Андрей Уланов - День револьвера Страница 2

Первый глоток вознес меня в райские кущи. Второй – спустил обратно на грешную твердь, но куда более примиренным с окружающей действительностью. И впрямь: в левой руке напиток богов, в правой руке – отменный ствол, а под ногой, – вернее, под задницей, – свежий труп врага. Вот жизнь потихоньку и налаживается, как верно заметил старик Ной, приткнувшись на своем ковчеге к Арарату.

Еще через пару глотков мне ужасно захотелось поделиться с кем-нибудь добротой, просветленностью, мудростью, любовью к ближнему и дальнему – в общем, всем, кроме, разумеется, трофейного гномского светлого. Правда, достойных собеседников поблизости не наблюдалось, разве что…

– Уверен, и-ик, мы с тобой подружимся, – доверительно сообщил я револьверу.

Он и впрямь начинал мне нравиться. Во-первых, размерами – пушка, что бы там ни говорили, должна быть большой. И мощной. Ну а научиться попадать, это уж проблемы стрелка. Я вот учусь быстро.

Во-вторых же, Большая-Черная-Пушка-С-Длинным-Стволом – это как раз та штука, о которой простой деревенский паренек вроде меня мечтает все время между прополкой огорода и вечерней дойкой. Ну, почти все – сразу после мечтаний о Девчонке-Что-Мелькнула-В-Окне-Вагона, но перед Новыми Башмаками.

Правда, с чернотой обстояло не очень – светлый металл сиял, будто новенький дайм, а костяные накладки рукояти белизной ничуть не уступали снегу. Или улыбке негра – чтобы было понятно тем, у кого в штате со снегопадами нелады.

Также на револьвере имелась гравировка: «Максим 500» на рамке, оскаленная кошачья голова на стволе и бегущий по степи мумак – на барабане. Малый, что делал её, – наверняка гном – потрудился на славу. Я так увлекся разглядыванием рисунков, что едва не прохромал мимо последнего гоблина, который валялся с видом абсолютно бездыханного трупа. Таблички разве что не хватало: давно тут лежу, пахну… разило, к слову, джином, словно гоблина засунули в бочку вместе с можжевельником года на три.

– Может, скажешь чего напоследок?

– Выкуп!

– Что? – от удивления у меня даже рука с револьвером опустилась.

– Выкуп, – гоблин сел и принялся ощупывать голову. – Тридцать бутылок виски.

Говорить по-человечески у него получалось заметно лучше, чем у предыдущего, гм, «оратора».

– И где ж они?

– Не здесь, – нащупав самую большую шишку, гоблин скривился. – У нас был кредит в салуне Мака Хавчика. Я теперь вроде как наследник. Все тридцать бутылок – мои. А будут твои, если шкуру мне дырявить не станешь.

– Врешь ты все, – на всякий случай сказал я, одновременно пытаясь в уме перевести тридцать бутылок виски во что-нибудь более привычное. Стоимость спиртного, как я уже хорошо усвоил, росла с каждым шагом в глубь Пограничья. Если прикинуть тенденцию, трех десятков бутылок должно было хватить на хороший ужин и койку с постелью, причем на неделю.

– Ну, тогда стреляй.

– Заманчивое предложение.

Будь при мне Овца, я бы не колебался и секунды. Хороший гоблин – мертвый гоблин, эта простая истина известна далеко за пределами Пограничья. Однако даже беглый осмотр поля боя давал понять, что куча трофеев потянет фунтов на семьдесят, если не больше. Что в сочетании с моим собственным добром… нет, конечно, можно попытаться утащить все и в одиночку, но если уж нашелся кто-то, на кого выйдет навьючить большую часть груза…

Борьба осторожности с жадностью затянулась секунд на пять и закончилась убедительной победой благоразумия. В том смысле, что бросать верных полсотни звонких долларов совершенно неблагоразумно, а самому тащить эту груду – с риском оказаться к заходу солнца за пределами городской ограды – еще более глупо. Для ночных пикников Пограничье малопригодно, если не желаешь выступить в роли жратвы.

Кроме того, гобла можно было бы заставить вытряхнуть остатки его дружка из сапог – и эта мысль мне понравилась особо.

– Ну хорошо, – решил я, – живи пока. Но учти, попробуешь дернуться…

– Вот чего не собираюсь. – Гобл снова потрогал затылок и совершенно по-человечески ойкнул. – У меня, ыгыр-мгыр, не болит разве что хвост.

– А у гоблов есть хвосты?

– Не-е. – Гоблин принялся стаскивать патронташ. – Вот потому и не болит. Ох-х… ну, Кривоклык, ну… – Дальше последовала длинная фраза, где из человеческих слов присутствовали только «незаконнорожденный сын» и «дерьмо», – чтоб тебя на Небесных Равнинах склеили неправильно!

– Кривоклык, это тот здоровый, что взорвался? – уточнил я. – Интересно, с чего ж он так бабахнул?

– Должно быть, ты влупил прямо в динамитную шашку.

– А разве динамит от пули взрывается?

Гоблин совершенно по-человечьи пожал плечами.

– Я не гном, как видишь, – сообщил он. – Че думаю, то и говорю. Ты пальнул, Кривоклык взорвался. Либо динамит, либо… ы-ы-х, со смеху лопнул. Я голосую за динамит.

– Ну-ну.

Доводы зеленошкурого казались вполне разумными, что делало их вдвойне подозрительными. В конце концов, кто из нас гоблин?!

Впрочем… на первый взгляд, конечно, все гоблы на одно рыло, в смысле, одинаково уродливы. Но сейчас, вдоволь наглядевшись, я решил, что морда у моего нового «приятеля» малость посимпатичнее, чем у его покойных друзей. Да и шкура посветлей и не столь бородавчатая.

– Эй, а ты, случаем, не полукровка?

– Нет.

Я не поверил.

– Квартерон.

– Понятно, – кивнул я. – Ну а имя у тебя есть?

Задав этот вопрос, я немедленно пожалел об этом. Если собираешься кого-то пристрелить в самом ближайшем будущем, не стоит узнавать его имя. Даже когда это всего лишь гобл.

– Есть, – неохотно произнес гоблин. – Только ты его все равно не запомнишь, а если запомнишь, то произнести правильно не сможешь. Называй меня просто – Толстяк!

До города оставалось полмили, а сил у меня не оставалось вовсе – пока я не увидел первый скелет.

Это была женщина. Наверное. По крайней мере костяк был наряжен в когда-то голубое ситцевое платье, а череп обрамляли длинные светлые волосы. Скелет обнимался с кактусом, точнее, не обнимался, а… в общем, выглядело это весьма непристойно. Второй костяк, в лихо скособоченном котелке, висел на соседней акации, а еще несколько скелетов поменьше смутно белели сквозь кустарник.

То еще зрелище – я с трудом удержался от вопля, взамен припомнив пару любимых оборотов дядюшки Айвена и адресовав их быстро темнеющему небу.

– Это, – то ли гобл понял ругательства буквально, то ли ему просто поболтать захотелось, – те, кто не успел к закрытию ворот. Их здесь много.

– Вижу.

Даже я мог уверенно сказать, что когда-то костяки были переселенцами. Очередные идиоты, поверившие в сладкоголосый бред правительственных агентов о совершенно свободных землях к западу от Миссисипи. Большинство из них – у кого имеется хоть пара унций мозгов – поворачивает еще до Пограничья, но всегда находятся и те, кто сочтет добрый совет за злую шутку. Господи, упокой их души, раз уж никто не озаботился упокоить их бренные останки.

– Сволочи, – пробормотал я. – Могли б уж и похоронить.

– А они пытались, – тут же откликнулся гоблин. – Ну эти, из города. И на следующее утро все скелеты на прежних местах стояли. Это кости, ы-ы-гы, даже в освященной земле так просто не улежат. А священник здешний – хиляк, – гобл добавил еще несколько весьма образных эпитетов, – не может перед своим борделем… ы-ы-ы, я хотел сказать, даже церковную ограду еле-еле поддерживает.

– Ну, а некромантов здесь нет, что ли?

– Есть, как не быть, – фыркнул Толстяк. – Ажно трое. Только ни один из них без предоплаты даже муху дохлую не поднимет. Были б это приличные покойники… а этих и не заклясть нормально.

Про то, что в Пограничье на использование неупокоенных работников смотрят сквозь пальцы, я уже знал не только по слухам. В штатах бы уличенному в подобном деянии колдуну светил крупный штраф, а то и лишение лицензии на практику. Но этой территории до нормального штата, как от Бостона до Лондона на каноэ, а пока закон здесь – прерия, а прокурор – койот, как сказал мне один из завсегдатаев бара в Малкольм-Сити.

Только не сыщешь дураков брать такого работника. Послушного, не требующего еды, питья, одежды и сна, но при этом еще и способного в любой момент разорвать заклятье повиновения, как подгнившую веревку, – и снести с плеч хозяина то, чем по скудоумию и жадности не воспользовались в момент покупки. В округе наверняка хватает и более смирных покойников.

Обернувшись, я краем глаза заметил какое-то шевеление в зарослях. Скорее всего, ветер. Которого почему-то совершенно не чувствуется на дороге.

– Шагай живее.

– Что, бледношкурый, проняло? – Гобл и не подумал выполнить приказ, а наоборот, замедлил шаг. – Не трясись, эти кости не опасны, пока не взойдет полная луна.

– Я не трясусь! – соврал я. – Сапоги жмут.

– А хочешь бояться, – словно не услышав, продолжил Толстяк, – бойся того, кто их оставил.