Дмитрий Беразинский - По ту сторону черной дыры Страница 40

— Понимаю, — сказал Андрей, — пять тонн пива вам не осилить. В баклаге тоже пиво?

— Конечно, — сказал келарь, — отец Афанасий ведь уже говорил.

— Дуняха, принеси, солнышко, кружки, которые в секции стоят, — попросил Володя.

— Которые? — спросила жена.

— Самые большие, — Дуня пошла в соседнюю комнату и вернулась с шестью литровыми бокалами.

— Не разорвет вас? — участливо спросила она.

— Дуня! — с упреком сказала Настя.

— Интеллигентка! — едва выговорила сестра недавно выученный термин. Володя едва не свернулся в бараний рог от смеха.

— Андрей! Я не могу! Парадокс близнецов, в натуре!

— Хорошо, хоть не матерится, — пожат плечами приятель.

— Я чего, — сказала как ни в чем не бывало Дуня, — я не пойму, как такую кружку воды можно выпить?

— Воды нельзя, — ответил келарь, расстегивая кошель и доставая оттуда пяток сушеных форелей, — а вот под такую рыбку можно и не одну. Пивка, правда.

Разлили пиво. Снимая пробу, Волков хмыкнул.

— Ну и пижон наш Малинин!

— В чем дело? — спросил Мурашевич.

— Он им рецепт «портера» подсунул.

— А, вот ты о чем! — протянул Володя, пробуя напиток, — м-м, действительно, «портер»! Наверное, чтобы служба медом не казалась.

— Заутреня и обедня? — полюбопытствовал игумен, прихлебывая из кружки.

— Я о жизни вообще, — туманно пояснил Мурашевич.

Пиво шло на «ура», форель тоже. Первым не выдержал игумен.

— Сейчас, я на минутку! — сказал он, поднимаясь из-за стола.

— Володя, проводи! — попросила Дуня, обсасывая хвост форели. Супруг прошел с гостем в коридор.

— Я бы и сам нашел, — сказал отец Афанасий, возвратившись.

— Наши ведь канализацию в монастыре устроили, — начал объяснять Володя, — все, как в лучших домах Бобруйска: ванная, сортир, душевые для братии. Правда, ввиду того, что ванн на складе мизер, пришлось купели из кирпича делать. На канализацию почти весь запас труб ушел. Теперь наши кулибины пыхтят над трубопрокатным станом.

— Надеюсь, это все не в Березину сливается? — спросил Андрей.

— Опыт потомков учтен, — фыркнул Володя, — все скапливается в резервуарах, а по осени жижей удобряются поля.

— Видел я, что у вас много фруктовых деревьев, — перебил отличную застольную тему игумен, — нам в монастыре тоже хотелось бы иметь свой сад. Не дадите ли саженцев?

— Это вам нужно с Рябинушкиным разговаривать, — сказал Андрей, — только потом к вам придет Малинин и передаст рецепт изготовления «Напiтка пладовага моцнага». И придется устраивать ЛТП.

Глава 17.

Возле Ратибора на табурете сидела Ильинична и смотрела, как он с омерзением ест паровые котлеты. Проглотив последний кусок, он с еще большей гадливостью уставился на кружку молока.

— Женская еда! — презрительно фыркнул он.

— Забыл, как кровью харкал, милый? — ласково проворковала Ильинична.

— Так то от медведя!

— Не от медведя, а от жратвы! — вскипела повариха, — что за издевательство над собственным желудком — пережаренное мясо и кислая капуста! Заработаешь себе рак желудка, обормот!

— Отцы и деды это ели! — буркнул Ратибор, но затем насторожился, — какой такой рак?

— Дурак! Сдохнешь, и все! — кипятилась Ильинична.

— Не сдохну, я еще молодой. Слушай, красавица, а ведь я еще даже не выяснил, как тебя зовут. Что я все: Ильинична да Ильинична. Так однажды мне придется сказать: «Ильинична, будь моей женой!» Ты этого хочешь?

— К чему тебе это? — прошептала женщина, откинувшись на спинку стула, точно пораженная в сердце.

— Должен жених знать имя своей невесты, или нет?

— Ну какая из меня невеста! — выдавила из себя она, — на погост скоро…

— Прекрати! Тебя еще можно…

— «Это» до смерти можно! — фыркнула повариха, — а мне до сих пор моя пятая графа спать мешает!

— Что тебе все-таки мешает? Не пойму никак!

— Имя и фамилия!

— Имя — это понятно, а вот что такое фамилия я, честно говоря, не знаю.

— Ну вот, о каких стенах Иерихонских мне тебе толковать, когда приходится объяснять такие примитивные вещи. Фамилия — это лицо человека, его национальный признак. Фамилия Петров, к примеру, означает, что человек — русский. Браун — англичанин, Торвальдсон — северных кровей, а Апустулакис — грек.

— А твоя как фамилия? Каких ты кровей?

— Кудельхакер, еврейских. Либо, по-вашему, иудейских.

— Язык сломать можно. Не знаю, как у вас, а у нас жену кличут по мужу. Моя покойница была «Ратиборова», а что тебе в имени твоем?

— Из-за этого самого имени я и не могу выйти замуж. Девка перезрелая! В тридцать пять годочков-то! Все мои соратники давно уехали на берег очень теплого моря, а я осталась. Дожилась — стесняюсь собственного имени!

Ратибор грязно ухмыльнулся:

— Вот срастутся мои ребра, девка перезрелая, так склепаем из тебя бабу стоящую!

— Ишь, какой прыткий! А имя не желаешь узнать?

— Ты же сказала, что тебя зовут Еврейка!

— Это — группа крови. А зовут меня Циля, но если я услышу свое имя от тебя, то сломаю остальные ребра нахрен!

— Как же мне тебя величать? — осторожно спросил Ратибор.

— Как хочешь, только на русском, но чтобы похоже было. И чтобы красиво, — прибавила она еле слышно.

— Буду звать тебя Людмилой, может и не совсем похоже, зато красиво!

Повариха ничего не успела ответить, потому что в палату ввалился майор Булдаков. Распространяя вокруг себя аромат «Шипра», он пробасил:

— Здорово больным и здоровым! Принес тебе, прапорщик, «рекальство», — майор залез во внутренний карман камуфляжа и достал предмет волнующе-волшебной формы, завернутый в оберточную бумагу.

— Последняя заначка! Армянский, пять звездочек. Принимать по столовой ложке перед едой. Гонит отличную слюну — верблюды дохнут от зависти. Ильинична, сопрешь ему из столовой ложку, которая меньше обгрызена, — не в силах продолжать дальше, майор расхохотался.

В дверь просунулась голова фельдшера.

— Кто тут разоряется! Ба! Майор Булдаков! Таблеточки укрепляющие закончились или, виноват, фенолфталеинчику приспичило?

— Иваныч, не доводи до греха! Разобью бутылку на наглой морде!

— Позвольте-позвольте! Что я вижу? Коньяк-с!

— Для желудка, — пояснил Олег Палыч.

— От катара, — надулся Починок, — а еще им цирроз лечат!

— По ложке перед едой, — оправдывался майор.

— И по стакану после! Ладно, черти, дайте хоть попробовать — это же мечта моей никчемной жизни — хлопнуть стопку армянского.

— Палыч, налей ему, — попросил Ратибор.

— Добряк ты, дружище! — вздохнул Булдаков, — ладно, Иваныч, тащи сюда мензурку из которой ты касторку по утрам трескаешь по причине непроходимости. Налью тебе грамм тридцать, но учти: алкоголь — штука коварная.

Починок скорчил рожу.

— С твоими бы вокальными данными, Палыч, да выступать перед ассенизационным обозом! Давай наливай.

— Вы, мужики, сейчас обделаетесь, — едко сказала Ильинична, — дико смотреть на двух цивилизованных каплунов.

— Женщина! — с пафосом сказал майор, — вас сделали из ребра, поэтому вы такие ребристые? Это вы на кухне своей привыкли иметь дело с каплунами, а перед вами настоящие петухи! Гм! Я хотел сказать, мужики.

— Майор Булдаков, лично мне кажется, что вы слеплены не из глины, а из лошадиного навоза!

— Alles, Ильинична, затыкаюсь! Больше тайн не выдавайте, — майор чмокнул повариху в щеку, пожал руку Починку, сделал ручкой Ратибору, оставил на столе коньяк и, издавая звуки басового поддиапазона, потащился на выход.

Акиш Иванович тяпнул стопку коньяка, чмыхнул, а затем тоже стал прощаться.

— Ну, я пошел. За коньяк гран мерси!

Лишь успела за ним закрыться дверь, как в палату гурьбой завалились обе дочки Ратибора, оба зятя и двое слуг божьих. Благополучно прикончив пиво, компания решила, что самое время навестить тестя, друга, отца и человека.

— Боже мой! — воскликнул Ратибор, — как вас много!

— Ох, не вовремя ты, Ратиборушка, полез с косолапым бодаться! Совсем не ко времени! Завтра у нас в монастыре праздник, — заохал отец Афанасий, — пиво пить будем с таранькой!

— Пусть сперва отойдет от прежних возлияний, — возразила Ильинична, — ибо путь его лежит прямиком к белой горячке.

— Пути Господни неисповедимы, — перекрестился игумен, — чудной у вас тут порядок! В белых расах ходят все… Даже меня нацепить заставили — про какую-то заразу говорили…

— Да вы присаживайтесь! — спохватился больной, — в ногах правды нет.

— Парадоксальное выражение! — бесцветным голосом заявил Андрей.

— Почему? — спросила повариха.

— Сейчас объясню. Вот вы стоите на ногах. Правды нет. Сели — правда появилась. В каком она месте? Правильно! Там, где обычно.

Раздался дружный смех. Затем игумен откашлялся и сказал:

— Риторика — опасное искусство. Можно и не заметить, как Бога превратить в Сатану, да будет проклято его имя! — верующие перекрестились.