Андрей Рымин - Вслед за Бурей. Книга первая. Доля слабых [СИ] Страница 33

Дальше парню пришлось спешно вернуться в прошлое и наскоро поведать присутствующим о событиях последнего дня, проведенного в компании Кабана и Тигра. Выслушав историю молодого охотника, Марк переглянулся с супругой, без одобрения которой серьезных решений не принимал, и задал показавшийся ему самым важным вопрос:

– Так получается, чудовища тебя не видели и в погоню не кинулись?

– Так-то оно так, но тропа ведь нахоженная…

– И чего же ты о меня хочешь?

– Как чего? Уходить, конечно! Немедленно всех поднимать и бежать отсюда!

– Что, прямо сейчас? И куда? К Лисам? К Змеям? А если Орда туда двинулась? Может, к Тиграм сразу? – на самом деле, старик был очень напуган, и чтобы скрыть свой постыдный страх, делано кипятился. – К нам только вчера от Оленей народ подошел. У них сил на еще один переход нет, еле-еле сюда добрались. Вот утром родичи встанут, на соборе все и решим. – сделав паузу, старейшина нашел глазами расторопную внучку и, махнув в сторону выхода рукой, озвучил задание: – Мирта, беги будить Даная и Ручика, пускай сюда идут. – девчонка кинулась в ночь, а Марк продолжал: – Вот сейчас пару охотников в дозор вышлю, пущай на несколько миль отойдут и встречают гостей. Коли появятся, будем тикать. А пока, ждем и не дергаемся. Все, паникер, дуй домой. Мамку обрадуй, она по тебе уже два дня слезы льет, – и, сопровождая свои слова жестами, Марк замахал руками в сторону закрывавшей дверной проем шкуры, задавая юноше направление.

В сердце Гамая вскипела обида. Не для того он так торопился, бежал, выбиваясь из сил, стирал ноги в кровь, чтобы сейчас его, словно мальчишку, гнали вон, не прислушавшись и не вняв его доводам. Но он уже не бесправный юнец, он охотник и видел чудовищ своими глазами. Эльм, похоже, поступил точно так же, не послушав посланцев Мудрейшего и, промедлив, не увел своих вовремя. И чем все это закончилось… Но здесь, в сотне ярдов, не зная о нависшей угрозе, спали родные Гамая, и подвергать такому риску собственную семью, парень позволить не мог. Поэтому, распаляясь все больше и больше, силач, в нарушение прямого приказа старейшины, не то что остался внутри, не покинув землянки, а даже, сжав кулаки, сделал несколько быстрых шагов к Марку на встречу, по пути начиная атаку:

– Да вы не понимаете! Это не звери и не Безродные. Это хуже лесного пожара. Во сто раз хуже! Они сама смерть! Совсем мозги на старости лет растеряли?!

– Ах ты, поганец! А ну пошел вон! – подскочившая удивительно шустро для своего возраста Берта схватила Гамая за локоть и попыталась остановить обнаглевшего парня. Но великан, хоть и весьма утомленный дорогой, оказался старухе не по зубам, и, не обращая внимания на эту помеху, вперев свой разгневанный взгляд прямо в Марка, охотник неглядя слегка отмахнулся и продолжал приближаться к старейшине.

Именно в этот момент судьба молодого охотника, сыграв злую шутку, навсегда изменилась. Жизненный путь безвозвратно и бесповоротно сменил направление, а всевозможные дальнейшие планы растаяли в пелене неизвестности. Случилось страшное…

Старая Берта, отлетев от нерасчитавшего свои силы Гамая, завалилась, споткнувшись, назад и с размаху треснулась седовласым затылком прямо о край очага. Прочные глиняные кирпичи выдержали сильный удар, а вот кости старого черепа оказались ненастолько крепки. В стандартные звуки упавшего тела вплелся противный трагический хруст, и землянка мгновенно наполнилась криками. Перепуганные дети визжали, женщины, с блестящими от моментально выступивших слез глазами, подбежали к упавшей и принялись ее тормошить, пытаясь привести в чувства. Ковылявший к телу супруги старейшина сыпал проклятиями, и только виновник произошедшего глупо хлопал глазами и оцепенело молчал, застыв на месте, словно приросший. Несчастная Берта безвольной сломанной куклой болталась в трясущих ее руках, не подавая ни малейших признаков жизни, а алый тоненький ручеек, стекавший на шею старухи, подтверждал очевидное – женщина умерла…

Продолжая рыдать, родственники обступили погибшую. Упал на колени завывающий Марк. Запустив внутрь немного ночного прохладного воздуха, примчались Мирта и двое мужчин. На громкие звуки сбегались все новые и новые люди. Вскоре землянка набилась народом, как улей пчелами, и все непрерывно галдели.

Наконец, осознав кончину супруги и придя немного в себя, Марк, в котором грусть и печаль начали отступать под натиском гнева, оторвался от тела, поднялся с колен и, заглядывая поверх голов столпившихся родичей, стал глазами обшаривать комнату в поисках фигуры Гамая. Такой здоровенной громадине спрятаться было негде и, отыскавший парня старейшина, с перекошенным от ненависти лицом, прожег глазами Гамая и заголосил во все горло:

– Убийца! Тварь поганая! Зарбагов выкормыш! – слюни летели в собравшихся, а злые слова впивались Гамаю в самое сердце, – Что ты наделал?! Что наделал, гадина… Отвечай! Я тебя спрашиваю!

Обреченный силач стоял ни жив, ни мертв. Обрывочные мысли путались в голове, но хоть в какую-нибудь законченную картину никак не складывались. Язык прилип к небу, да и сказать было нечего. Парень стоял, опустив глаза, и молчал.

Родичи расступились, образовав вокруг совершившего страшное юноши небольшое пустое пространство. Никому не хотелось стоять рядом с убийцей. А трясущийся в гневе старейшина продолжал:

– Мочишь, гаденыш? Так я тебе сам скажу! Ты убил Берту! Убил мою жену, мать моих детей, старого немощного человека! Ты на родича своего руку поднял! – Марк сделал паузу, отдышался, и следующие его слова зазвучали уже значительно тише: – Свидетелей твоего черного дела достаточно. Ты знаешь закон. Убирайся! Ты изгнан!

Зачинался рассвет. Откуда-то из-за леса начинали робко пробиваться первые солнечные лучи. Природа вокруг просыпалась, оживала и наполнялась радостью в предвкушении нового дня. А вот на душе у бездумно бредущего парня было отнюдь не весело. Неодолимая печаль, пронизанная безысходностью, царила на сердце у изгнанного из Племени Гамая. Тяжкий груз воспоминаний о содеянном давил на юношу похлеще, чем четверо суток тяжелого пути, который так до сих пор и не кончился, неожиданно перейдя в свою новую фазу, и ложился под неторопливо шагавшие ноги, несущие незадачливого силача куда-то на запад.

Преступления в Племени были крайне редки и обычно не выходили за рамки мелких бытовых краж. Но изредка случалось и худшее. Наказания в своем большинстве сводились к работам и откупу, а крайняя мера – изгнание – применялась лишь только к убийцам. Таких даже на памяти древнего Яра не набиралось и дюжины. Редкая драка могла привести к смерти родича. Бывало, любовь или ненависть, развившись до крайности, покинув пороги разумного, толкали выжившего из ума бедолагу к сведению счетов с соперником. А иногда человек мог погибнуть случайно, по глупой нелепости, без чьего бы то ни было умысла, и тогда провинившийся не считался убийцей и не осуждался так строго. И хотя приключившаяся с Гамаем беда явилась следствием произвола старейшины, вынесшего неоправданно суровый приговор, бредущий по лесу великан не ощущал обиды на Марка и во всем винил только себя.

Не простившись с родными (хорошо хоть мать не видела этого позора), раздевшись, оставив огниво и нож, Гамай, под молчаливыми взглядами немногих собравшихся, покинул родное селение и до самого рассвета медленно шагал в неизвестное будущее строго на запад.

Поднявшееся солнце на какое-то время смогло разогнать стаи черных мыслей молодого охотника, и безмерно уставшего парня наконец разморило. Совершенно нагой человек, ибо изгнанным запрещалось с собой уносить даже одежду, не говоря уже об оружии, или запасах чего бы то ни было, опустился на землю и, свернувшись калачиком, погрузился в спасительный сон, спрятавшись в мире грез, хоть на время, от мучительных угрызений терзавшейся совести.

В крайне тяжелое для Племени время, могучему, но не самому смекалистому охотнику выпала очень нелегкая доля. Эти "крайне" и "очень", усиляя друг друга, сводили шансы Гамая дожить до весны почти что к нулю, но отверженный спал и во сне видел лица родных. Расплывчатый образ ласково улыбавшейся матери тихо, певуче шептал: "Держись, сынок…Не сдавайся…", и крепкие пальцы витавшего в грезах охотника медленно сползлись в кулаки. Сдаваться в планах Гамая не значилось.

Кругом была только вода. Охотник плыл, не зная куда, стараясь добраться до берега. Но разглядеть край реки мешали небольшие частые волны, которые, набегая одна за одной, постоянно били в лицо. Река…? В голове что-то крутится, связанное с этим словом… За рекой… Из-за реки… Безродные! Кабаз очнулся и сразу закашлялся под напором льющейся на лицо воды.

Он лежал в той же укромной ложбинке, у своего же костра, только связанный по рукам и ногам и не в самой приятной компании. В поле зрения парня попадали с десяток мужчин, но Кабаз мог видеть только одну половину пространства, а значит, Безродных вокруг было значительно больше. То, что схватившие юношу люди явились из-за великой Реки, было понятно сразу по ряду причин: во-первых, одежда, оружие и другие всякие мелочи хотя и немного, но все-таки отличались от изготавливаемых в Племени; во-вторых, лица этих людей окружала густая растительность, встопорщенная словно грива животного, что их разительно отличало от родичей, собиравших волосы в хвост на затылке, обрезавших как можно короче длинные бороды и перестающих следить за прической только в седой дряхлой старости, закончив ходить на охоту; а в-третьих, Кабаз не узнавал никого из пришельцев, и это являлось главным доказательством заречных корней этой группы охотников, ибо Племя, будучи достаточно многолюдным, чтобы не знать всех мужчин по имени, все-таки было большим не настолько, чтобы не запомнить всех лиц.