Олег Дивов - Вундервафля. Сборник Страница 28

Он пожал плечами. Улыбнулся. И больше на бюст не обращал внимания — не до того было. Кому они интересны, дела минувших дней…

— Врут они, говорю тебе! — доносился от стола голос Беленького. — Ничего не было. Ни Эраста Фандорина, ни графа Монте-Кристо, даже Шерлока Холмса не было. А за собаку Баскервилей я этого гада вообще убил бы. Я из-за нее в детстве обкакался, когда читал. А ее, оказывается, тоже не было!

Ключевский помотал головой, отгоняя воспоминания. Бедный Дима, подумал он, не привык к такому, замучает его Беленький. Мы-то давно знаем все эти приколы.

— …И это чудовище трахало мою мать! — орал Герасименко. — Нет, девочки, вы не поняли. Я сам не сразу понял, что трахать мою мать может только полное, окончательное чудовище!

— Да вы же такой симпатичный! — кричала Аня в ответ. — Да как вы можете так говорить! У вас были замечательные родители!

Пора закругляться, решил Ключевский. Как все хорошо было задумано, как замечательно начиналось, и вдруг наперекосяк пошло. А все эта Аня со своим несусветным папашей!

— Одинаковые. Все одинаковые, — бубнил Страхов. — И я одинаковый…

Потом Ключевский замотался и не был на канале неделю, решал вопросы по телефону. И тут позвонил режиссер Митя.

— У нас с Аней проблемы. Мы вроде подыскали замену…

— Что такое?

— Нечто, хм… Психиатрическое, я боюсь. По-простому говоря, у нее глюки. Прыгнула в окно, ногу сломала.

Ключевский ойкнул.

— Вы в порядке? — напрягся Митя.

— Палец прищемил, — соврал Ключевский. На самом деле он, чтобы не взвыть от стыда, чувствительно прикусил губу.

И трубку едва не раздавил в кулаке. Вот же дурак пьяный. Не совладал с эмоциями, а женщине теперь черт знает сколько лечиться. А Лукич-то хорош, хорош…

— Это не суицид, — утешил Митя. — Это вроде как в белой горячке, померещилось, что ходит за ней кто-то, ну она и рванула от него со второго этажа.

«Ай да Лукич», — подумал Ключевский.

Аню пару дней продержали в «травме», где ей было очень худо, а потом отправили в психосоматическое отделение. Угодила она, как нарочно, в шестьдесят седьмую городскую больницу. Только в таких больницах, корпуса которых соединены длинными подземными ходами, водятся локальные призраки с медицинским уклоном. Как правило, у всех этих Белых Сестричек и Черных Хирургов сильно развито территориальное поведение, и они не станут, подобно какой-нибудь Горбатой Старушке, уживаться с Рыжей Собакой. А если призрак ведет свою родословную из психосоматики…

В шестьдесят седьмой был именно такой Черный Санитар. Откуда он взялся, никто не знал наверняка. Старики, правда, говаривали, что при жизни он работал в морге. А потом по пьяной лавочке уснул как-то в холодильнике… Ну и бродит до сих пор по больнице.

Едва учуяв Черного Лукича, нависшего над одурманенной нейролептиками Аней, Черный Санитар примчался в палату и задал непрошеному гостю такую трепку, что завыли все окрестные собаки, а из больницы удрали все кошки и добрая половина крыс. Лукич сопротивлялся отчаянно, но куда ему до санитара из психушки! Такому санитару нипочем даже сумасшедший мент при исполнении служебных обязанностей, а вождей мирового пролетариата он вообще пачками в коридоре на вязки раскладывал.

Аня излечилась так поразительно быстро, что психиатр даже засомневался, а не симулянтка ли она. На работу Аня не вернулась — ей поступило неплохое предложение от одного эфирного канала, скромного, зато как бы совсем настоящего. Она так и не узнала, что это устроил Ключевский.

Сам Ключевский приехал на «шоколадную фабрику», некоторое время стоял, разглядывая Черного Лукича, потом схватил его в охапку и увез в неизвестном направлении. Дима и Митя жаловались потом, что без Лукича скучно и нет прежней творческой обстановки, но Ключевский отрезал: «Он мой!» Подумал и спросил: «Ладно, будем справедливы, что вам сюда поставить взамен?»

Ребята попросили что-нибудь прикольное. Им было тоскливо — канал собирались штрафовать за невосторженный образ мыслей и уже намекнули, что, если не поумнеют, лицензию отберут. Вот вам и независимая дискуссионная площадка. Доигрались.

Замешательству Мити с Димой не было предела, когда через несколько дней под вечер в «шоколадный цех» ввалились четверо: Ключевский, Шугаев и Герасименко с тяжелым свертком, а за ними Страхов с неизменным портфелем.

Страхов прошел к столу, по-хозяйски уселся, достал из портфеля коньяк и скомандовал:

— Ну-ка, мечи стаканы на стол!

В свертке оказался бюст Сталина, совсем не траченный временем и ослепительно белый.

— Со склада, — объяснил Шугаев оторопевшим телевизионщикам. — У нас их там много разных, на все случаи жизни. Только Гитлера нету. Интересно почему…

Бюст водрузили на тумбочку. Сталин едва заметно ухмылялся в усы. Он казался добродушным и совсем не опасным.

— В розовый цвет его надо, — предложил Митя. — С зелеными пятнами. Будет зашибись.

— Смотри, не разозли его раньше времени, — непонятно посоветовал Ключевский и ушел к столу. Там уже разливали.

— За Черного Лукича! — И четверо заговорщически переглянулись.

Митя с Димой глядели на них озадаченно.

Вскоре решение о штрафе было пересмотрено. Намеки на отзыв лицензии прекратились. Каналу больше никто не мешал работать и давать людям говорить что они думают.

А поговорить было о чем. В стране начались какие-то подвижки, вроде бы легонькие, но явно в сторону здравого смысла. Люди будто просыпались от долгого тяжелого сна. Но если бы раньше их быстро по новой приморили, теперь им никто особенно не противодействовал.

И рейтинг премьер-президента уверенно пошел вниз.

По ночным коридорам Московского городского отделения Союза писателей России бродит, смущая охрану, Черный Литератор. В советские годы считалось, что это призрак критика-самоубийцы Н., которого всесильный «писательский министр» Фадеев зачислил во враги народа. Критик сто раз мог погибнуть на лесоповале, но дожил до реабилитации, вернулся в Москву, явился за своим писательским билетом — и прямо в этом коридоре встретил Фадеева. Плюнул ему в лицо, ушел домой и повесился. Фадеев после того случая окончательно запил и вскоре застрелился.

Однако в новейшие времена, когда проверка мифов стала делом несложным, выяснилось, что Н. повесился через пару лет после смерти Фадеева, предварительно успев растратить две тысячи казенных денег. Появилась версия, что Черный Литератор — сам неупокоенный писатель Фадеев, ведь неспроста он шатается на ходу, бурчит невнятное, а кто-то даже слышал, как его рвало в туалете второго этажа. Замечали еще, что привидение странно держит ладони перед собой, будто они у него испачканы — сразу вспомнилась реплика главного писателя Страны Советов, мол, «у него руки в крови по локоть». Но и тут неувязка: Фадеев несколько месяцев перед гибелью пробыл, как говорится, ни в одном глазу, чем сильно беспокоил Отдел пропаганды ЦК КПСС и натурально пугал коллег. И персональный аутентичный призрак Фадеева, вовсе белый, а не черный, много раз видали ночами в поселке литераторов Переделкино. Особенно он любил являться писателям, отмечающим присуждение Государственной премии СССР.

Наверное, чтобы не забывали, в какой непростой стране живут.

ВУНДЕРВАФЛЯ

30 мая 1968 года, где-то под Безансоном

Капает водичка из триплекса, холодненькая, и прямо на штаны, а говорили, мы герметичные. Если заскучала, майне кляйне, заходи в гости, пиши адрес: Франция, самый большой пруд с самыми жирными лягушками, выплыть на середину, постучать веслом три раза, спросить Васю. Ты не думай, я махнул через границу не просто так, искупаться, мой экипаж тонет в этом болоте вполне официально, по просьбе генерала де Голля, коленвал ему в дупло. Если верить замполиту, мы выполняем интернациональный долг. Вот поди теперь пойми, кто кому больше должен.

Лучше б я в эту ихнюю Сорбонну впаялся, честное слово.

Ты найдешь нас по антенне, она пока на поверхности, хотя мы медленно погружаемся, ничего удивительного, почти тридцать тонн, чай, не субмарина на грунте. Еще жив аккумулятор, и эфир доносит до меня сочные эпитеты, какими всегда сопровождается марш советских войск в глубь чужой территории. Если перевести с русского на русский, можно представить общую картину: сколько мирных домиков снес бронированный кулак, сколько милых «ситроенчиков» раскатало в блины пуленепробиваемое колесо, да как нас всех за это отымеют, когда долг будет выполнен, и в беспокойном хозяйстве де Голля вновь устаканится конституционный порядок. Немало влепят мне суток ареста, если, конечно, сумеют отсюда выковырять, а сумеют часа через два, не раньше, ибо я не один такой акробат: много наших полегло по обочинам трассы Е-60, кто на боку, кто на ушах, а кто вообще в навозной яме.