Тяжёлая реальность. Игры благородных - Хайдарали Мирзоевич Усманов Страница 37

Сначала пришёл холод. Он не был обычным, ночным, – скорее, это было ощущение, что сама энергия воздуха изменилась, будто кто-то выкачал из него жизнь и наполнил влажной, мёртвой тяжестью. Тепло её тела быстро уходило, дыхание стало видимым паром, хотя ещё днём было тепло и даже душно.

Потом начались проявляться и самые разные звуки. Не привычные трели насекомых или крики ночных птиц, а нечто иное. Из глубины леса тянулось низкое гулкое ворчание, будто сама земля недовольно ворочалась во сне… Изредка сквозь деревья прорывался треск, как если бы что-то огромное, в три раза больше слона, ломало ветви… Сверху, с кроны, капал странный густой сок, падая на обшивку челнока с тихим “плюх”, и в темноте казалось, что это кровь. А потом появились и другие звуки, которые невозможно было приписать зверям. Тонкий шёпот… Многоголосый… Словно десятки голосов шептались прямо у входа в челнок, взывая к ней на чужом, но отчасти понятном языке…

В панике Лираэль прижала ладони к ушам, но это не помогло. Шёпот фактически проникал прямо в её мысли, повторяя обрывки фраз – “иди”… “выйди”… “посмотри”…

И тут же, словно в ответ, из темноты мелькнул свет. Прямо сквозь щели обшивки она заметила – меж ветвей на миг вспыхнули крошечные огоньки. Они то собирались в фигуры – гуманоидные, вытянутые, чужие, то снова разлетались, словно стая вспугнутых светляков. Но глаза её чувствовали ложь. Эти огоньки были не насекомыми, а чем-то, что имитировало живое, чтобы вызвать у неё желание выйти наружу.

Сердце Лираэль билось так сильно, что отдавало в виски. Она сжала обломок оружия и, не выдержав, тихо начала петь про себя древнюю эльфийскую колыбельную, которую помнила с детства. Голос девушки дрожал, но звук, даже самый слабый, отгонял шёпот, давал ей ощущение, что она всё ещё связана с родным миром.

Иногда ей чудилось, что кто-то скребётся по корпусу челнока – мягко, словно когтями, по металлу. Скрежет был неритмичным, прерывающимся, как дыхание больного существа. Каждый раз от этого звука её кожа покрывалась мурашками. Она зажмуривала глаза, считала удары сердца и пыталась убедить себя:

“Это просто лес… Это просто ветви… Это не для меня…”

Ночь тянулась бесконечно. Время словно распалось на сегменты. Каждый миг превращался в вечность. Иногда Лираэль теряла ощущение реальности и ловила себя на том, что видит в полумраке кабины чужие силуэты – согнутые фигуры, будто сидящие рядом с ней. Она моргала, и они исчезали, но ощущение присутствия оставалось.

Ближе к рассвету всё вокруг стало стихать. Шёпоты исчезли, скрежет прекратился, даже треск деревьев умолк. Только тяжёлое дыхание леса продолжало тянуться, но уже не так угрожающе, как в начале ночи. Когда в щели пробился первый бледный свет, Лираэль поняла – она всё-таки выжила. Но внутри неё что-то изменилось. Так как эта ночь, проведённая ею в этом месте, оставила в ней след, как ожог. Теперь она знала, что днём этот мир враждебен, но ночью он становится хозяином – и каждый, кто здесь чужой, превращается в добычу.

Рассвет настал не вдруг, а словно сквозь мучительный, вязкий сон самой земли. Сначала в полной тьме, наполненной бесконечным треском, завыванием и чуждыми глазам огоньками, лес затих. Тишина пришла не как облегчение, а как угроза – будто вся дремучая чаща затаилась, пряча дыхание, и ждала чего-то. Лираэль уже не знала, открыты у неё глаза или нет. Тьма в разбитом челноке была настолько плотной, что казалась осязаемой. Она чувствовала, как от рваных краёв обшивки тянет сыростью, как холод пробирается под изорванный скафандр, как внутри всё дрожит – и не от холода, а от того, что за пределами корпуса кто-то продолжает шагать по лесу, шаркая лапами, будто патрулируя её укрытие.

Но с первыми признаками утра тьма начала меняться. Сначала пришёл слабый, размытый, неестественный свет – не золотой, как она привыкла, а белёсый, чуть зеленоватый, словно его пропустили через толщу воды. Он пробивался сквозь переплетение ветвей, которые вверху срастались в купол. Лираэль осторожно поднялась, чувствуя, как ломит тело, и сделала несколько шагов к зияющему проёму, где раньше была кабина пилота.

За пределами челнока мир уже жил своей новой, утренней жизнью. Туманный свет делал каждую деталь резкой, словно резьбу на камне. Лес был покрыт серебристыми каплями росы, каждая из которых сияла собственной искрой. Из-за влажной почвы поднимались тонкие струйки пара, будто земля выдыхала. И всё же это “утро” несло в себе чуждость. Вместо птичьего щебета воздух пронзали низкие, гортанные переклички – как будто существа леса обменивались знаками, отмечая чужака, не вписывающегося в их порядок.

Лираэль замерла у обломанного края кабины и впервые увидела расцветающую угрозу. По толстым, мшистым стволам неторопливо ползли насекомые величиной с ладонь, их панцири отливали металлическим блеском. На траве неподалёку мелькнуло существо, напоминавшее кролика, но его спина была утыкано шипами, и глаза светились тускло-алым. Высоко, почти в самом пологе, пронеслось нечто крылатое. Его крылья, полупрозрачные, рассекли утренний туман, и оно издало звук, похожий одновременно на скрип и на крик.

Всё пространство вокруг было переполнено ощущением чужой силы. Лираэль вдруг осознала – ночью лес был угрозой, но с рассветом он стал живым зрителем. Будто сама чаща следила за каждым её движением.

Она сжала руки в кулаки, прижала лоб к обломку корпуса, делая глубокий вдох. У неё не было оружия, не было защиты, её скафандр был рваным хламом – а впереди простирался новый мир, полный магии, которую она не понимала.

И всё же именно рассвет впервые дал ей выбор. Либо оставаться в мёртвом, холодном чреве челнока, либо сделать шаг в этот дремучий, живой кошмар.

Немного погодя Лираэль сидела на краю расколотого пилотского кресла, вглядываясь в первые лучи солнца, пробивавшиеся сквозь рассечённые ветви леса. Ночь оставила в её душе чёрные тени, и теперь рассвет не приносил облегчения, а только обнажал суровую правду – она совершенно одна в мире, где каждая тень могла скрывать опасность.

Она долго смотрела на повреждённый корпус челнока. На разбитую картину. Металлические обломки торчали в стороны, как кости зверя, и пахло не только перегоревшей техникой, но и сыростью леса, которая постепенно вгрызалась в трещины обшивки. Девушка понимала, что сейчас у неё было всего два пути. Либо укрепить это место, превратив его в подобие