Александр Афанасьев - Законы войны Страница 34

— В живых никого не оставлять. Ты поможешь, если что.

— Слушаюсь.

Другого приказа ждать и не приходилось, хотя генерал понимал, что это тяжкое преступление, которое, наверное, кончится трибуналом. Просто по-иному он не мог. Тот, кто посягнул на его народ, — выжить не должен. И даже то, что за терроризм их повесят, — недостаточно, они должны пасть от руки мстителей его же народа. Только тогда на шее тяжким грузом не повиснет обида.

Генерал знал, что и его самого могут убить. Но если и так — его смерть станет смертью воина, о которой отцы будут рассказывать своим детям.

— Бисмилло рахмону рахим…

Потом — если даст Аллах — он наведается со своими мюридами в те селения, откуда родом эти презренные шакалы, и вырежет все их семьи до последнего человека. И сожжет их дома, чтобы ничего не осталось. Александр Владимирович мудрый и прозорливый человек, но все же он кое-чего не понимает. Он не понимает того, что с такими, как афганцы, кровь за кровь недостаточно. Надо, чтобы каждый афганец леденел от ужаса, вспоминая то, как четверо отщепенцев этого народа напали на мусульман у мечети и что потом стало с ними самими и с их семьями. Чтобы покорить Афганистан, надо уничтожать целые селения, целые племена, целые роды — иначе ничего не получится. Монголы покорили Афганистан, оставив в живых несколько тысяч афганцев.

Но он, генерал русской армии и чеченский абрек Алишер Салманович Мадаев, это понимает. И если адмирал не может так защитить русский народ — его право. Но он защитит народ чеченский. Так, чтобы при одной мысли о нападении на чеченца у дикарей леденела кровь и отнимались руки. Он сделает так, как привык.

Отодвинув русских, генерал Мадаев прошел за оцепление. Помимо керамического ножа — у него был еще фамильный, горский кинжал за поясом.

Эта террористическая акция была вызовом не только русской власти в Кабуле. Она была вызовом горцам, чеченцам, кавказцам, лично генералу Мадаеву. Потому что все знали: в отличие от русских чеченцы ничего не прощают. Если ты убьешь чеченца — чеченцы будут тебя искать, чтобы убить, а если не найдут, убьют кого-то из членов твоей семьи. Это не шутки, чеченцы поддерживают традиции кровной мести и никогда не отказывались от них, ни когда воевали с русскими, ни когда воевали за русских. Даже если убить чеченца в бою — это будет повод для личной кровной мести, понятие кровной мести у чеченцев строже, чем у пуштунов, — у пуштуна убийство на войне — это не повод для мести, хотя, возможно, это повод для новой войны. Чеченские спецбатальоны, сформированные русскими на Востоке, пользовались ужасаюшей репутацией, нередко сопротивление прекращали добровольно, как только становилось известно, что сюда идет спецбатальон. И нынешней акцией — захватом пассажирского автобуса с чеченскими паломниками — пуштуны, или кто там его захватил, бросили наглый вызов, попытались сломать всю существующую систему существования мира. За такое надо целые народы вырезать.

Но это позже. Сначала надо разобраться с тем, что есть…

— Э, какого хрена…

Зураб, прилегший рядом с винтовкой немного отдохнуть, моментально оказался в боевой готовности

— Это что за хрен с горы тут…

— Сообщи.

— Красный один, Калине, наблюдаю военного, идет по направлению к автобусу. Запрашиваю инструкции.

— Калина всем, минус, повторяю — минус, человек в черной форме — друг, стрелять запрещаю…

— Калина, вас понял… — дисциплинированно отозвался Зураб.

— Оружие, — вдруг резко сказал осетин, — первое окно!

— Калина, это Красный-один, наблюдаю оружие, первое от двери окно, нацелено на друга, повторяю — нацелено на друга. Наблюдаю цель, белая чалма, могу поразить цель, повторяю — я могу убрать одну из целей.

— Черт… Калина всем, только наблюдать до получения дальнейших инструкций, только наблюдать…

— Вас понял… — Зураб пробормотал про себя, — кто этот придурок и что на хрен происходит. Они что — того?

Торчащий из окна автомат дернулся — и до снайперов донесся треск очереди…

Генерал тоже видел автомат. Он не первый раз видел такое… «Скорпион», модели шестьдесят первого года. Калибр девять миллиметров Ультра [48], старый патрон, оружием под который вооружались полицейские со всей Европы, до тех пор пока не покатилась волна городской герильи, и полицейские не стали перевооружаться на армейские образцы. Патрон сейчас необычный, как и само оружие, — но в Афганистане оно не новость, богемским оружием была вооружена личная охрана короля, спецслужбы. С другой стороны — личная охрана есть личная охрана, а захватившие автобус бандиты есть захватившие автобус бандиты. Где одно, а где другое…

Автомат целился прямо в него, он видел это, но продолжал идти, размеренно и неторопливо. На нем не было бронежилета, и он не раз видел, как умирают раненые, но это его не останавливало. Там, где в люльку новорожденного кладут не куклу, а кинжал, там, где заветной мечтой пацана является пистолет, — там совсем другие представления о трусости и храбрости. Это была не храбрость — генерал знал, что он не выстрелит. Он знал, как ведут себя загнанные в угол крысы, знал, чего от них ждать…

Дуло автомата, короткое и курносое, отклонилось вниз — и автомат плюнул огнем. Осколки бетона брызнули по сапогам генерала, но он продолжал идти. Ибо опасна не та собака, которая лает, а та, что молча кусает. С тех пор как он прибыл в Афганистан, он не участвовал ни в одних переговорах, ни в одной комиссии по примирению, не разговаривал ни с одним афганцем, если не считать допросы. И если бы он был на месте того шакаленка — он всадил бы пулю в лоб тому, кто идет к автобусу. Потому что если можешь что-то делать — делай. А нет — подчинись судьбе…

Выстрелы!

Выстрелы были отлично слышны. Снайпер резко выдохнул и задержал дыхание на несколько секунд, изгоняя лишний кислород из легких. Затем задышал, неглубоко и нечасто, спокойно. Как раз так, как и должен дышать снайпер. В голове, в ушах ничего не было, кроме глухих ударов сердца, перекрестье прицела замерло на самой верхушке белой ткани. По его прикидкам — так он попадет в центр головы.

Зураб в это время докладывал. У него была винтовка, и он был готов подстраховать — но основная его задача была следить и докладывать.

— Калина, вижу стрелка. Один стрелок, стреляет в сторону от заложников. Цель на прицеле, могу поразить цель.

— Калина всем, освободить линию! Красный один, что происходит, куда идет стрельба?

— Деда шено… Калина, стрельба в безопасном направлении, в безопасном направлении. Он стреляет в землю, повторяю — в землю.

— Красный-один, вопрос, вы видите пострадавших, повторю — вы видите пострадавших?

— Калина, пострадавших не вижу, пострадавших не вижу. Стрельба прекратилась, он больше не стреляет.

— Калина всем, принять готовность один и доложить, принять готовность один и доложить.

Готовность один — минутная готовность к штурму.

— Движение… — спокойно сказал первый номер.

— Калина, это Красный-один, здесь движение, в автобусе движение.

— Калина, Всем тишина, Красный, опиши характер движения.

— Калина, движение в автобусе, наблюдаю одну враждебную цель, движется к выходу, повторяю, движется к выходу.

— Красный, вас понял, отслеживайте.

В этот момент на экране у офицера, следящего за возможностями снайперов, впервые загорелись три лампочки из четырех. Но решение так и не было принято — а через несколько секунд одна из них погасла. Возможность была упущена.

— Стой! Стой, иначе взорву!

Сначала генерал увидел руку. Руку молодого человека или даже подростка. Не сильную, скорее ее можно было назвать тонкой. Но в руке была намертво зажата граната «РГД-5» с дополнительной рубчатой рубашкой поверх.

— Стой! Взорву! — в голосе была паника.

Генерал уже и так стоял — в нескольких шагах от открытой двери автобуса. Все, казалось, замерло — и раскаленный шар солнца на небе, напоминающий эпицентр взрыва «Шмеля», и раскаленный воздух над набережной, и пустая, грязная река Кабул.

Поняв, что генерал не двигается и подчиняется приказу остановиться, террорист выглянул из автобуса, затем вышел. Он был выше генерала на голову — но ничего, кроме жалости, не вызывал. Даже через повязку, которую он намотал на нижнюю часть лица подобно пирату, можно было разглядеть тощую, цыплячью шею. Он был тощим — но не гибким, как хлыст, а именно тощим — болезненная худоба, совсем не похожая на такую у поджарых, как охотничьи собаки, горцев. На нем была одежда простого афганца, белая чалма.

О Аллах, ему двадцать-то есть?

— Кто ты такой? Кто ты такой?! — Он пытался контролировать ситуацию, но то и дело срывался на фистулу, показывая слабость.