Михаил Сельдемешев - Черный оазис Страница 29

При слове «кукла» лицо Папы Карло оживилось.

— Только в отличие от тех, что предназначены для детишек, одета она не в розовое платьице, а в черную кожу и длинные сапоги. Если с нее все это снять, то обнаружим все то, что имеется у натуральной бабы.

— И где она? — Папа Карло шумно сглотнул.

— В комплекте к ней прилагалась маленькая плеточка, миниатюрные наручники, кляп, который можно засовывать в ее маленький ротик, и еще несколько вещиц, о которых мне даже стыдно упоминать, — Артем перенес вперед центр тяжести и напрягся, словно стайер на старте.

— Зачем ты нам про это говоришь? — Папа Карло покосился на своего напарника.

— Но самое интересное то, что японцы в эту крошку напихали уйму электроники, — продолжал Горин. — Плеточкой, к примеру, ее бьешь — она вскрикивает и зрачки расширяются, а на синтетической коже на некоторое время красные полосы появляются…

— Она здесь, в квартире? — Папа Карло обшаривал комнату взглядом.

— Да, вон там, — Артем кивнул в сторону спальни. — Еще из сумки вытащить не успел. Чтобы с нею несовершеннолетние играть не могли, у этой чертовки пультик есть, как у телевизора, на котором для включения код надо специальный набрать. Я его куда-то записал — не помню только, куда именно…

Горин сунул руку в карман и нащупал связку ключей от гаража.

— Карло, он же тебе мозги засирает! — не выдержал второй «гость». — А ты слюни уже пустил, разводят тебя, как лоха зауральского! Все, я его кончаю…

— Ты бы вафельницей не хлопал… — приглушенным голосом, от которого по спине у Горина пробежал холодок, произнес Папа Карло. — Я и девкам-то своим кончать позволяю, лишь когда сам решу, что пора. Запомни, сучара, раз и навсегда, что кончать можно только тогда, когда Папа Карло разрешит…

— Зафара не помянули, а ты уже в его портки влез, кукольник отмороженный! — зло огрызнулся его напарник. — Еще неизвестно…

Договорить ему не дал хлопок, отбросивший его к стене. После второго хлопка он перегнулся пополам и медленно сполз вниз, оставляя на стене красные разводы.

В тот же момент Горин распрямился, словно пружина, и метнулся к Папе Карло, готовящемуся произвести в своего коллегу третий выстрел. Тот, спохватившись, начал снова наводить оружие на Артема, но Горин был уже рядом и со всего маху обрушил на голову Папы Карло кулак с зажатой в нем связкой ключей. Удар пришелся в район переносицы, раздался хруст, в горле Папы Карло что-то клокотнуло. Горин тут же, что есть силы, ударил ему коленом под ребра. После этого Папа Карло разом обмяк и начал заваливаться вниз. Артем пинком выбил из его руки пистолет и бросился к двери.

Дверной замок снова не захотел открываться. На косяке Артем заметил свежие царапины: похоже, механизм испортили те двое, чтобы проникнуть в квартиру. Он яростно принялся дергать дверь, и в этот момент ногу прострелила такая страшная судорога, что он вскрикнул, закрутился в коридоре волчком и рухнул на пол. Боль была такая, будто мышцы сжали гигантскими тисками. Горин крутился на полу, кряхтя и едва не теряя сознание. При этом он силился вспомнить, остались ли ещё таблетки и где они могут быть.

Извиваясь от болевых приступов, он пополз в направлении спальни, когда в проеме коридора показался карабкающийся на четвереньках навстречу Папа Карло. Лицо его было залито кровью, которая обильно капала на пол. Увидев Артема, он обнажил зубы в кривой ухмылке, кряхтя, сел, привалившись к стене, и направил на Горина пистолет.

— Говори код, собака! — голос Папы Карло изменился, словно у него был сильнейший насморк.

— Какой код? — превозмогая боль, спросил Горин.

— Той японской куклы с плеткой, — гнусаво уточнил Папа Карло.

— Не было никакой куклы, идиот! — Артем попытался изобразить на своем лице ухмылку, но не смог. — Шуток совсем не понимаешь, тебе не на кукол деньги тратить надо, а купить себе нормальные мозги в каком-нибуль приличном морге…

Возле Папы Карло мелькнула вспышка. Вместе с сопровождавшим ее гулким хлопком в левом боку Артема вдруг возникла странная тяжесть. После второго хлопка тяжесть навалилась на грудь и намертво прижала его к полу. Коридор вдруг стал необычайно длинным и узким, затем все вокруг начало расплываться, превращаясь в радужные расходящиеся круги. Где-то наверху всё время хлопали двери, мелькали темные силуэты, раздавался невнятный гул голосов. Потом все смолкло. Еще через некоторое время в абсолютной тишине раздался чей-то взволнованный голос: «Колите прямо в сердце!». После этого снова стало тихо. Горин подумал, что надо дотянуться до выключателя, чтобы стало светло, но руки и плечи окутала вязкая тяжесть, которая постепенно растеклась по всему телу. Чтобы сопротивляться этой тяжести, у него совершенно не осталось сил. Да ему и не хотелось этого…

Скорее всего, это был подвал. Он петлял в беспросветной тьме его лабиринтов и ловил себя на мысли, что никогда не сможет вернуться туда, где уже был. Осознание этого приводило Его в восторг. В то же время Он знал что в любой момент можно покинуть темноту подвала, в котором было так безмятежно, и очутиться на верхнем уровне, что Он вскоре и сделал. Здесь уже темнота была разбавлена проблесками света и повсюду угадывались очертания предметов мебели, гармонично вписывающегося в необъятные интерьеры, исследовать закоулки которых можно было до бесконечности.

Он знал, что один в этом неизмеримом грандиозном сооружении, и подобное одиночество радовало Его. Мало того, Он ясно понимал, что до Него здесь никогда никого не было: ничья нога еще не ступала по коридорам, никто не сидел на креслах, не лежал на кроватях. Его охватило ощущение нереальной чистоты всего, что здесь находилось. Ни единой пылинке не было здесь места, если она не предназначалась для поддержания владычествующей в этих стенах гармонии.

Он пожелал вознестись еще выше и оказался на следующем этаже. Свет был здесь уже полноправным хозяином: его отражения мерцали в бесчисленных зеркалах и на хрустальных гранях подвесных светильников, белоснежные стены слепили своей белизной. За одной из дверей он обнаружил просторную туалетную комнату с сияющим кафелем, а также удивительной чистоты раковинами, ваннами и унитазами. Осознание того, что Он первым видит все это, переполняло восхищением.

Он поднимался все выше и выше, Его дух захватывало от разнообразия обстановки, необъятных масштабов, но самое главное — от усиливающегося с каждым шагом чувства одиночества.

На одном из этажей внутри уходящего вдаль коридора оказалась одна-единственная дверь. Он распахнул ее и очутился в безграничном зрительном зале, на самой галерке. Ряды с креслами были подобны волнам на поверхности безбрежного океана. Освещаемая сцена находилась так далеко, что пугала сама мысль о том, чтобы добраться туда. Он пригляделся к близлежащим креслам и обнаружил, что каждое из них оказалось по-своему уникальным: разные материалы обивки, подлокотников, по-разному нанесены обозначения номеров, совершенно различные ощущения от прикосновений…

Ему вдруг почудилось, будто Он должен посвятить какую-то часть своей жизни каждому из кресел, посидеть в них, чтобы какое-то время понаблюдать за тем темным пятнышком, находящимся на сцене. Постепенно осваивая ряд за рядом, Он будет приближаться, пока, наконец, не поймет, что там находится на сцене, ради чего был возведен этот грандиозный зрительный зал…

Здесь внутри он вдруг ощутил тишину невероятной глубины. Так тихо еще никогда не было в Его жизни. Он хотел было что-нибудь сказать, но тут же, спохватившись, зажал рот руками, боясь нарушить величественную тишину. Ему вдруг стало страшно, он боялся той сущности, что находилась на сцене, хотя она и была очень далеко. Он попятился, выскочил из зрительного зала и закрыл за собой дверь, очертания которой тут же растворились на ровной поверхности стены.

Он прикоснулся к тому месту, откуда только что вышел, но стена там была идеально гладкой и прохладной. Он пошел вдоль стены, скользя ладонью по ее поверхности, пока не дошел до ступенек, ведущих вверх. Он поднялся по ним и оказался на крыше.

От увиденного захватило дух. Здание было таким высоким, что страшно было даже подойти к самому краю. Здесь было душно, хотя Он был в тени. Но что могло отбрасывать такую громадную тень? Он обернулся и от ужаса опустился на колени: над зданием возвышался исполинский башенный кран, по сравнению с которым само здание казалось ничтожным. Необъятный цилиндрический корпус крана уходил высоко вверх и заканчивался гигантской стрелой, нависшей над простирающимся внизу миром. Страшно было даже смотреть на кран, так как сразу начинала кружиться голова.

И все-таки Ему очень хотелось заглянуть вниз, и Он медленно пополз к самому краю. На кран старался не смотреть, иначе начинало казаться, что здание качается. Тогда приходилось замирать ничком, пережидая приступы паники.