Павел Буркин - Краденая победа Страница 35

Глава 10

После пыльной бури улицы устилала горячая, мягкая пыль. Ноги Лачи проваливались едва не по щиколотку, оставляя за спиной четкие следы босых ступней. «А если погоня? — обожгла мысль. — Если они пошлют погоню?» Цепочка следов, ведущих из дворца, в такое время могла говорить о многом, а уж когда обнаружат пропажу наследника… Поразмыслив по дороге, Лачи поняла: самое обидное, кто бы во дворце не победил, похищение ребенка они не простят. Для мятежников она пособница прежнего правителя, утаившая наследника престола и подвесившая над их головами меч. А для законного правителя она — похитительница наследника престола и, возможно, убийца кормилицы. Тоже ничего хорошего. Едва ли рани станет разбираться, зачем она треснула ту тетку со шнурком. А сам шнурок… Что ж, может, она сама его и вложила в руку кормилице, чтобы свалить на нее вину. Когда Лачи поняла, во что ввязалась, несмотря на жару, по спине покатился холодный пот. Но отступать было некуда. Во дворце шла резня, если ее кто застукает с младенцем на руках…

Оставалось одно: бежать домой, и надеяться, что пыльная поземка заметет следы, а на улицах ни у кого не возникнет вопросов насчет богато расшитых пеленок. Лачи чут не плюнула от досады: любой любопытный дурак может погубить и ее, и маленького Нарамсимху. Лачи пошла быстрее, выбирая самые безлюдные улицы, пару раз пробиралась через какие-то грязные подворотни. Пратап и Амрита сто раз бы тут заблудились, но огромный грязный город был ее домом, Лачи уверенно пробиралась в лабиринте загаженных улиц, тупичков и пыльных двориков.

Пока ей везло. Стояла липкая духота, какая бывает в преддверии сезона дождей (в Джайсалмере, увы, не такого уж влагообильного), из пустыни тянуло горячим ветром, не освежающим, а усиливающим зной. Песок не спешил подниматься в прокаленные небеса, но причудливыми змейками волочился по земле. Судя по полузанесенным следам, она оказалась права, следы скоро исчезнут под слоем пыли. Значит, опаснее люди. Лачи решительно свернула туда, где почти не рисковала столкнуться с прохожими. Возникла мысль пробраться в сад рани, где они с Амритой и Пратапом побывали вчера — отсюда не так уж далеко. Но как только хватятся наследника, там, наверное, поищут в первую очередь. Неизвестно, не схватят ли ее, вместо того, чтобы помочь. Нет, нужно добраться до дома. Тетушка Падмалати сообразит, что делать.

Здесь вроде бы глухой тупик, но Лачи знает: полуосыпавшуюся саманную стену можно перелезть. Дальше — знавший лучшие времена (три года назад его хозяин даже взял Лачи к себе на ночь, став одним из первых в ее жизни «гостей»), а ныне вовсе обнищавший дом. Стены покосились, когда-то зеленая пальма засохла и мертво торчала в раскаленном добела небе: из небольшого колодца у дверей ушла вода. Девушка ловко проскользнула мимо дряхлого пса, разомлевшее от жары животное лениво гавкнуло и, убедившись, что гостья не лезет в дом, замерло. А Лачи уже протиснулась через пролом в стене в соседний двор.

Надо быть осторожной: живущий тут кузнец незваных гостей не любит. Теперь взобраться по штабелю дров до верха ограды, и, моля светлую Эшмини, чтобы не зацепилась юбка, спрыгнуть вниз. Каменистая земля больно дала по босым ногам, скрытый в песке камень ободрал ступню до крови. Лачи зашипела от боли, до сих пор мужественно молчавший младенец от толчка проснулся и захныкал, но вскоре перестал. Успокоилась, превозмогая боль и решительно шагая по раскаленному песку, и Лачи. Может, наследник царского рода, десятков поколений воинов и правителей, унаследовал их стойкость и отвагу и поделился ими со спасительницей? Наверняка знают только Боги. Именно теперь Лачи поняла: все будет хорошо, она справится.

Еще парочка унылых, пыльных улиц (и хорошо, что пыльных, горячий песок скрыл всякий хлам и гниющие отбросы, поубавил рвущий нос смрад). В полуденный зной улица была пуста, лишь отощавшая от бескормицы пегая священная корова невозмутимо рылась в пыли, выискивая хоть что-то съедобное. «Она ищейкам не выдаст!» — подумала Лачи.

Наконец девушка приметила знакомые очертания домов. Квартал Марджани имел такую славу, что даже появиться на его окраине было для женщины несмываемым позором. Это клеймо распутницы — на всю жизнь, возможно и на весь род. Это повод для грязных сплетен на весь квартал. Мужчинам проще: о них, конечно, тоже болтают, если под вечер, посчитав выручку за дневные труды, те отправляются на поиски развлечений в квартал Марджани, но им на это плевать. Что уж говорить о репутации родившихся и живущих там женщин? Если кто-то из них выбирался в город, на базар, в кабак или просто погулять — порядочные женщины презрительно шипели, а некоторые и плевали им вослед, и уж точно не позволяли детям играть с дочерьми этого квартала. И это еще полбеды: могли избить до потери сознания, отдать на потеху страже, ограбить. Когда-то Лачи это невероятно обижало, теперь она привыкла. В конце концов, что с них возьмешь? Зато ночью кто-нибудь из них наверняка припрется в квартал Марджани и отдаст последнее за часик наслаждения и иллюзию любви.

«Наконец-то!» — сердце Лачи затопил восторг: перед глазами знакомая с детства дверь. Вроде бы и не дворец, но достаток его обителей чувствуется во всем — в основательных каменных стенах, в облицованных мрамором ступенях порога, покрывающих стены узорах из изразцовых кирпичей, в украшенных затейливыми витражами, доставленными с севера, окнах. Но в отличие от настоящих дворцов, закрытых для посторонних, двери этого дома открыты для каждого… точнее, каждого, способного заплатить. И желающие находятся, находятся каждую ночь! Потому что за воротами посетитель попадает в сказку из благоуханного дыма, музыки, танцев и песен, вина — и женской ласки. Слава заведения госпожи Падмалати распространилась далеко за пределы Джайсалмера, даже придворные аркотского падишаха почитали за честь провести тут ночь-другую, оставив госпоже Падмалати и ее питомицам умопомрачительные суммы. Порой — и не только золото. Может быть, в жилах Лачи текла кровь одного из них — чем Лиангх-Аррет не шутит? Если это так, для усыновления Нарасимхи она достаточно знатна.

— Кто? — спросил привратник.

— Я, — ответила Лачи.

Массивная дверь, память о лучших временах заведения Падмалати и всего Джайсалмера, отворилась. Совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы хрупкая девушка могла войти, но горячий ветер не успел принести пыль. Слуга-привратник, лысый сутулый старик в одном грязно-белом дхоти, усмехнулся:

— Мы тебя обыскались, а госпожа Падмалати, — злорадно усмехнулся старик. — Падмалати сказала, что как найдет, шкуру спустит.

— Мне-то, может, и спустит, — огрызнулась девушка. — А тебе тем более, если узнает, что ты ее «госпожой» не зовешь. — Она у себя?

— Где ж ей еще быть, иди давай!

Наскоро ополоснув в бронзовом тазу с водой ноги, Лачи направилась вглубь помещения. Вспомнились слова подружки, сказанные одному из клиентов: «Хоть работа у нас и грязная, но в нашем доме всегда чисто». Незачем пачкать тщательно подметенный и помытый пол грязными ногами. В коридорах царит таинственный полумрак, старинные ковры глушат звуки шагов. Мрак разгоняют небольшие бронзовые светильники, подвешенные там, где на стенах изображены картины… Словом, того, что и составляло единственную профессию Лачи. Говорят, их писали еще в пору молодости Падмалати, когда заведение только-только возникло. Художник требовал немало, но в итоге согласился работать по вечерам за бесплатно, если все время работы он будет сюда ходить бесплатно. Говорят, Падмалати тогда едва ли не волосы рвала от жадности, но труд мастера окупился: насмотревшись фривольных фресок, клиенты уже не могли уйти, не вкусив сполна наслаждений — и, соответственно, не высыпав все принесенные деньги в чоли девушек.

— Ой, Лачи, мы за тебя так беспокоились! — сильный, числый голос прекрасной певицы, его обладательнице почти сравнялось тридцать, и она давно потеряла счет своим мужчинам. Самое же смешное заключалось в том, что каждый из них, погружаясь в океан наслаждения, был каменно уверен: именно его она любит всем сердцем, а с другими просто зарабатывает деньги. Но вот «дорогой гость» уходит — и, словно задутая свеча, гаснет улыбка, женщина торопливо поправляет волосы, подкрашивает глаза и губы, отпивает из кувшина вина: ночь длинна, и новый «гость» уже оплатил «угощение». Но стоит ему войти, как на лице красавицы слова зажигается улыбка, а полные, яркие и горячие губы шепчут: «Иди сюда, единственный!» — Разве можно так всех пугать?

— Субашини, ты прости, но я иначе не могла. Мне срочно надо к тетушке Падмалати.

Женщина обняла Лачи, ласково поцеловала. Именно она учила тогда еще юную и неопытную малолетку ласкать мужчин, заставляя их забыть обо всем, а потом приходить снова и снова. Ей Лачи, по сути, и обязана славой «лотоса Падмалати» и «Эшмини на земле». Родившаяся еще в детстве дружба осталась на всю жизнь, и теперь Лачи безо всякой зависти любовалась подругой. Смуглая, гораздо темнее самой Лачи, уроженка далекого Юга, аж из Таликота, она чувственными вишневыми губами и высокой грудью, распирающей чоли, походкой, колыхающимися волной бедрами, сводит мужчин с ума. Алая с золотой каймой шелковая талха лишь подчеркивает зрелую, изысканную красоту. Тихо звенят дешевые медные браслеты, массивные серьги в ушах, поблескивает во тьме биндия на лбу красавицы.