Сьюзен Коллинз - Воспламенение Страница 33

Жатва проходит быстро. Пит аккуратно помечает звездочками имена выбранных трибутов в своем блокноте. Хеймитч смотрит с лицом лишенным эмоций, как его друзья выходят на сцену. Эффи делает тихие обеспокоенные комментарии, вроде: «О, только не Сесилия» или «Ну, Чэф никогда не мог остаться вне борьбы», и часто вздыхает.

Что касается меня, я пытаюсь составить некоторый список трибутов у себя в голове, но, как и в прошлом году, только некоторые из них действительно остаются там. Брат и сестра из Дистрикта-1, прекрасные своей классической красотой, которые были победителями два года подряд, когда я была маленькой. Брут — доброволец из Второго, мужчина около сорока, который, очевидно, не может дождаться, когда снова возвратиться на арену. Финник — красивый парень с бронзовыми волосами из Дистрикта-4, который был коронован десять лет назад в возрасте четырнадцати лет. Истеричная молодая женщина с распущенными каштановыми волосами тоже из Четвертого, но она быстро сменяется добровольцем — восьмидесятилетней женщиной, которой требуется трость, чтобы идти на сцену. Потом Джоанна Мейсон — единственный ныне живущий победитель женского пола из Дистрикта-7, которая выиграла несколько лет назад, притворяясь слабой. Женщина из Восьмого, которую Эффи назвала Сесилией, выглядящая примерно на тридцать, вынуждена отделять от себя трех детей, которые бегут, цепляясь за нее. Чэф, которого я знаю, как одного из хороших друзей Хеймитча, тоже здесь.

Называют меня. Потом Хеймитча. Пит — доброволец. Одна из дикторов фактически пускает слезу, потому что, кажется, удача никогда не будет на нашей стороне, мы несчастные влюбленные из Дистрикта-12. Потом она берет себя в руки, чтобы сказать, что готова поспорить, «это будут лучшие Игры на все времена».

Хеймитч молча выходит из купе, Эффи после нескольких комментариев о том или ином трибуте желает нам спокойно ночи. А я просто сижу там, наблюдая, как Пит вырывает страницы победителей, которые не были выбраны.

— Почему бы тебе немного не поспать? — говорит он.

Потому что я не могу справиться с кошмарами. Не без тебя, думаю я. Они, конечно же, будут просто ужасными сегодня ночью. Но я не могу просить Пита пойти спать со мной. Мы едва касались друг друга с того вечера, когда хлестали Гейла.

— А что ты собираешься делать? — спрашиваю я.

— Просто просмотрю немного свои пометки. Получу ясную картину того, против чего мы выступаем. Но я пробегусь по этому с тобой утром. Иди спать, Китнисс, — говорит он.

Таким образом, я отправляюсь в кровать и, естественно, по прошествии нескольких часов просыпаюсь от кошмара, в котором старая женщина из Дистрикта-4 превращается в большого грызуна, поедающего мое лицо. Я знаю, что кричала, но никто не приходит. Ни Пит, ни даже один из дежурных Капитолия. Я накидываю халат, пытаясь успокоить гусиную кожу, покрывающую мое тело. Находиться в мое купе невозможно, поэтому я решаю пойти и найти кого-нибудь, кто сделает мне чай или горячий шоколад. Может, Хеймитч еще тут. Наверняка он не спит.

Я заказываю дежурному теплое молоко — наиболее успокаивающую вещь, которую я знаю. Слыша голоса из телевизионной комнаты, я вхожу в нее и нахожу там Пита. Около него на кушетке стоит коробка, присланная Эффи, в которой находятся записи прошлых Голодных Игр. Я узнаю эпизод, в котором Брут стал победителем.

Пит поднимается и останавливает видео, когда замечает меня.

— Не можешь уснуть?

— Не слишком долго, — говорю я.

Я запахиваю халат плотнее, когда вспоминаю старуху, превратившуюся в грызуна.

— Хочешь поговорить об этом? — спрашивает Пит. Иногда это может помочь, но я лишь качаю головой, чувствуя слабость оттого, что люди, с которыми я еще даже не сражалась, преследуют меня.

Когда Пит протягивает руки, я иду прямо в них. Это первый раз, с тех пор как объявили о Двадцатипятилетии Подавления, когда он проявляет некоторый вид привязанности ко мне. Он был больше похож на очень требовательного тренера, всегда подталкивая, всегда заставляя Хеймитча и меня бежать быстрее, есть больше, узнавать противника лучше. Возлюбленный? Забудь об этом. Он отказался от всего этого, даже от того, чтобы быть моим другом. Я крепко обнимаю его руками за шею, прежде чем он заставит меня отжиматься или еще что-нибудь. Вместо этого он притягивает меня ближе и прячет свое лицо у меня в волосах. Я чувствую тепло там, где его губы просто касаются моей шеи, оно медленно растекается по всему моему телу. Это так хорошо, так невероятно хорошо, что я понимаю, что не смогу отпустить его первой.

И почему я должна? Я сказала «прощай» Гейлу. Я никогда не увижу его снова, это точно. Ничего, что я делаю сейчас, не сможет причинить ему боль. Он не увидит это, или решит, что я играла на камеры. Хотя бы этот груз упал с моих плеч.

Приходит сопровождающий из Капитолия с теплым молоком, это отрывает нас друг от друга. Он ставит поднос с дымящимся керамическим кувшином и двумя кружками на стол.

— Я принес дополнительную чашку, — говорит он.

— Спасибо, — отвечаю я.

— И я добавил ложку меда в молоко. Для сладости. И щепотку специй, — произносит он. Он смотрит на нас так, словно хочет сказать что-то еще, но потом встряхивает головой и уходит из комнаты.

— Что это с ним? — удивляюсь я.

— Думаю, он нехорошо себя чувствует из-за нас, — говорит Пит.

— Точно, — соглашаюсь я, наливая молоко.

— Я имею в виду… Не думаю, что все люди Капитолия будут рады нашему возвращению, — говорит Пит. — Или других победителей. Они привязаны к своим чемпионам.

— Я думаю, они переживут это, как только начнет литься кровь, — отвечаю я решительно. Действительно, если и есть вещь, на которую у меня совершенно нет времени, так это на волнении по поводу того, как Двадцатипятилетие Подавления повлияет на настроение в Капитолии. — Так что, ты пересматриваешь все записи?

— На самом деле нет. Просто перематываю, рассматривая различные техники боя людей, — отвечает Пит.

— Кто следующий? — спрашиваю я.

— Выбирай ты, — говорит он, протягивая коробку.

Записи помечены годом Игр и именем победителя. Я роюсь в коробке и внезапно нахожу ту, которую мы не смотрели. Это второе Двадцатипятилетие Подавления. И имя победителя — Хеймитч Эбернети.

— Мы никогда не смотрели эту, — произношу я.

Пит качает головой.

— Нет. Я знал, что Хеймитч не хотел этого. Так же, как и мы бы не хотели пережить наши Игры еще раз. И так как мы все — одна команда, я посчитал, что она не имеет большого значения.

— А есть тут человек, который победил в первое Двадцатипятилетие? — спрашиваю я.

— Сомневаюсь. Как бы то ни было, он должен быть мертв к этому времени, а Эффи послала мне только тех победителей, с которыми нам, возможно, предстоит столкнуться. — Пит взвешивает запись Хеймитча в руке. — Ну что? Ты считаешь, нам стоит ее посмотреть?

— Это единственное Двадцатипятилетие Подавления, которое у нас есть. Мы могли бы почерпнуть что-нибудь ценное здесь о том, как это работает, — произношу я. Но чувствую я себя странно. Это походит на наглое вторжение в частную жизнь Хеймитча. Я не знаю, почему чувствую себя так после того, как все это уже было опубликовано. Но это так. И, должна признаться, ко всему прочему, мне невероятно любопытно. — Мы не обязаны говорить Хеймитчу, что видели это.

— Хорошо, — соглашается Пит. Он вставляет запись, а я сворачиваюсь рядом с ним на кушетке со своим молоком, которое действительно просто восхитительно благодаря меду и специям, и теряюсь в пятидесятых Голодных Играх. После гимна показывают президента Сноу, тянущего конверт для второго Двадцатипятилетия Подавления. Он выгладит моложе, но таким же отталкивающим. Он читает текст с листа бумаги тем же тягостным голосом, который использовал для нас, сообщая Панему, что на Двадцатипятилетие Подавления будет в два раза больше трибутов. Редакторы сразу же переходят к Жатве, где называется имя за именем.

К тому времени, когда мы добираемся до Дистрикта-12, я совершенно поражена огромным количеством детей, идущих на верную смерть. Женщина называет имена в Двенадцатом, это не Эффи, но она тоже говорит: «Сначала дамы!» Она вызывает девочку из Шлака, это можно определить по ее виду, а затем я слышу другое имя: «Мейсли Доннер».

— Ох, — говорю я. — Она была подругой моей мамы. Камера находит ее в толпе, цепляющуюся за двух других девушек. Все светловолосые. Все, определенно, дети торговцев.

— Мне кажется, это твоя мама обнимает ее, — тихо произносит Пит. Пока Мейсли Доннер мужественно освобождается и идет на сцену, я мельком вижу маму, когда она была моего возраста, никто не преувеличивал ее красоту. Протягивает свои руки и рыдает другая девушка, она выглядит почти точно так же, как Мейсли. Хотя, скорее как кто-то еще, кого я знаю.