Александр Афанасьев - Законы войны Страница 33

— Господин генерал Мадаев, господин советник просят вас…

Сидевшая в приемной девица благоухала итальянским парфюмом и демонстрировала великолепные ноги. Приводя непривычных к такому афганских посетителей в состояние транса. Русские были более привычны к такому: новый генерал-губернатор импортировал эту девицу из Санкт-Петербурга, и это было еще одним свидетельством того, что русские несут сюда разврат и падение нравов, о чем говорили во всех кабульских мечетях. Впрочем, новый генерал-губернатор с афганцами нашел общий язык очень быстро, заделавшись другом едва ли не половины депутатов Волуси Джирги. Для закрепления связей с местными он даже женился на семнадцатилетней афганке, выбрав ее очень хитро. Из женской исламской школы — с одной стороны, значит — достаточно современная, многие до сих пор называют женские исламские школы, открытые Духовным управлением мусульман, порождением Иблиса, ибо у женщины не должно быть вообще никакого образования. С другой стороны — достаточно традиционных взглядов, потому что пошла не в Университет, да еще и из племени дуррани, племени, из которого долгое время происходили все афганские правители. Так что брак не только династический, но и в высшей степени расчетливый. Правда, у генерал-губернатора это уже второй брак, первая жена живет в Санкт-Петербурге. В русском уголовном уложении написано, что статья, карающая многоженство, на мусульман не распространяется… но все равно на нескольких жен в Высшем свете смотрят косо, особливо если человек на государственной службе. Но тут сам молодой цесаревич, который скоро воспримет престол, высказал свое благорасположение генерал-губернатору Афганистана, поздравил с браком. Так что… все, как решит Аллах, все, как решит Аллах…

Генерал Мадаев шагнул в кабинет. В глаза сразу бросился молитвенный коврик «саджака» — не настоящий, а декоративный, какой вешают на стену в знак особого усердия в молитве и почитания Аллаха. На антрацитно-черном щелке настоящими золотыми нитями вышит двор мечети аль-Харам, с Каабой, черным камнем, одной из мусульманских святынь. Чуть ниже — каллиграф вышил надпись шахады — нет бога кроме Аллаха и Мухаммед Пророк Его — в виде капли.

Ну-ну…

— Салам алейкум, салам алейкум… — генерал-губернатор, на пятнадцать лет моложе самого Мадаева, встал ему навстречу, как и положено на Востоке, подал протянутую руку двумя своими, — прошу…

Чем больше показной набожности, тем больше мунафикун — вспомнил Мадаев совет своего устаза [47], мудрого старика, живущего в горах. Ну-ну…

Мунафикун. Лицемерие…

Его проводы были обставлены едва ли не с варварской пышностью. Генерал-губернатор, хитрый льстец, постарался. Вдобавок к офицерскому Святому Георгию четвертой степени Мадаеву теперь дали и третью, получить которую было не так-то просто, особенно во время тайной войны, где нет свидетельств побед, а есть только безымянные могилы в пыли и чувство омерзения. Он получил золотое георгиевское оружие, вдобавок к анненскому, которое у него уже было. Среди боевых офицеров оно ценилось едва ли не больше, чем орден.

И-извините, господин генерал, но в связи с изменением обстановки… признано более нецелесообразным…

Его отправляли в действующий резерв и вызывали в Санкт-Петербург. Там произойдет заключительная часть экзекуции — ему предложат три места на выбор, штабных или преподавать, он откажется — после чего его выпроводят в отставку. Из которой совсем недавно отозвали.

Так, да?

Он принял для себя решение, еще глядя в глаза нового генерал-губернатора. Чувствуя довольство и лукавство, которое исходило от него, как от хорошо пообедавшего кота, который решил на сытый желудок поиграться с мышкой. Если бы не было этого — генерал Мадаев плюнул бы на все и снова вернулся в свой центр в горной Чечне, где из волчат он готовил настоящих волков, таких как те, которые сейчас с ним здесь. Но так… Нет харама в том, что ты проиграл бой сильному и достойному врагу. Нет харама в том, что ты подчиняешься сильному и достойному человеку, такому как генерал фон Бредов, командующий КСО, которому Мадаев подчинялся на действительной, или адмирал, князь Воронцов, который вытащил его из отставки, из горной Чечни, и сказал, что он нужен. Но позор на весь род — если ты подчинился такому вот лукавому хитрецу, в котором нет ни грамма настоящей силы, а есть лишь хитрость и лицемерие.

Отсюда он направится прямо в Кабульский международный, но проедет дальше. Адмирал Воронцов все еще здесь. Тогда ни он, ни все остальные не поняли — для чего он уходит… но вот сейчас стало понятно. Адмирал находился вне командной вертикали. Ему не могли приказать, его не могли отправить в отставку. И жаловаться на него — можно было лишь Аллаху. Чаще всего жаловаться приходилось лично.

Он придет и расскажет, что произошло. И спросит, что делать дальше. Под его началом — две сотни джигитов, самых отчаянных голов по всему Кавказу. Все они знают местность, знают народ, уже научились языку. Если такое — не нужно, то…

Тогда он уедет. И будет помогать новым поколениям волчат превращаться в волков…

Вот только доехать до Кабульского международного ему было не суждено.

С коробочкой в одной руке — все сразу поняли, что там, — и с шашкой в ножнах в другой он вышел из кабинета в присутствие. Сопровождаемый недобрыми взглядами в спину, вышел в коридор. Спустился по прохладным каменным лестницам городского дворца. Одного из монархов Афганистана убили здесь, на этих ступенях, гвардейские заговорщики…

Он вышел во двор. Пересек его. Вышел на улицу — с коробочкой в одной руке и саблей под мышкой в другой. И тут к нему подбежал Мухаммад, его адъютант, телохранитель и заодно племянник…

— Эфенди, по связи передают, автобус захватили. Прямо у мечети.

Генерал покачал головой:

— Это уже не наша проблема, аскер…

— Там сказали — автобус из России. С Кавказа…

— Господин генерал, вам туда нельзя. Тем более без бронежилета.

Коробочка с орденом и сабля с позолоченным эфесом в ножнах были в руках у Али, порученца генерала. Мухаммад стоял рядом, смотрел в сторону первой линии оцепления и нехорошо щерился, как волк.

Генерал молча достал два пистолета, один за одним. Отдал один Мухаммаду, другой — Али.

— Приказывать дома будешь, да? — сказал он.

Мухаммад теперь так же нехорошо поглядел на русского полковника. Который слышал про действующую в горах «дикую дивизию», у командира которой вроде был карт-бланш от Наместника. Но здесь не горы, и Наместник больше не был наместником.

— У нас достаточно сил, — сделал вторую попытку полковник, — мы справимся.

— Дома справляйся… — сказал генерал, — здесь моя честь задета. Горцы горцев оскорбили. Мусульмане — мусульман. Что ты сделаешь, русский? Кто погибнет — тебе отвечать. Ты что, хочешь, чтобы кровная месть был, да?

От нервов генерал хуже говорил на русском, перестраивая предложения так, как это было принято в чеченском. Из оружия он оставил при себе только небольшой нож с керамическим лезвием, привычно засунув его за ремешок часов.

Подбежал кто-то из офицеров.

— Господин полковник, Альфа садится в Кабульском международном прямо сейчас. Там не дают вертолеты, говорят — закрытая для полетов зона.

— Придурки…

Как и было всегда — каждый на своем месте маленький генерал. Полковник плюнул и пошел разбираться, кто там не дает вертолеты. Чем разбираться с этими бородатыми психами, которые мало чем отличаются от тех, что по горам шарахаются.

Генерал проводил взглядом суетливого русского полковника, затем повернулся к своему адъютанту.

— Кто с винтовками?

— Михаил и Али пойдет.

Вопреки еще одному домыслу в отрядах Мадаева были не только чеченцы, хотя чеченцев было подавляющее большинство. С давних времен на территории, принадлежащей чеченцам, жили русские. Это могли быть беглые солдаты — сам имам Шамиль запретил обращать их в ислам. Это могли быть беглые крепостные и даже изгнанные из своих станиц казаки. Обжившись за долгие годы, они очеченивались и, несмотря на русские имена, становились почти что чеченцами и не уступали чеченцам ни в храбрости, ни в ловкости. Одним из таких был Михаил, сын казака, изгнанного из станицы за брак с мусульманкой. Среди личных мюридов генерала он был снайпером. И с переделанной «царской» винтовкой Мосина творил чудеса.

— В живых никого не оставлять. Ты поможешь, если что.

— Слушаюсь.

Другого приказа ждать и не приходилось, хотя генерал понимал, что это тяжкое преступление, которое, наверное, кончится трибуналом. Просто по-иному он не мог. Тот, кто посягнул на его народ, — выжить не должен. И даже то, что за терроризм их повесят, — недостаточно, они должны пасть от руки мстителей его же народа. Только тогда на шее тяжким грузом не повиснет обида.