Дарья Иволгина - Ливонская чума Страница 46

— Ну так вот, про немца. Его ведь в колодце нашли. Он, видать, первым от чумы помер. К нам завез и сам же от собственной пакости отбросил копыта.

— Понятно, — кивали кругом.

— Вопрос: кто его, братцы, в колодец кинул? Зарыли бы без шума, а вещички сожгли. Так нет, его нарочно бросили в воду. Отравить Новгород захотели…

Дело прямо на глазах принимало воистину нешуточный оборот. За отравление колодцев полагалась в Российском государстве лютая казнь, но даже до этой лютой казни подозреваемые в подобном черном деле доживали редко: обычно разъяренная толпа сама врывалась к ним в дом и растаскивала в клочья не только самого отравителя, но и всех его домочадцев.

И жутко, и потешно, а главное — чувство справедливости, каждому человеку от природы присущее, удовлетворялось такой местью полностью и, сыто рыгая, откидывалось на подушки, отдыхать и переваривать повинную кровь.

Сейчас заговорят о главном, понял Иордан. Они где-то услышали сплетни об отравителях, реальных или мнимых.

Нужно будет предупредить своих. Потому что именно такие беспорядки имел в виду Флор, когда говорил своему брату о том, что Новгороду еще предстоят трудные времена и будет работа и у Флора.

Надвинулось твое времечко вплотную, Флор Олсуфьич. Нужно людей собирать и защищать тех, кого облыжно обвинят в отравлении колодца. А если повинны они — то лучше бы им дожить до государева суда. Тогда и законность соблюдена будет, и справедливость восторжествует. И восторжествует она праведным путем, придет из правой руки, а не из левой.

Иордан торопливо задвигал челюстями, жуя. Что ни говори, а эти разбойничьи трапезы шли ему впрок — он даже начал прибавлять в весе и больше не походил на иссохшую палку. Скорее — на такую палку, из коей скоро произрастет зеленый прутик.

И хоть нехорошо это, а пользовался Иордан награбленной едой…

— Ну так вот, — продолжал разбойник, — встречаю я вчера одну бабу поразительной красоты. Не нашенская, откуда-то пришлая, но хороша, чертовка, — необыкновенно. И податливая, что твое парное тесто. Я ее и так, и эдак за бока беру, а она только млеет и смеется… — На лице говорящего появилось мечтательное выражение, которое, впрочем, быстро исчезло. — Ну так вот, она между делом мне и говорит: «А ты знаешь, что люди труп в колодце нашли?» — «Как не знать, — говорю, — половина города об этом судачит». — «А я, — это она мне говорит, а сама так и ластится, ну чистая кошка! — А я знаю, кто этого дурака в колодец кинул».

— Не может быть! — ахнули кругом.

— Точно! Знает она.

— Это ты от бабьей ласки размяк, вот тебе и захотелось верить любой ерунде, которую она тебе наплетет.

— Нет, она умная. Точно говорю. Знает она. Это, говорит, Флор Олсуфьич, почтеннейший корабельщик и купец, сделал. Нарочно.

— Для какой выгоды? — не поверили разбойники.

— Я ее тоже, братцы, спрашиваю: «Для какой, — говорю, — выгоды Флор Олсуфьич станет такую пакость делать?»

— А она?

— А она говорит: «И это мне доподлинно известно. У него конкуренты здесь злые, а так он быстро всех под корень извел.» И заметьте, он ведь из города даже бежать не попытался! Другие хоть корабли выводили, да их в гавани потопили. А Флоровский корабль целехонек стоит.

— Точно она сказала, эта баба! — неожиданно вмешался еще один разбойник. — У Флора конкуренты были, да сплыли. А сам Флор — целехонек. Сидит взаперти и ни с кем одним воздухом не дышит. Он это сделал. Ему выгода огромная…

— Завтра об этом начнем на улицах говорить, — мечтательно произнес первый, тот, который повстречал «знающую бабу», — и поглядим, что будет. Флор — богатый человек. Его дом разграбить — все равно что у богатея на свадьбе побывать и подарок оттуда унести. Точно вам скажу, братцы. Ужасно богатый дом. Я бывал там разок с поручением…

Неожиданно Иордан увидел этого разбойника совсем другими глазами. «С поручением»! Мелкий посыльный из какой-нибудь лавки, ничтожная сошка, плюгавец… Прибегал, небось, ежился, передавал что-нибудь в свертке или в корзине, получал медяк и убегал, приседая от почтительности. И вот — превратился в солидного, уверенного в себе человека, в сильную личность. Как такое возможно? Неужели случается такое, чтобы подлость и чужие несчастья красили человека — подобно тому, как другого украшают добрая жизнь, сострадание к несчастным, смелость, проявленная в бою?

Оборотная сторона. У всего на свете есть оборотная красота. Даже человеческого достоинства.

«Существует же черная месса, — подумал Иордан, стараясь овладеть своим смятением и никак не выдать беспокойства. — Есть же люди, для которых служение высшей силе есть служение сатане, а не Богу! Разве Каин, заклавший своего брата, превративший жертвоприношение Богу в братоубийство, не оставил на земле потомства, если не телесного, то духовного? Семена зла прорастают каждую минуту, каждый час… А Ливонского ордена больше не существует!»

И Иордан, уронив голову на стол, громко заплакал.

Разбойники, к счастью, отнесли этот взрыв эмоций к обычному проявлению слабоумия.

— Не может быть! — вскрикнул Харузин. — Флор?! Как они могут обвинять его?

— У них есть желание, — хмуро отозвался Иордан. — Иногда этого оказывается довольно. Но кое-что мне показалось странным.

— Что именно? — не понял Харузин. — Что еще во всем этом бреде может показаться странным? Это ведь ерунда — от начала и до конца!

— Эта ерунда может иметь далеко идущие последствия, — напомнил Иордан.

Харузин насупился.

— «Реабилитирован посмертно», — пробормотал он. — Да, у нас такое запросто. Сперва расстреляют, — потом оправдают.

— Если расстреляют — а то ведь растерзают, — поправил Иордан, — да еще вместе с домочадцами. Нет, брат Сергий, меня другое беспокоит.

— Та «знающая баба», — вмешался Лавр, присутствовавший при этом разговоре. Он задумчиво поджал губы, пожевал ими — стариковская гримаса, у кого-то позаимствованная, — вздохнул. — Да, понимаю.

— А при чем тут какая-то баба? — удивился Сергей.

— Она всему голова и есть, — сказал Лавр. — И у меня лично сомнений не имеется в том, что это — наша старая подруга, Соледад Милагроса. Никуда она из Новгорода не уходила, здесь где-то прячется. Засела в какой-то норе и ждет своего часа. Чума — что, чума ей нипочем, она сама — чума. Это Соледад нарочно колодец отравила и выжидала — что будет. А когда случилось худшее, выждала еще немного и в самый удачный для себя момент натравила чернь на Флора.

— Не может быть! — усомнился Сергей. — Не такая же она дура… Ее же схватят и обвинят.

— Если схватят. Если обвинят. Если вообще останется, кому обвинять. Чернь не рассуждает, Сергий, и разговаривать с чернью бесполезно. Здесь очень много сейчас озлобленных людей.

Они проговорили всю ночь и в конце концов решили разделиться: Лавр останется со Штриком и больными, Харузин отправится к Флору — предупреждать о надвигающейся напасти, а Иордан постарается выследить ту самую поминаемую разбойниками «знающую бабу», выяснить, где скрывается Соледад Милагроса и как к ней подобраться.

Алебранд Штрик был совсем плох. Харузин видел, что ливонец почти не встает. Сперва приписывали это большой усталости, но дело оказалось куда хуже: Штрик был болен.

— Что с тобой? — спросил Харузин, усаживаясь рядом. — Воды хочешь?

— Очень, — шепнул Штрик пересохшими губами. — Что-то голова у меня болит… Кажется, Бог услышал мое желание.

— О чем ты? — сердито произнес Харузин. — Ты просто устал. Переутомился. Что неудивительно. Знаешь, у нас во время штурма Иерусалима на «Завоевании Рая»…

— Что? — не понял Штрик.

— Была такая игра — «Завоевание Рая», — сказал Харузин.

Штрик прикрыл глаза, как ребенок, которому рассказывают сказку на ночь. Улыбка появилась на его лице. Слабенькая, чуть мечтательная.

— Это была игра о крестовых походах. Ну, о «вооруженных паломничествах», — поправился он. — Крестовыми походами их позднее назвали. У вас они еще, кажется, такого наименования не носили. И ваши набеги на русские земли тоже как-то по-другому именовались.

— Миссия, — сказал Штрик. — Мы несли свет истинной веры.

— Ну вот, что-то в таком роде, — не стал спорить Харузин. — В общем, приехали в лес и возвели настоящие крепости. Они даже против реальных лучников бы устояли. Если отряд небольшой, конечно. Обычно у нас крепости были условные. Натянут нитки между деревьями, повесят бумажки с объявлениями: «Крепость такая-то, прочность стен — столько-то хитов». Это означает: для того, чтобы «взять крепость», то есть проникнуть за веревку, нужно столько-то раз ударить копьем определенной условной мощности… Долго объяснять.

Но на «Завоевании» стены стояли настоящие. Частокол из бревен. Высота — два человеческих роста. И штурмовали их шесть часов. А рядом раскинули огромную палатку госпитальеры. Рыцари Ордена Святого Иоанна. Теперь они, кажется, называются мальтийцами…