Исай Давыдов - Я вернусь через тысячу лет. Книга 3 Страница 42

«Лужу» моя жёнушка знала. А «лузу» никогда не видела. И объяснять ей, что такое «луза» и «бильярд» было так же бессмысленно, как растолковывать суть карточных игр или сражений в домино. Она никогда не понимала в земных рассказах, что такое карточная игра и карточный долг. Оба эти понятия казались ей бессмысленными.

В этом отношении она как бы сразу перешагнула из каменного века в сегодняшний день. Точнее — в день Земли на время нашего отлёта. Ибо давным-давно Земля распростилась и с картами и с домино, признав их абсолютно пустой тратой времени. Бильярд, правда, сохранился — как сугубо детская игра. Малолетки нашего Города в бильярд ещё играют. А карт и домино совсем не знают. Ни один звездолёт не захватил их с собою.

— Вик здоров? — спросил я.

— Вон, возле Ка-а сидит. Видишь?

Сын сидел на ворохе шкур возле своей бабки и внимательно разглядывал пластмассового зайца. Почему-то заяц был зелёный. Штамповали их рабочие из племени ра. Небольшая группа их занималась в Заводском районе игрушками для малышей.

Родителей своих Лу-у обычно называла по имени. Так принято у купов. Однако мою маму она называла «мамой», а не Лидой. Видимо, копировала моё обращение.

— Ужинать хочешь? — спросила Лу-у. — Есть свеженькие-свеженькие яйца.

Сырые яйца, набитые с хлебом в стакан и круто посоленные, с детства моей были любимой едой. Наравне с макаронами по-флотски. Пока не развернулась птицеферма, удовольствия этого я был полностью лишён. Зато теперь!..

Сама же Лу-у предпочитала яйца варёные и кипятила их в половнике, опущенном в самовар.

Я сбегал в палатку за баночкой со свежим хлебом. Лу-у принесла чистенькие яйца и нормальный стеклянный стакан, и тут же, на терраске, я быстренько поужинал.

Сумерки только начинали сгущаться. Бруно и Нат шли сейчас над морем, и темнота двигалась им навстречу. А Город уже зажёг огни, и на прогулочном одиннадцатом этаже наверняка началось обычное вечернее оживление. Дети первых астронавтов в это время тусуются в танцзале. И среди них Андрюша Челидзе, сын Вано. Когда видел я Андрюшу в последний раз, он был почти с меня ростом и говорил свеженьким баском.

А Мария Челидзе всё ещё одна… Негде ей взять мужа. Мы можем найти себе дикарок в племенах, а она дикаря искать не хочет. Хотя мужчин-ра в Городе немало. И среди них — Чак, убийца Бируты. Именно он недавно проторил какой-то тайный путь в селение гезов и привёл себе оттуда молоденькую жену. За ним по этой же тропе прошли ещё двое — и с тем же успехом. А в своё селение им даже заглянуть нельзя — убьют. Поскольку живут у врагов. Нравы племени, увы, не меняются…

Честно говоря, раньше я допускал, что у Марии Челидзе может что-то получиться с Женькой. Несмотря на большую разницу в возрасте. Она ведь красавица! Правда, мне кажется — холодная. Но, в конце концов, любая женщина холодна, пока её не разогреют… Однако, похоже, Женькин норов и на дух ей не нужен. Это я почувствовал перед уходом «в боги», когда на Совете она пытливо расспрашивала меня об отношениях с моим «другом детства».

Теперь же и Мария Женьке не нужна. Тили, похоже, вполне его устраивает. Она умна, изящна, энергична, и пожизненная слава первой местной художницы ей гарантирована.

Кстати, читает она, как и Лу-у, только профессиональную литературу: историю и технику живописи. И немного — историю скульптуры. Из уважения к своему учителю Али… Остальная литература кажется ей бесполезной. По крайней мере, так она говорила Анюте.

Впрочем, иногда Тили листает ещё и адаптированный Коран, который стоит на полочке в мастерской Али. На этой же полочке — картонка с выписанным изречением: «Язык и руки твои не должны никому приносить зло. Коран».

— Кто такой Коран? — как-то поинтересовалась Тили.

— Не «кто», а «что», — объяснил Али. — Мудрая книга. Вот она.

И раскрыл сокращённый, изящно изданный Коран, в котором не было многочисленных «статей» о дележе наследства и наказаниях плетьми для неверных жён и наложниц.

С тех пор и Тили нередко раскрывает его, когда приходит в мастерскую. Хотя и жалуется, что в мудрой книге очень много непонятного.

Но ведь и в других книгах для неё — так же…

Как и для Лу-у.

Пытался я заинтересовать Лу-у рассказами русских и французских классиков, читал вслух, переводил и терпеливо объяснял самое непонятное. Но она напрочь не воспринимала обстоятельства жизни героев, мотивы их поведения и неизменную борьбу с материальными лишениями.

— Всё можно сделать проще, — обычно говорила Лу-у. — Зачем они так мучаются?

И предлагала свой вариант — прямолинейный, простодушный и полностью бескорыстный.

Корыстные мотивы поведения были недоступны её пониманию. Как и роль денег в прежние века. Самый чистый земной реализм наверняка казался ей сплошной фантастикой.

Если бы, конечно, она знала эти термины…

Зато поэзию Лу-у слушала с явным удовольствием. Её завораживало ритмическое рифмованное слово, сама музыка стиха.

Однако смысла она обычно не улавливала. Метафоры, сравнения, иносказания были ей недоступны — как тонкости песни на чужом языке. И, когда я кончал читать стихотворение, Лу-у вздыхала и виновато спрашивала:

— Про что тут?

И приходилось популярно объяснять ей, «про что».

А в инструкциях по курам ничего объяснять не требовалось, кроме редких специфических терминов. Она ещё и сама многое объясняла — своим помощницам Нюлю и Ре-е, своему братишке Гару, который быстро тянулся вверх и скоро мог догнать по росту сестру.

Впрочем, не только по росту… Он настойчиво перенимал у Лу-у «глобу», выпытывал любые подробности о Городе и ферме, въедался в букварь и даже пробовал перечитывать за Лу-у птицеводческие тексты. А вслед за мною — увлечённо топил печи и перерабатывал птичий помет в ценное удобрение для соседнего материка. За что Гару была обещана стажировка на той самой заморской птицеферме, где прежде училась и сама Лу-у — как только Гар достаточно подрастёт.

Собственно, я мог бы отвезти его на ферму хоть сейчас. Учиться, по-моему, никогда не рано. Как и никогда не поздно. Но Тор считал, что его сын ещё молод для дальних странствий, потому как физически не может постоять за себя.

А спорить с Тором в племени не принято. И я не спорил.

Потихоньку я готовил Гара к будущему путешествию — и уроками «глобы», и рассказами о том, что ему предстоит увидеть и у кого предстоит учиться, и показом того, как предстоит одеваться, и соображениями о том, как будут жить купы, когда переберутся в дельту Аки, заведут огороды и молочный скот, добавят к птицеферме инкубатор, поплывут по реке на моторках и начнут выходить в море за рыбой при спокойной погоде.

Пока что единственным ощутимым свидетельством этого будущего были для Гара шорты и брюки со множеством удобных карманов, рубашка и ботинки. Всю эту амуницию, специально для него привезённую, он охотно осваивал в моей палатке, но на люди не выходил. Хотя Лу-у спокойно надевала дорожный костюм с ботинками каждый раз, когда предстояла «вылазка» за пределы племени. К этому купы привыкли, внимания не обращали.

А над Гаром наверняка начали бы смеяться. Особенно сверстники.

Впрочем, сверстники его, разинув рты, слушали в пересказах Гара то, что узнавал он от меня и от Лу-у. Потом пересказы гуляли возле костров, проникали в хижины, обрастали, как водится, небылицами. Но однажды Гар сказал главное:

— Если я вернусь с фермы живым, все мальчишки попросятся туда.

— Всех сразу не повезу, — предупредил я. — Только по одному. Пусть сами решают — кто сначала, кто потом.

…Сегодня предстоял спокойный вечер. Куры были накормлены, яйца собраны, помёт сожжён, радиофон молчал. И дотемна можно посидеть на терраске за проектором, почитать в микрофишах последнее — более чем столетней давности! — исследование про тайны кровавых жрецов, которые тиранили древние американские народы — майя, тольтеков и ацтеков.

Правили там, на древнем Юкатане, оказывается, не цари, а именно жрецы. По их инициативе приносились в жертву богам тысячи рабов, пленников и своих соплеменников.

Однако меня, теперь уже колдуна купов, интересовал, понятно, не этот кровавый опыт. Было у тех жрецов и кое-что кроме него.

Работа моя была с массовым сознанием. А оно по своей природе не приспособлено к восприятию полутонов и нюансов. Ему доступны лишь цели и лозунги, простые, как мычание. И, по возможности, практически применимые.

Так это даже у цивилизованных народов! Что же говорить о дикарях?

Жрецы далёкого земного прошлого чувствовали это нутром. Хотя, может, и не могли чётко сформулировать. А кто не чувствовал — погибал без следа.

Следы оставались от удачливых. У них я и искал что-то для себя.

— Иногда, — рассуждали жрецы тольтеков, — боги прячут от людей днём солнце, а ночью — Луну. Как предсказать это? И как использовать?