Закон «Бритвы» - Дмитрий Олегович Силлов Страница 38

В этом Кречетов был совершенно уверен… пару секунд. А потом стал сомневаться. Проклятый Снайпер и правда был в любимчиках у Зоны и Мироздания, мало ли что он еще выкинет…

Однако теперь у Кречетова было то, что нужно, а именно – алгоритм воскрешения морф, прошедший генеральную проверку! Оставалось немногое: подать энергию в автоклавы и нажать несколько кнопок, запуская процесс.

Что профессор и проделал.

Бросил в приемник пять или шесть «Глаз Выброса» и начал вводить команду на клавиатуре. При этом пальцы его заметно дрожали, так как за спиной он слышал звуки боя и вой морфы, причем отнюдь не победный. Сейчас Кречетов готов был поклясться чем угодно, что его руки трясутся от волнения. И никому бы на свете он никогда не признался, что все его тело дрожит от страха – перед тем, что экстренный запуск оживления большого количества морф все-таки не получится, что все его планы сейчас могут пойти насмарку. И, что самое неприятное, в том числе от страха перед этим чертовым Снайпером, который давно должен был сдохнуть, но что-то все никак этого не сделает…

…Черная стена колебалась. Сейчас она уже не была монолитной и несокрушимой, такой, как всегда. Теперь она напоминала туман, простершийся от земли до самого неба. Жуткий, холодный, вязкий, как болотная тина. Но все же – туман, сквозь который при желании можно пройти.

А еще она пахла страхом. Чем пахнет страх? Липким по́том? Одеждой, отсыревшей от этого пота? Нет, ничего этого не было. Просто в воздухе повисло напряжение, одновременно пропитанное слабостью, неуловимыми, но тошнотворными миазмами поражения, трупным запахом существа, еще живого, но уже мысленно себя похоронившего…

И он решился. И, переборов собственный, естественный для любого существа страх, ринулся туда, в черный туман чужого ужаса, который в любой момент мог пройти, сменившись решимостью загнанной в угол крысы, так как хозяин этой стены был все-таки волевым человеком. Но и сильные люди подвержены страху, пусть секундному, который они, безусловно, смогут победить – однако для этого нужно время! Та самая секунда, которой вполне может воспользоваться тот, кого ты считал навеки и безвозвратно поверженным. Пленник, лишенный всего, даже собственного тела…

…Все коды были введены, все команды отданы – Кречетов умел, когда надо, быстро работать с клавиатурой, с невообразимой скоростью стуча по клавишам всеми десятью пальцами. И вот его указательный палец двинулся к кнопке Enter, чтобы отдать последнюю, решающую команду – но тут он внезапно почувствовал, как что-то с колоссальной силой разрывает его изнутри. Словно он проглотил пушечное ядро, которое сейчас резко двинулось назад, к горлу, раздвигая на своем пути ребра и легкие и – что самое ужасное – отодвигая в сторону голову ученого!

Кречетов услышал и ощутил вместе с ужасной болью в шее, как трещит и рвется кожа в районе ключиц, как внезапно хлестанула горячая кровь из порванных артерий, заливая одежду и заливаясь под нее, и как все тело вдруг стало ватным, словно из него выдернули и позвоночник, и то, что называют внутренним стержнем, силой духа и другими высокопарными словами.

А еще ученый почувствовал, как его личность, его разум, его осознание себя стремительно тает, будто кусок льда в разогретой плавильной печи, замещаясь чужой Силой, по мощи схожей с цунами, что сносит на своем пути морские дамбы, на крепость которых так надеялись их строители.

Это было странное и страшное зрелище – видеть, как твоя голова отваливается от тела, таща за собой пока еще не порванные остатки кожи и жгуты окровавленных мышц, а из кровавой раны между плеч вылезает голова того, кого Кречетов всегда считал своим злейшим врагом… и самым лучшим учителем.

– Ты снова победил, старик, – прошептал Кречетов немеющими губами, ощущая затылком, как его голова падает в подставленные (уже не его!) руки.

– А я… я никогда не дрался с тобой, ученик… – с трудом проговорил академик Захаров; после долгого молчания слова давались ему нелегко, да и, несмотря на технологию «текучей материи», все же замещение поврежденных тканей проходило не так быстро, как хотелось бы. – Просто я… преподал тебе очередной урок… научной этики… на тему «когда роешь яму другому, это значит, что роешь ты ее для себя».

– Поздно учить того, кто уже умер, – прошептал Кречетов, ощущая, как стремительно уходит из него жизнь.

– Э нет, – проговорил академик, неловко хватая со стола один из оставшихся «Глаз Выброса». – Ты будешь жить, ученик… Жить и учиться тому, как должен жить настоящий ученый.

С этими словами он всунул алый артефакт в кровавую мешанину, оставшуюся от шеи профессора. То, что может дать жизнь не одному десятку кукол, вполне способно поддержать ее в оторванной голове, лишенной тела.

Тварь захрипела, сверля меня взглядом, полным ненависти, но я не сдавался. Откусит руку – ну, что делать, значит, мне не повезло. Просто иного выхода все равно не было. Режим ускорения личного времени жрет энергию со страшной силой, и я чувствовал, что уже на грани – ноги подкашивались от усталости. Если сейчас не выпасть в нормальное состояние, можно и ластами хлопнуть от истощения сил.

И потому я продолжал все глубже просовывать руку с зажатым в ней обрывком плаща вглубь осклизлой, вонючей глотки. А когда тварь попыталась рвануться назад, чтобы высвободиться, я со всей дури воткнул ей в череп «Бритву», прям в макушку, и таким образом зафиксировал башку монстра намертво. Видно было, как моментально вздулись вокруг моего ножа костяные бугры – быстро регенерирующее тело пыталось залечить рану. Но как ее залечишь, когда в ней торчит клинок в полтора дециметра длиной, откованный из редчайшего артефакта? Потому те бугры лишь плотнее зафиксировали «Бритву» в ране, а я лишь продолжал давить обеими руками изо всех оставшихся сил…

Страшно это, когда глаза противника, находящиеся в нескольких сантиметрах от твоего лица, начинают наливаться кровью и вылезать из орбит. Душить так, как делал это я, – это даже не ножом убивать. Это гораздо страшнее. Ты своими руками, своим телом ощущаешь все – и дрожь погибающей плоти, и ручьи ледяного пота, стекающего по перекошенной морде твари тебе на плечи, и вонь от дерьма и мочи, хлещущей из умирающего тела… Ничего необычного, рефлекс такой у любого тяжело раненного или агонизирующего создания – освободиться от всего лишнего, дабы ничто не мешало бороться за жизнь до последнего.

А потом начались судороги. Тварь корежило и возило по полу вместе со мной, но я не разжимал хватку, понимая – если отпущу, то мне точно конец. А так, пока монстр давится