Виктор Лебедев - Летящий вдаль Страница 4

Спустя час я притормаживаю у заброшенного склада. Придирчиво осматриваю помещение. На входной двери чудом сохранился металлический затвор – можно запереться изнутри. Но я на всякий случай устанавливаю пару растяжек и для пущей уверенности натягиваю перед дверью с внешней стороны тонкую проволоку с парой консервных банок, которые нашел неподалеку – послужит сигнализацией. Внутри не нахожу ничего полезного. Дозиметр молчит, и слава богу – искать в темноте новое укрытие не хотелось бы. В дальнем углу от двери обустраиваю себе нехитрое место для ночлега из ветоши и деревянных палет. Справа от себя кладу обрез и «ТТ», слева – свой любимый топорик, которым разнес уже не одну черепушку. Мне кажется, что я сегодня не смогу уснуть – мозг слишком возбужден новостью о том, что на меня охотятся рейдеры, а сердце предательски болит. Мысли жалящими пчелами неистово продолжают кусать изнутри. Ну, хоть немного отдохнет тело от дороги.

Несмотря на все переживания, на удивление быстро засыпаю.

Только во сне меня называют по имени. Ни одно живое существо в реальности не знает, как меня зовут. Но сны мне не подвластны. Во сне она зовет меня по имени, тянет ко мне свои нежные руки, но всегда между нами какая-то преграда: неприступный забор, ручей с сильным течением и скользкими камнями на дне или просто туман, в котором я плутаю, но никак не могу выйти из него на любимый голос… Кидаюсь из одной стороны в другую, но туман становится только гуще. Просыпаясь после таких снов, я не чувствую себя отдохнувшим, а в сердце разливается тоска. Вот и сейчас, задолго до рассвета, я подскакиваю, словно кто-то силой выдергивает меня из беспокойного сна, и знаю, что уже не засну больше. Остается лишь лежать на стареньких палетах, укрывшись кожаной курткой, и терпеливо ждать начала следующего дня. Ночью одиночество чувствуется острее…

– Куда путь держите?

Что заставляет меня остановиться возле повозки на обочине пыльной дороги и спросить? Я не слишком любопытен, просто первый раз в жизни не знаю, куда мне идти. Что может быть хуже, когда нет цели? Средство передвижения выглядит весьма экзотично: ветхая крытая повозка с грязным пологом, на крыше – деревянный ящик, под платформой, между колесами, висят подвешенные на крюках вещи. И запряжена самой настоящей лошадкой, с виду вполне обычной, если не обращать внимание на лишнюю пару ушек на голове.

Незнакомцы могут быть опасны, но старик с кнутом в руках не выглядит таким. Такое ощущение, что он еле держится на неудобном сиденье. Старик поднимает на меня уставшие красные глаза. Нижняя часть его лица скрыта грязным выцветшим платком, из-под шапки, похожей на папаху, выбиваются курчавые седые волосы.

– Чужак, у нас нечем поживиться, ступай своей дорогой.

– Ты неправильно меня понял, – я отчего-то вдруг чувствую вину, – мне не нужны ваши вещи.

Откидной борт повозки распахивается, и из-за него показывается женщина, вся увешанная браслетами и бусами. На ней широкая цветная юбка и кофта с расширяющимися от локтя рукавами. Рот и нос также закрыты повязкой.

– Лара, иди обратно, – не поворачиваясь, говорит мужчина с кнутом.

– Еще чего, – бурчит женщина и с вызовом смотрит на меня. – Ты кто?

– Он уже уезжает.

Я вижу, как рука старика тянется к свертку, лежащему рядом – наверняка там оружие. Если эта пара стариков до сих пор жива и путешествует по поверхности, значит, они не такие уж безобидные, какими кажутся на первый взгляд. Я отрываю руки от руля байка и демонстрирую их мужчине.

– Все в порядке, мне действительно пора.

– Куда же? – с интересом спрашивает женщина.

Я вижу, как она поудобнее устраивается на краю повозки, свешивает ноги и начинает ими болтать. Замечаю, что внутри повозка заставлена корзинами, наполнена всевозможными мешками со скарбом. Цыгане, скорее всего. Бродячие. Встречал я таких в окрестностях Москвы.

Пожимаю плечами:

– Туда, где мне найдется работа.

– Знаю я одно место. Были мы там как-то. Люди выжили и к югу отсюда.

Выжили? Разве можно выжить в иссушенных, кишащих монстрами степях? Если только эти люди – хиреющие и загибающиеся, покрытые язвами и считающие последние дни.

– Вполне себе неплохо живут, – словно прочитав мои мысли, продолжает она.

– Где живут? – спрашиваю я.

– Есть небольшой городок, Волгодонск называется.

Дальнейшие слова Лары я уже слышу, словно в тумане. Перед глазами – цветущие тополя и пух, щекочущий ноздри, неширокие улочки и панельные дома, мост через искрящийся на солнце залив и Цимлянское море, неспешно накатывающее волны на берег. Величественно раскинулись степные просторы, разрезаемые лесополосами. Лето, жара. Именно в такой жаркий денек я потерял все это.

– …ты меня слушаешь?

Вопрос вытаскивает за шиворот из омута, в который я угодил, благодаря своим воспоминаниям. Замечаю, что руки слегка дрожат.

– Отвлекся, – голос хриплый, будто простуженный, от волнения подводит. Что это? Испытание? Совпадение? Случай?

– Там ты вполне сможешь найти себе работу, как мне кажется, – добавляет женщина.

Кажется, цыганка немного смущена моей реакцией, но она ни о чем не догадывается. Но какова была вероятность, что я услышу от бродяг именно про мой родной город? Не областной центр, а маленький провинциальный город? Не очень большая, прямо скажем. Хочу ли я увидеть, во что превратились родные места за двадцать лет? Стоит ли ворошить прошлое, от которого не спасет даже быстрый байк?

– Ты не ошиблась?

Слова произношу как будто не я, в то время как настоящий «я» наблюдает за происходящим со стороны: вот он, байкер, с потерянным лицом, в глазах – боль и… страх? И, вместе с тем, жгучее желание увидеть, узнать. Что я там найду кроме прошлого, спрятанного глубоко в моем подсознании? Выдержу ли?

– Я никогда не ошибаюсь, – поджав губы, отвечает Лара. – А хочешь, погадаю, касатик? – вдруг спрашивает она.

– Спасибо. Пожалуй, откажусь.

– Да я денег с тебя не возьму, рыцарь дорог.

Я смотрю в ее мутные глаза и качаю головой.

– Ну как знаешь, касатик. Ну, тогда хоть совет прими. Берегись красивых девушек с черными тюльпанами, беги от них подальше, – напоследок говорит мне она, пока ее мужчина взмахивает кнутом, заставляя лошадь двигаться дальше.

Я смотрю им вслед несколько долгих секунд, а затем направляю байк дальше по пыльной дороге, обдумывая услышанное. А в душе растет волнение.

Байк несет меня вдаль, наворачивая километры на свой счетчик. Мимо проносятся заброшенные покосившиеся домики, заросшие сорной травой поля, непроходимые лесополосы. Кое-где скрючившаяся растительность уже подобралась вплотную к дороге, еще немного – и она поглотит потрескавшуюся серую полоску асфальта. Я вдруг замечаю, что у обочины дороги три волколака дружно треплют что-то. Звери слышат рев моего движка и поднимают залитые кровью морды с красными глазами. В них – только злоба и голод. Для них я – добыча. У дороги лежит тело растерзанного мужчины. Сквозь разодранную грудь торчат обломанные ребра, живот распорот острыми клыками тварей, руки и одна нога обглоданы до костей и неестественно вывернуты. Как он очутился здесь один, за столько километров от ближайшего населенного пункта? Может, он с одной из деревенек, коих в округе немало, и кое-где еще сохранилась разумная жизнь? Но сейчас это уже неважно. Мужчина безнадежно мертв. Отчего я тогда остановился и жду, когда волколаки подойдут ближе? Разве мне есть до них дело?

Твари не верят своему счастью: сразу две добычи за день для них. Для глуповатых созданий они проявляют удивительную смекалку – заходят с разных сторон и не торопятся атаковать сразу же, проявляют осторожность. Или дело в том, что они уже насытились? Да и вид моего байка их тоже немного смущает.

Я неспешно слезаю с мотоцикла и делаю шаг навстречу ближайшей твари. Если атаковать первым и не ждать, то у меня будет время, чтобы развернуться к остальным двум. Волколак скалит зубы, рычит. Такое ощущение, что он надо мной насмехается. Посмотрим, кто будет смеяться через несколько минут. Я снимаю с пояса обрез и стреляю в упор – до зверя чуть больше пяти метров. Полчерепа сносит, как не бывало. Тело твари отбрасывает в придорожную пыль, кровь толчками выталкивается из зияющей раны, окрашивая дорогу в алые тона. Кровь бликует в лучах полуденного солнца, разливается на асфальте, проникая в трещинки, впитывается дорожным покрытием, чернеет от пыли.

В этот момент прыгает вторая тварь. Я кидаю на землю обрез, выхватываю топорик, инстинктивно приседаю. Сверкает на солнце сталь. Две отрубленные лапы отлетают в сторону, волколак взвизгивает и катается у моих ног, больше не помышляя об атаке – пачкает мои сапоги густой маслянистой алой жидкостью, скулит. Пинком я отбрасываю извивающееся тело и смотрю в глаза третьему зверю. Тот пятится – признал во мне более сильного хищника и понимает, что со мной лучше не связываться. Но поздно. Бросок, волколак с некоторым изумлением скашивает глаза и еще стоит в недоумении парочку секунд, не веря в случившееся – изо лба его, ровно посередине между глаз, торчит лезвие топора, с хрустом врубившееся в кость. Затем тварь заваливается на бок, не издав больше ни звука. Ударом ноги в горло я добиваю лишившегося лап зверя и иду к телу мужчины на обочине. Зачем? Зафиксировать и без того явную смерть?