Евгений Шкиль - Стражи Красного Ренессанса Страница 23

Ну, я попервоначалу как‑то ломалась, неудобно все‑таки. Отказывала. А он, сука, тогда с другой стороны подкатил, говорит:

— Мне ж равных в вопросах приватизации нет. Квартирку тебе оформлю в собственность.

Вот тут я и соблазнилась. Ой, потом жалела страшно! И главное, он меня научил, как отказать культурно, чтобы никого не обидеть. Я ж, дура, в последнюю сессию говорю, типа:

— Яблоков, прощай, я порываю с тобой.

А он меня, такой, спрашивает:

— Почему?

А я отвечаю… культурно, специально выучила:

— Мне стыдно быть с тем, у кого в стоячем положении лишь пять сантиметров. Это для меня стало нравственной проблемой.

Вот так и сказала. А потом подумала: «А ведь обидно такое слышать». Ну, подумала и подумала, что теперь, все равно ничего не изменишь.

Короче, ушла я к хряку. Я ж думала, он нормальный чел, при бабках. А он таким извращенцем оказался! Яблоков по сравнению с ним — пацан. У буржуя вообще на полшестого. Импотент долбанный! Говорит мне, такой:

— Будем играть ролевые игры. Только шлюхой, чур, буду я, а ты мой альфа — самец. Я так привык.

Чего ж не сделаешь ради квартирки. Выучила я новую роль. Короче, играли мы так. Сижу я в костюме супермена из латекса с силиконовой елдой на трусах. Заходит хряк в одежде Вандер — Вумен или Шаиры Холл, или Женщины — кошки, но всегда с голой жопой и опущенной головой, и говорит с пафосом:

— Случилось страшное! Лига Справедливости уничтожена! Лекс Лютор и Секретное Общество торжествуют!

— Неужели ничего нельзя поделать? — спрашиваю я.

— Нет, — говорит хряк, — нам остается только память и ритуал.

— Тогда приступим к ритуалу, — говорю я.

Он берет с полки книгу какого‑то японского мудака, не помню фамилию, становится в локтевую позицию раком и начинает читать и плакать. А я пристраиваюсь сзади и давай его долбить. Он — читает и плачет, читает и плачет, читает и плачет, а я — долблю, долблю, долблю. Потом, короче, когда хряк уже буквально рыдает, я вгоняю ему на полную и так замираю, а он тут же затыкается и мордой в книжку плюхается. И лежит, такой, тихо — тихо, только жирок иногда трясется от всхлипов. И тогда я декламирую наизусть стихи Жоры Нескладного:

Вот срам!

Либеральный конец истории

увяз в глубокой заднице,

ведь там,

где раньше заседали тори,

справляют намаз по пятницам!

Но глянь!

Банкир, обивая пороги,

все также не хочет работать, —

он, дрянь,

наместо псалмов в синагоге

сосет за еду по субботам!

Поверь,

чинуши и ироды в рясе

забыв про свои песнопенья,

теперь

батрачат в тайге на трассе

и в будни и по воскресеньям!

Мечтой

живу, чтоб вы, мерзкие, знали,

ворочаясь в душной постели,

что Той,

Которую вы потеряли,

насрать на все дни недели!

И каждый раз одно и то же: отдеру его от души до самого желудка, а потом стишки наизусть читаю. Так я с этим толстожопым ушлепком и мучилась несколько лет кряду. Потом его, слава советскому суду, посадили за растрату. И вот я думаю, а что бы было, если бы он родился на сто лет раньше? Ну, как я для себя мечтаю. Ему тогда хрен бы кто срок впаял. И пришлось бы мне его шпилить до конца жизни. И вот я, такая, озадачусь, а потом вспоминаю: нет, сто лет назад его бы долбила не я, а Лига Справедливости с настоящим суперменом во главе.

Короче, главное: квартирку‑то он мне оставил. А я дама во цвете лет, к постоянным клиентам привыкшая. Перебиваться случайными ебарями западло. Ну, тут у меня на примете новый народный избранник появился. Фамилия у него смешная — Едрыщенко. Я уже к нему подкатить хотела, но меня подруга переубедила. Говорит, у него хуй ботексный — в длину минимум пятьдесят сантиметров, меньше иметь ранг не позволяет. Порвет тебе все нахрен, никакие блага потом нужны не будут. И советует мне к его помощнику прилипнуть. Типа, парень хороший, десантник бывший, теперь по политической пошел. Я ж, дура, подругу послушала и от Едрыщенки отстала. А она, курва, на него сама и повесилась. Обидно, конечно, а хуле делать? Стала я с десантником мутить. Ну, что сказать? После того, как я с ним первый раз перепихнулась, лежит он, такой, в кровати, курит и говорит:

— Я мечтаю Россию сделать справедливой.

А у меня аж мурашки по спине побежали, лежу и думаю: «Бляха — муха! Как же вы все заебали! Один на справедливость дрочит, другой — жопу ей подставляет, вот и еще один мечтатель на мою голову».

Но, слава богу, он только языком трепаться горазд. А так по жизни ничего не делает, дерет потихоньку, да и все. Но вот только гляжу я, что в последнее время как тот арбуз — хвостик у него усыхает, скоро как у Яблокова станет, а живот растет. Чую, расставаться с ним придется. По нравственным причинам, естественно. А я‑то не молодею, кругом шалавы двадцатилетние. Но если повезет, то к националисту уйду, они, говорят, в моду входят…

Если сперва Лёлин рассказ Марик слушал не без интереса, то под конец мозги его начали потихоньку закипать. Воистину, пьяная женщина представляет убогое зрелище. Язык проститутки все чаще и чаще заплетался, несла она уже откровенную чушь, да и на улице совсем свечерело. Страж допил апельсиновый сок и, оборвав Лёлю на полуслове, заявил что им пора. Он все еще колебался, брать ли ее с собой. Бухая шлюха — отвратительна, но все же Тьма страшнее. Когда ты один. И если он сейчас уедет сам, то непременно сегодня ночью познает Ужас. Ему вспомнился сон: тусклый фонарь, готовый в любой момент погаснуть, мертвый бледный малыш, говорящий считалками, и необъятный наползающий мрак. Усилием воли Верзер отогнал неприятное видение.

Марик часто водил к себе домой проституток. И связано это было не только с неустроенной личной жизнью, но также и с приступами, которые случались с парнем каждые три — четыре месяца.

«В конце концов, — подумал страж, — ее можно уложить спать на диване, сам же я буду рядом, на кресле, а завтра с утра выпровожу нахрен, пусть летит в свой Новосибирск».

Однако Лёля вздумала бузить:

— Как нам пора? Куда? Я хочу быть здесь!

— В Питер, — произнес Марик как можно строже, — или ты едешь прямо сейчас со мной, или остаешься и будешь квасить дальше, в одиночестве.

Скорчив недовольную гримасу, женщина не без труда поднялась и заковыляла к выходу. Родриго имел несчастье оказаться у нее на пути. Лёля остановилась, уставившись мутным взглядом на каталонца, и, расплывшись в нелицеприятной улыбке, заговорила, слегка запинаясь:

— А я еще один стих Жоры Нескладного знаю, хочешь, расскажу.

Мрачный бармен, сощурившись и будто смотря сквозь проститутку в неизвестную даль, помахал головой из стороны в сторону.

— А я все равно расскажу, — настояла на своем Лёля.

Да будь я хоть Ленин преклонных годов,

И то б, без понтов и базара,

Испанский учил бы я только за то,

Что им говорил Че Гевара.

Закончив декламацию, женщина залилась визгливым смехом, так сильно откинув голову, что если бы не Марик, вовремя ее поддержавший, она наверняка бы бахнулась навзничь. Ноздри Родриго расширились, а и без того тонкие губы, казалось, исчезли вовсе. Однако он, смолчав и сверкнув глазами, резко развернулся и ушел прочь.

— Учти, — сказал Марик Лёле, когда они оказались на автостоянке, — поедешь без шлема.

— Это еще почему.

— Протрезвеешь быстрей.

Женщине такой ответ явно пришелся не по душе.

— Мне лицо надует, — произнесла она хмуро, тихо, почти плаксиво.

— Не надует тебе лицо, — передразнил проститутку Марик, — я буду аккуратно ехать.

Страж обманул. Мотоцикл мчался по трассе с невероятной скоростью. И если встречный ветер лишь неприятно колол полуобнаженные руки парня, то, очевидно, Лёле пришлось гораздо тяжелее. По крайней мере, она с такой силой вцепилась в Марика, буквально вжавшись в его спину, что парень опасался, как бы с перепугу женщина не выкинула какой‑нибудь финт, после которого можно было запросто потерять управление и очутиться в кювете с вполне вероятным летальным исходом. Однако, к счастью, Лёля, будто окаменев, до границы города не шевелилась. Сам же Марик сбавлять обороты никак не хотел. Чувствуя свою слабость перед одиночеством и Тьмой, которая его окружала, он, таким образом, вымещал свою злость на ни в чем не повинной проститутке.

— И это медленно? — с трудом произнесла Лёля, слезая с мотоцикла. — Да я чуть не обосралась от страху.

Марик взглянул на женщину. Шмыгая носом, она дрожала.

— Зато алкоголь выветрился, — констатировал страж.

— А ты отморозок, — заключила проститутка.

Марик не обратил внимания на слова попутчицы. Он раздумывал, не отвезти ли мотоцикл в гараж в квартале отсюда, но затем решил, что никто его стального коня не тронет, ибо угоны в крупных городах — вещь редчайшая уже лет как тридцать, если не больше.