Тяжёлая реальность. Игры благородных - Хайдарали Мирзоевич Усманов Страница 39

Тут ей повезло – один из блоков питания, хотя и разряженный, при контакте выдавал короткую искру. Она подсоединила кабель к оголённому разъёму, щёлкнула – вспышка. Второй раз – ткань загорелась, сперва немного чадя, потом неровно вспыхивая жёлтым огнём.

Она замерла, глядя на своё творение. Огонь коптил, плевался искрами, дымил так, что едва не приходилось кашлять, но всё же давал свет. Внутри неё шевельнулась тёплая, почти детская радость.

Но её радость длилась недолго. Ей хватило нескольких минут, чтобы понять, что этот самодельный факел держится плохо, горит неравномерно, вот-вот догорит. Ткань прогорала слишком быстро. Смола стекала чёрными каплями, оставляя следы на полу. И если ночью ей придётся держать такой факел часами, то запаса ткани точно не хватит.

Лираэль опустилась на пол, прижав светящуюся сферу к груди. Внутри всё заныло – не от усталости, а от понимания того, что её усилия ничтожны. Она из аристократии. Она привыкла к тому, что огонь, свет, тепло – всегда рядом, обеспечены кем-то другим. Но здесь, в лесу, каждый её шаг напоминал, насколько она беспомощна. Вечер стремительно темнел. Лес затих, словно прислушивался. Лираэль слегка дёрнула плечами, прижалась к стене кабины и решила, что факел пока пусть тлеет, а светящуюся сферу нужно будет включить только в самый страшный момент.

И всё же сердце билось быстрее. Она знала, что ночь снова придёт. И теперь ей придётся встретить её лицом к лицу – пусть даже с этой крошечной искрой света, созданной её неопытными руками.

Сумерки стекали с небес, словно вязкая смола. Лираэль сидела у баррикады, держа в руках свой кривой факел. Огонь дрожал, будто сам боялся ночи, и тени, отбрасываемые им на искорёженные стены челнока, извивались, словно живые.

Снаружи её своеобразного убежища лес молчал. И это молчание было хуже любых криков. Хуже вчерашнего ночного хора – оно тянуло нервы тонкими нитями. Лираэль слушала и ловила себя на том, что начинает различать шаги, дыхание, вздохи там, где ничего не было.

Она чиркнула кабелем по разъёму – искра вспыхнула, новый факел “задышал” огнём. Пламя взметнулось, осветив тесный уголок кабины, где она устроилась. Сначала ей стало легче. Живой свет факела будто гнал прочь вязкую тьму. Но минут через десять она заметила странность. Огонь… Реагировал…

Когда за стеной пробегала тень – неясная, неуловимая, то его пламя вдруг вытягивалось в сторону, словно его что-то тянуло прочь. Когда за пределами корпуса раздавался хруст ветки или сиплый шорох – факел дрожал, осыпая угли. А один раз, когда снаружи что-то протянуло протяжный низкий рёв, огонь вспыхнул зеленоватым оттенком, и Лираэль отпрянула, едва не выронив его.

Она поняла, что не только ночь слышит её… Ночь сама ей отвечает. Лес словно дразнил её огнём, превращая его в проводник. Временами пламя гасло почти полностью, оставляя её в полутьме, а потом вдруг оживало, слишком ярко, будто в ответ на её собственный страх.

С каждой минутой ей становилось всё труднее держать факел прямо. Запах горелой смолы впивался в горло, в голове кружилось от копоти. Она пыталась петь себе под нос эльфийские колыбельные – те, что когда-то пела её мать, – но голос дрожал, и слова теряли силу, растворяясь в темноте.

Снаружи же лес не молчал больше. Он заговорил. Из-за стен уже снова доносился целый и весьма разнообразный хор звуков. Щёлканье, будто кто-то переламывал кости… Тонкие скрипы, как если бы невидимые когти царапали металл… Редкие тяжёлые удары, словно что-то огромное ходило по кругу. Лираэль нервно вжималась в сиденье, сжимала факел так, что костяшки пальцев побелели.

И тут она заметила ещё одно. Когда её мысли становились особенно тяжёлыми, когда она почти срывалась на слёзы – пламя факела начинало гаснуть. А когда она собиралась и пыталась подавить страх – огонь разгорался сильнее. Это было похоже на издевку. На испытание.

Ближе к полуночи, когда тьма стала густой, как смола, и даже воздух в кабине сделался вязким, факел внезапно повёл себя иначе. Он начал извиваться – не пламя, а сам факел. Лираэль замерла. Казалось, что металл, к которому она примотала ткань, дышит, изгибается, будто живое существо. Она зажмурилась, досчитала до десяти, открыла глаза – и факел снова был просто куском трубы с огнём. Но холод липкой паники остался.

Она не знала, сколько ещё выдержит. В конце концов, измученная, она достала из-за пазухи сферу света – ту самую, единственную. Сжала её в руках и шепнула:

– Только если станет совсем невыносимо…

Она смотрела, как факел догорает, оставляя её в клубах дыма и зыбких теней, и понимала. Ночь на этой планете – не просто отсутствие солнца. Это сама Первозданная стихия. Сама воля, которая испытывает её, проверяет, готова ли она вообще стоять на этой земле. И где-то глубоко в себе Лираэль уже чувствовала, что эта ночь не последняя. Но каждая следующая будет тяжелее.

Рассвет после второй ночи пришёл не так, как Лираэль помнила его на своей родной земле. Там всегда было постепенное перетекание тьмы в серый свет, а потом – в золотистое утро. Здесь же тьма словно сопротивлялась.

Она сидела, уже почти не различая, спит ли или бодрствует. Факел окончательно истлел, оставив лишь чёрный, обугленный металл, и только угли на полу чуть тлели, красным дыханием напоминая ей, что она ещё жива. И вдруг тьма надломилась.

Сначала ей показалось, что небо где-то за корпусом челнока разорвалось. Узкая, болезненно яркая трещина рассвета прошила горизонт. Свет был не золотой и не розовый, как на её родине, а молочно-белый с едва заметным бирюзовым оттенком – как свет ледяных глубин, пробивающийся сквозь толщу воды.

Он не заливал всё вокруг мягким сиянием. Нет. Он резал, как нож, выхватывая куски леса и поляны из вязкой чёрной материи ночи. Стволы деревьев сперва казались угольно-чёрными силуэтами на фоне этой трещины, а затем постепенно проступали. Влажная кора блестела, словно стекло, трава переливалась кристаллическими каплями росы, но капли те выглядели так, будто внутри каждой спрятан крошечный глаз.

Лираэль вглядывалась и не могла отделаться от чувства, что утро здесь чужое. Оно не приносило облегчения. Оно больше походило на дыхание гигантского зверя, который ненадолго перестал рычать. Первое, что изменилось в её восприятии планеты – это звуки.

Если раньше утро на любой земле означало щебет птиц, треск насекомых, оживление, то здесь звуки начинались неестественно.