Братья и сестры в реестре - Юрий Вячеславович Скрипченко Страница 37

– Повеселились? Пора приниматься за дело. Все помнят расклад? Я на пресс-конференцию – нести тяжёлое бремя славы. Дэн. Понаблюдай-ка за шишками из местного Магистрата, заказчик просил. Вик – а ты посмотри, что делает сам заказчик. Всё ли идет по плану, короче. Убедись. Ну, и на сладкое, ты, Соня. У тебя сегодня, как и договаривались, бенефис – берёшь пластид и незаметной мухой к городской стене. Дай-ка свой голофон.

Он забрал трубку у покорно протянувшей её Сони и с минуту колдовал над аппаратом:

– Готово. Нужную точку я тебе в навигаторе забил. Переодевайся и беги. Время Че – 20:30. Давай, девочка, я в тебя верю.

– После трудов праведных сразу на мотрису? – уточнил Ник.

– Сразу на тётю Мотю, – согласился Татаритумба, он же – бородатый до бровей фронтмен. Поднял указательный палец. – Но чтоб без шума и пыли. Инкогнитó!

Соня блеснула зелёно-голубыми, но с восточной раскосинкой глазами, кивнула, отчего немедленно рассыпалось её идеальное каре с чёлкой, как у Матильды из Леона45, и немедленно начала переодеваться, ничуть не стесняясь своих компаньонов – движениями экономными, но очень грациозными. Коллеги, впрочем, девушку жадными взглядами не пожирали, скорее, награждали отеческими или братскими – разве что у Вика взгляд был немного сложносочинённым. Соня аккуратно, но стремительно сняла плащ, повесила на вешалку, обмотала вокруг и ловко закинула в недра чемодана на колёсиках.

Дэн и Вик в это время стирали грим ватными кружками.

– Всем наши временны́е командировки хороши! – сказал барабанщик Дэн, плотно сбитый невысокий парень с высоким лбом и мощной нижней челюстью. Он был бородат и лыс. Сейчас он сдирал маскировочную накладку телесного цвета с рябой щеки. – Да вот вещи портятся. Пара дней не в своем времени – и хана: не одёжка, а лохмотья.

– Да ладно бы костюмы! Неделя не в своем времени, и даже инструменту хана! – ответил Вик, который на концерте обошёлся без декоративной накладки, и щеки имел розовые и гладкие, как у младенца. Если не считать нескольких бородавок и двух шрамов. Он был отлично сложен и чем-то напоминал комика Делиева46 в молодости. Может, стреловидными баками, а может – вечно лукавым выражением выразительных карих глаз. – Помнишь, я однажды бас-гитару в номере забыл? Так вот, когда ты, Дэн, по моей просьбе слетал в то времесто и вернул её, она была дырявая как сыр.

– Не терпит время чужевременные вещи, не терпит. Это Правило!

Соня тем временем добралась до стадии «дуэт лифчика и трусиков». Красивое смуглое тело без изъянов, вот только с татуировкой во всю спину, напоминающей причудливый фрактал47. Словом, не девушка, а мечта поэта, который любит миниатюрных и худощавых, но спортивных женщин. Такие витии48, судя по мировой практике, встречаются довольно редко.

«Сонный ребёнок»

Соня была сонным ребенком. Это исчезающе редкое явление в немногочисленном племени гипноходцев. Мама Сони была гипом, и всё было бы нормально, не умри она при родах от редкого осложнения.

Почти всегда дети гипов странные способности родителей не наследуют, но с Соней произошло исключение из правил, потому что мать-одиночка, которая никому не нужна, да и родственников нет. Короче, чудом выжившую тогда еще безымянную девочку с пылу-жару усыновила богатая бездетная пара глубоко за сорок, которой быстро наскучила хлопотная игрушка, и дальше Соня (это реальное имя, бывают же совпадения!) поступила в распоряжение мамок-нянек, естественно, относившихся к ней как к работе, а не как к дочери.

Соня ела, кричала, какала и спала. Что у неё сны необычные, так кто про это узнает, кто забьёт тревогу? Младенцы – они как рыбки: оперативная память – три секунды, да и талантом сообщить взрослому, что беспокоит, малыш обделён.

Соня росла, понемногу начиная осознавать себя. И путешествовала во снах.

И Дрёма смилостивилась над своей дочерью – оградив от обязательной для гипов рябой маркировки. Её личико оставалось таким же свежим и чистым.

Первое воспоминание – малышка ковыляет в подгузнике по жаркой вонючей улице, а вокруг кричат друг на друга большие чёрные дяди в мешковатых штанах, футболках и бейсболках, тянут друг к другу злые резкие руки, словно оттолкнуть хотят. Гортанные вопли сменяются блестящими штучками у них в руках, штучки нервно подрагивают, и в испуганных глазах малышки отражается, как штучки грохочут, расцветая злыми цветками, и один чёрный дядя молча падает, а второй начинает горько кричать, будто ему больно, а потом Соня видит, что к ним бежит третий дядя, он тоже кричит, но яростно, на бегу достает блестящую штучку и пускает цветок в горько кричащего дядю, после чего тот перестает кричать – наверное, успокоился и уснул. Пахнет от всего этого очень неприятно: горьким, солёным и… какашками, которыми время от времени почему-то наполняется сонин подгузник. Но даже если не считать какашек, пахнет так резко, что Соня зажимает ладошкой носик. Малышка бродит по шумным местам ещё пару часов, прячется от громких дядь и тёть, поняв, что они плохие, и ждать от них заботы и вкусной еды смысла нет. Время от времени она слышит громкие цветки, а один из них ударяется в камушек под ножками Сони, звенит внизу и свистит в сторону – так, что щечку Сонечки обжигает жаркий ветер. Потом Соня устаёт, забирается в перевёрнутую набок коляску, лежащую на тротуаре, и нервно засыпает в непривычном положении.

В таких танцах со смертью – не понимая, что, как и почему с ней происходит, стоит только уснуть – Соня выживала девять лет. Не чувствуя от окружающих «близких» стремления узнать, чем она дышит, и считая по незнанию такое положение вещей нормой, Соня даже предположить не могла, что её судьба чем-то уникальна, что она каждое утро рискует не проснуться – и даже не по причине злых намерений взрослых в произвольно выбранных судьбой времени и месте, а просто по стечению обстоятельств. Например, от несчастного случая, который запросто может вывести девочку-лунатика на оживлённую магистраль или высокую крышу.

Стоит отдать должное, чаще всего взрослые старались помочь потерянному малышу, и сдавали Соню в руки людей, облечённых полномочиями, и после дня в отстойнике или приюте утомлённая девочка просыпалась дома, в равнодушном жизненном пространстве якобы семьи.

Однажды, в каком-то времени и пространстве девятилетнюю девочку, сонно бредущую по оживлённой каштановой аллее, напоённой летом и пряными ароматами цветочных клумб, встретил Татаритумба. И показалась ему странной эта задумчивая девчонка с ромашкой, вплетённой в растрепанные волосы, и разговорился он с ней, и