозно цыкнул, и настала тишина.

— Выкладывайте, — сказал Герман.

Самый бойкий солидно откашлялся и заговорил лекторским тоном:

— Как известно, подлёдное озеро Восток простирается в длину на двести пятьдесят километров, а в ширину на пятьдесят. При этом глубина данного водоёма доходит до тысячи двухсот метров и… И фиг его знает, что там, на той глубине творится!

— Основой местного биоценоза, — подхватил его товарищ, — являются хемоавтотрофные бактерии. Они кормятся сероводородом, цианистым водородом и угарным газом от гидротерм на дне озера. Но точно мы этого не знаем — мы там не были.

— Ну так нырните — и узнаете, — сказал Флоридов усмешливо.

— А как?! — вскричала молодёжь. — Автобатискаф в лифт не пролезает, а гидроскафандров у нас нету!

— Нам бы парочку! — заныл первый.

— Скафандриков! — уточнил второй.

— Хоть один! — опростился третий. — Самый завалященький!

Начальник станции крякнул и потянулся в затылке почесать, но рука в перчатке наткнулась на шлем.

— Будем думать, — вздохнул он.

Арнаутов хотел что-то добавить, но не успел — стали происходить события. События странные и удивительные.

Сперва над озёрной гладью замерцали неяркие сполохи, будто столбы тусклого света пробивались из-под чёрной воды. Оранжевые, жёлтые, розовые, они трепетали зыбкими колоннами, медленно перемещаясь, ярчея или угасая, то расслаиваясь на отдельные мерцающие клубы, то расщепляясь на тонкие световые жгутики.

В ушах у Флоридова зазвенело, свет померк. Чисто рефлекторно он включил регистрирующие приборы. Окружающее воспринималось им будто сквозь толстое стекло или через нейтральный светофильтр. Герман видел озеро Восток, различал гляциологов, падавших на заиндевелый песок, наблюдал псевдомедуз, десятками выпрыгивавших из воды и распускавших тонкие щупальца, зрел Арнаутова, который стоял на четвереньках, тупо уставившись перед собой.

И на фоне этого внешнего мира, как бы пригашенного, вылинявшего, проступали яркие, чёткие видения — глаза, молившие о помощи, руки, вскинутые в странном приветствии, лицо — очень бледное, почти что белое лицо человека в военной фуражке с высокой тульей. Человек говорил с Германом, внушал что-то с проникновенностью и силой.

Тут на Флоридова навалилась душная тьма, и сознание покинуло его.

9 декабря, 11 часов 25 минут.

Дмитрия Дмитриевича Купри назначили зональным комиссаром в один год с Флоридовым. Друзьями они не были, так только, здоровались при встрече, перекидывались парой слов: «Как жизнь?» — «Да так себе…» — «Ну ладно, давай!» — «Давай…»

Оба были полярниками по призванию — Герман работал инженером-водителем на «Молодёжной» и знал танки-транспортёры от и до, а Дмитрий занимался метеорологией на станции «Новолазаревская». Они успели трижды отзимовать, когда президенты союзов государств подмахнули Кергеленскую декларацию, учреждавшую АЗО.

В те дни Антарктида гудела как ледяной улей. Полярники со всех станций давали «добро», готовясь назваться антарктами. Кое-кто, правда, улетел-таки на Большую землю, но не выдержал, вернулся — суров Крайний Юг, однако ж и прекрасен. И стали антаркты жить-поживать да добра наживать.

И всё бы ничего, но тут повалили переселенцы — неработающие «пролы»,[6] их ещё «жрунами» прозывали. И началось… Пьянки-гулянки, драки да поножовщина каждый божий день. На шестом континенте, где не запирали дверей, появились замки, решётки, электронные сторожа…

Пришлось Купри бросать метеостанцию и переводиться в службу охраны правопорядка. Через год дослужился до старшего полицейского, а ныне и в комиссары вышел…

— Димдимыч! — окликнули его, развевая воспоминания, и Купри обернулся в сторону пилотской кабины.

Оттуда выглянул Борис Сегаль, осанистый, рослый лёдонавигатор,[7] составлявший компанию Купри.

— Чего ещё? — недовольно откликнулся комиссар.

— Подлетаем!

Дмитрий Дмитриевич выглянул в иллюминатор. Бесконечная белая пустыня, антарктическая tabula rasa,[8] что стелилась понизу, покрытая клинописью пересекавшихся под острым углом застругов,[9] безрадостная и безжизненная, понемногу утрачивала непорочность невестиной фаты — её вдоль и поперёк полосовали синие колеи санно-гусеничных поездов и танков-транспортёров. Колеи сходились к нагромождению кубиков, шариков, пирамидок. Восток.

Сегаль пилотом был сносным, но далеко не асом — аппарат, ведомый его твёрдой рукой, заложил лихой вираж над флаерной станцией и посадку совершил жестковатую. У Купри даже зубы клацнули.

— Эй! — крикнул он сердито. — А поосторожней нельзя? Это тебе не айсберг!

Борис Сегаль в ответ лишь ощерился в подобии улыбки.

— За мной, — буркнул комиссар, покидая кресло.

Выбравшись наружу, он не стал геройствовать — сразу нацепил кислородную маску. «Восток» расположен на ледяном щите Антарктиды, на высоте около четырёх километров. Воздух тут сильно разрежен, давление почти вполовину ниже обычного. Выйдешь из флаера и дышишь как пойманная рыба. Чуть шаг ускорил — садишься. Первые дни ты совсем никакой — говоришь с трудом, сердце колотится как сумасшедшее, голова болит, тошнит тебя… Только на четвёртый день отходишь, однако ни времени для акклиматизации у Купри не было, ни особого желания.

К флаеру подъехала и развернулась огромная «Харьковчанка» — обтекаемый вездеход оранжевого цвета с голубой полосой по бортам.

Полярник в распахнутой дохе открыл боковую дверь и сошёл на гусеницу.

— Залезайте! — крикнул он. — Подброшу до места!

Купри залез в просторное пассажирское отделение, не преминув буркнуть:

— Побольше ничего не могли найти?

— Все вездики в разгоне, комиссар!

— Ладно, едем. Борис! Долго тебя ждать?

Сегаль неторопливо забрался в транспортёр и пожал руку водителю — та утонула в его лапище.

— Так что случилось хоть? — начал Купри допрос. — Живой Герман?

— Все живы, Димдимыч! — энергично кивнул водитель. — Но не здоровы.

— В смысле?

— Ирка — это наша заведующая медцентром, говорит: тяжёлое психическое расстройство. У всех.

— У кого — у всех?

— Ну, там был сам Флоридов, старший гляциолог Арнаутов и его помощники, тоже гляциологи — Миха, Жека и Санёк. Да сейчас сами увидите!

«Харьковчанка» подкатила к белому куполу медцентра и затормозила. Комиссар с Сегалем вышли, сразу попадая в окружение растревоженных «восточников».

— Всё выясним, ребята! — заверил их Купри. — Всё как полагается!

Борис Сегаль двинулся вперёд, как ледокол, раздвигая толпу. Комиссар шествовал за ним. Главврач — хрупкая, симпатичная брюнетка лет тридцати — провела его в спецпалату. Там, на мягчайшей автокровати, в окружении стоек с приборами, лежал Флоридов. «Эк тебя…» — мелькнуло у Купри.

Герман находился в сознании, но был погружён в свой мир, далёкий от общей реальности. Его ясные глаза смотрели на комиссара в упор, а видели что-то иное. Что?

Купри заметил мягкие фиксаторы, которыми был пристёгнут начальник станции, и нахмурился.

— Это обязательно? — осведомился он прохладным голосом.

— Вынужденная мера, — стала оправдываться главврачиня. — Иногда Герман Остапович ведёт себя очень беспокойно. Всё время порывается куда-то бежать, спасать кого-то…