Дарья Иволгина - Ливонская чума Страница 34

Приняв такое серьезное решение, молодой человек повернулся к Урсуле. Карлица улыбалась во сне. Иона невольно улыбнулся в ответ на эту бессловесную радость. Интересно, что ей снится? Неужели дом в Тарвасте?

Тарваст. Еще одно имя, которое он сумел вспомнить. Так назывался город в Ливонии. Крепость. Они почему-то ушли оттуда…

Раздумья Ионы были прерваны. В комнате показалось сразу несколько человек в русской одежде, немного странной. Самым странным в этой одежде был цвет — желтовато-зеленый. Он никогда не видел, чтобы так шили рубахи. А пуговицы! Угодники Соловецкие, какие же у них у всех были пуговицы! Золотые, блестящие, и как много! Целое состояние — и это на пыльных рубахах, грязных и рваных, а местами и в пятнах крови. Ну и дела!

Иона метнулся к Урсуле, чтобы защитить ее, если возникнет такая надобность.

Чужие люди тащили с собой оружие. Одно был на ножках, похожее и на пищаль, и на пушку, только жуткое с виду — «нравом» (если можно так сказать об оружии, предмете все-таки неживом, одушевляемом лишь оружейником) сходное с насекомым, осой, например, или особенно зловредной мухой, которая умеет больно кусать.

По дороге они переговаривались между собой. Речь звучала по-русски, только менее в нос, более распевно. Они беспощадно упирали на звук «а», к которому Иона почти не привык, и только один или двое говорили правильно, на «о». Но и они не гнусавили, что воспринималось на слух странно.

Иона удивлялся тому, что его до сих пор не заметили. Он еще раз прислушался к разговорам и вдруг понял, что уже слыхал такое произношение. Были какие-то странноватые люди, которые так говорили. Особенно одна женщина… она усердствовала в «акании». Кто были эти люди? Смутно, с большим трудом Иона припомнил, что женщину, вроде бы, звали «Наталья». Но может быть, и нет. Может быть, «Сванильда». Она откуда-то приехала… Издалека. Должно быть, землячка этим, в блекло-зеленом, с золотыми пуговицами.

Урсула тем временем пробудилась. Странно, но и она не была испугана вторжением. Просто прижалась к Ионе, чтобы на нее не наступили, и принялась разглядывать вошедших блестящими, мелко моргающими глазками.

— Ставь сюда, Сидор, — рокотал какой-то гигант с широченной грудью.

Сидор, почти погребенный под гигантской пищалью, маленький, черноватый, с вострым носом, — типичный русский недокормыш из хилой деревни, — пригибаясь под тяжестью, подбежал к окну, и высунул нос пищали наружу.

— А ну их всех, — сказал он, выныривая из-под своей ноши и отирая лицо. — До завтрева не сунутся.

— Может, вообще не сунутся, — сказал рослый озабоченно и зачем-то огляделся. — Связь где? — гаркнул он внезапно. — Долго я еще буду ждать?

Несколько человек переглянулись между собой и прыснули.

— Что? — рослый уставился на них.

— Да ничего, ничего, — успокаивающе проговорили они и снова тихо засмеялись.

— Вам смешно, — сказал рослый укоризненно, — а я тут как свинья в апельсинах… И что делать — непонятно. Связь нужна, — повторил он со страданием.

Внизу возились с проводами и переругивались страшно и вместе с тем беззлобно. Иона никогда не слыхал еще, чтобы так жутко богохульничали.

Из соседней комнаты вдруг раздались звуки органа. Ионе доводилось слыхать, как играют на органах в церквях римского обряда — в русских-то, понятное дело, такой музыки не услышишь, в русских церквях пение в подражание ангельскому, один только чистый голос. Но и органная музыка Ионе понравилась. Он об этом никому из своих, естественно, не говорил, чтобы не нарваться на неприятности и не прослыть «латинником». Еще скажут: «Известное дело, скоморох, ему подавай бряканье да звяканье. Как волка ни корми, он все в лес смотрит. Был Животко скоморохом, таковым и останется, сколько его ни воспитывай». Ну, что-нибудь в этом духе.

Понятное дело, Севастьян так говорить не будет, вот другие — запросто.

Севастьян! Имя пришло на ум как бы само собой и обожгло радостью. Вот как звали его лучшего друга, человека, перед которым Иона преклонялся. Человека, с которым они прошли через несколько сражений… Севастьян Глебов. Вот как его зовут. Господин Глебов.

Уже лучше!

Урсула тихонько пошевелилась под рукой Ионы и заговорила.

— Что? — Он наклонился к ней, чтобы лучше слышать.

— Кто эти господа? — спросила девушка. — Ты не знаешь?

— Понятия не имею, — заверил Иона.

— Они нас не видят? — опять спросила Урсула.

— Похоже на то…

Она кивнула, как бы довольная тем, что он подтвердил ее предположения, и устроилась поудобнее. Урсуле — хорошо, для нее весь мир представляет собой одну большую сплошную странность. Она не пугается, когда видит нечто непонятное. Она попросту знает о себе, что любая новая вещь непременно покажется ей удивительной. Как будто заботливая нянюшка непрерывно рассказывает ей увлекательнейшую историю, сказочку, у которой нет конца.

А Иона в точности знает, что происходит нечто такое, от чего стоит бы удрать куда подальше. Только вот удирать пока что некуда. Выхода не видно.

И вдруг что-то опять изменилось. Люди, бродившие по комнатам, стали как будто ярче. И один из них внезапно уставился на Урсулу с Ионой.

— А вы что тут делаете, ребятки? — спросил он, быстро подходя к сидящим на полу. Его сапоги из очень грубой кожи громко простучали по камням. — Вы откуда здесь взялись?

Он наклонился над обоими, потом сел на корточки и улыбнулся так невесело, что у Ионы захолонуло сердце.

— Мы не знаем, господин, — сказал Иона. — Мы тут проснулись, а вы ходите… И никого больше.

Сидящий на корточках отвернулся, громко выругался и прокричал, обращаясь к остальным:

— Тут дети — из тех, кого немцы угоняли! Каша готова?

Поскакало по лестницам — вниз, во двор:

— Федор! Каша готова?

— Готова?

— Готова?

Со двора донеслось:

— Го-то-о-ова!

Человек, обнаруживший Иону с Урсулой, протянул им руки:

— Идемте, ребята, поедим. А вот что с вами потом делать? Не брать же вас в наступление!

— А кто наступает? — спросил Иона, крепко держа Урсулу за руку.

Солдат засмеялся, все так же невесело.

— Да наши! Наши наступают! Наконец-то… Границу уже перешли. Ты разве и этого не знаешь?

Иона пожал плечами неопределенно. Он знал, что «наши» то наступают, то отступают и что король Эрик, по слухам, намерен вмешаться в эту войну значительными силами. Это особенно занимало Иону, поэтому он спросил здоровяка:

— А что шведы?

Тот остановился уже у самого выхода, явно озадаченный:

— Какие шведы?

— Высадились? — спросил Иона.

— В Нормандии американцы высадились, — сказал здоровяк. — Наконец-то, а то одной тушенкой всю войну пройти хотели.

— Какая Нормандия? — изумился Иона. Так изумился, что даже присел. — Это где?

— Ты в школе учился? — бросил здоровяк. — Географию проходил?

— Нет, — сказал Иона. — Боже, помоги мне!

Орган звучал то громче, то тише. Затем к музыке присоединились голоса, певшие тихо и на удивление слаженно.

Урсула потянула Иону за пальцы.

— Посмотрим? — прошептала она.

— А что смотреть, слушать надо, — сказал Иона. — Тебе разве каши не хочется?

— А нас угощают? — удивилась она.

— Этот здоровенный — он же сказал, — ответил Иона. — Не спрашивай ни о чем. Просто делай как я.

— Я буду слушаться, — заверила его Урсула.

Они вышли во двор. Иона метнул быстрый взгляд в сторону навеса, где вчера видел сундук с золотом, который затем превратился в гроб с истлевшим телом внутри.

Никакого сундука не было и в помине. Стояла тощая, на изумление изможденная лошадь, и утомленно жевала клок сена.

Прямо на камнях был разложен здоровенный огонь, на котором стоял весьма скромных размеров котел. И там булькало нечто, а рядом стояли круглые предметы, похожие на слиточки золота. Они были измазаны маслом и сильно пахли.

Немолодой человек, у которого постоянно дергалась левая половина лица, взял в руки нож и быстро ударил в слиточки. Оказалось, что внутри они пустые. Тонкий верхний край легко снялся ножом. Человек перевернул этот предмет над котлом, и внезапно в кипящее варево выпал кусок мяса. Небольшой и очень жирный.

Иона даже ахнул от удивления. Странный способ возить с собой провизию! И как им удалось засунуть в наглухо запаянный кусок металла это мясо? Не ядовитое ли оно?

Орудуя черпаком, повар стал раскладывать порции в подставляемые миски. Плевки каши шлепались, и солдаты ворчали:

— Матвееву-то положил с мяском, а мне — к постнику!

— Молчи лучше, да ешь.

— Ясное дело, Матвеев ему земляк, а ты кто такой?

— Какой ни есть, а все-таки свой.

— Был бы повар у нас мордвин, — не унимался «постник», — по-иному бы все обернулось.

Кругом смеялись, да и «обиженный» посмеивался. Повар, продолжая дергать лицом, проговорил невнятно: