Владислав Жеребьёв - Ретранслятор Страница 49

— Да все, — пир сделал неопределенный жест рукой и в упор уставился на меня. — Жизнь эта надоела. Крутишься как белка в колесе, бежишь постоянно от чего-то, прячешься, лукавишь, боишься. Каждый день вроде награды за то, что не высовывался накануне. Ну как так жить, постоянно оглядываясь, вполсилы, вполдыхания, вполсебя самого. Раньше проще было. Есть цель, есть средство. Добился, молодец. Нет, так бездарь ты и ничего тебе в этом мире не светит. Был, конечно, и блат, и волосатая лапа, где надо, но сейчас совсем иная ситуация. Прав тот, у кого есть способности, а большую правоту получает тот, кто эти способности применит первым и сотрет врага в порошок.

Апатия и безысходность прокрались на мягких лапках и, довольно мурлыкая, будто огромный ленивый кот, принялись карабкаться ко мне внутрь, намереваясь свить там гнездо. И как просто вдруг стало?! Не нужно думать о завтрашнем дне, ни о средствах к существованию, ни даже о собственной безопасности. Все загадки и недомолвки побоку, и даже проплешина на башке выглядит не такой уж и уродливой. Так, пустячок, дело житейское. Другим ведь еще хуже приходится.

— Что-то тут не так, — закрутив головой, я попытался сбросить с себя наваждение, но у меня ничего не получалось. Руки не хотели слушаться. Ноги, вместо того чтобы идти вперед, вдруг стали ватными, и я плавно и осторожно опустился на пол.

Высший класс, виртуозно, блестяще. Хоть в бункере псиоников замечено и не было, но кто-то активно копался у меня в голове и делал это с большим успехом. Так скоро и дышать не захочется, и что тогда? Бесславная смерть на корточках? Нет, я, конечно, не воин и, вместо того чтобы помереть в бою, предпочел бы теплую постель, кучу плачущих внуков в ногах и прочие прелести обеспеченной старости. Но не на полу под землей уж точно. Оставьте это для моих врагов.

— Димка, а нас сканят. — Глупо улыбаясь, поделился я своей догадкой с пиром. Тот даже не ответил. Уставившись стеклянным взглядом в противоположную, стену, он просто сидел без движения, склонив голову набок, и прибывал в каком-то своем внутреннем, закрытом от всех мире.

Следовало немедленно взбодриться, услышать слова поддержки, мотивироваться, получить, в конце концов, простую затрещину, чтоб „мозги на место встали“. Не увидев вокруг того, кто смог бы ободрить, не ощутив мотивирующих факторов, я зацепился за затрещину и начал прикидывать с маниакальным энтузиазмом мазохиста, откуда ее можно получить. Выходило, что только я сам кузнец собственного счастья. Сжав руку в кулак, а сделать это в тот момент было очень непросто, не хотелось даже веками шевелить, я сконцентрировал внутри некое подобие электрического разряда, простой мигающий шарик в сотню-другую волы, и, отпустив его, выгнулся в дугу. Разряд был такой, что в глазах на мгновение стало темно, потом светло, потом снова все потемнело, а когда я пришел в себя, то понял, что обмочился. В тот момент неконтролируемое испражнение мочевого пузыря показалось мне несущественной платой за целостность собственного разума. Радостно ощущая, что апатия и черная тоска улетучились, я вскочил и, подобравшись к окончательно ушедшему в себя пиру, начал нахлестывать его ладонями по щекам. Сработало и тут, правда, не так эффективно, а повторять вольт-эксперимент на друге у меня в планах не было. После третьей пощечины Дима обернулся ко мне, и взгляд его приобрел осмысленность. После пятой на лице его отразилось неудовольствие, ну а десятую пощечину он не допустил, попросту перехватив мою руку.

— Вставай, — произнес я, с трудом освобождая кисть из цепкого захвата товарища. — Вставай и двигаем, иначе отдадим богу душу, а никто и имени не спросит.

— Я бы на твоем месте не торопился.

Неужели не сработало? Нет. Отделившись от стены, пир встал и, отряхнув одежду, указал куда-то в глубь коридора.

— Помнишь о диких рассказывали, так вот они, погляди.

На смену апатии пришел страх. Не тот рафинированный, паточный и липкий, а необузданный и первобытный. Такой страх будоражит кровь, заставляя делать необдуманные поступки. Такой страх не дает права на выбор, а подчиняет, лишая веры в собственные силы. Такой страх…

Превозмогая оцепенение, я повернулся в ту сторону, куда указывал Дима, и обомлел. Человек, или существо, на него походящее, осторожно, почти крадучись продвигался в нашу сторону, источая флюиды ненависти, тот самый страх, что я чувствовал почти физически. Угловатые движения сломанной марионетки казались противоестественными и неправильными, да и сам способ передвижения не поддавался описанию. Что же там происходило? Да вот что. Высокая, невероятно худая фигура незнакомца в обносках буквально материализовалась посреди коридора. Существо, присев на корточки и склонив голову набок, осторожно провело по паркету указательным пальцем. Миг, и его нет на месте. Еще один миг — и снова я его вижу, только ближе, метра на три, и снова дерганые движения, безвольно повисшая голова и обноски. Я ожидал неприятного запаха, который как нельзя лучше подошел бы странному существу, однако ничего такого не чувствовалось.

— Господи, господи, господи. — Вдруг зашевелился пир. — Дикий, дикий, дикий…

Странные флюиды, распространяемые существом, туманили мозг похуже алкоголя. То внутри просыпалась невероятная бодрость, то вдруг внезапно наваливалась чугунная усталость, стараясь пригвоздить к земле и лишить последних сил. Страх, ни на минуту не прекращавший пульсировать в висках, усиливался, и хотелось забиться в угол и, закрыв голову руками, поскуливать от подкатываемого к горлу-комка ужаса.

Движения существа, угловатые, быстрые, порой неразличимые, из-за чего казалось, что существо буквально проваливается в пространство, а затем, проколов его, выныривает уже на несколько метров вперед.

Что это было? Да, именно что? Ну не могло быть у человека думающего, человека с горячей кровью и живым сердцем, способным чувствовать, любить, страдать, жить за других, не могло быть такое выражение лица. То была даже не хищная маска, скорее уж посмертный слепок с лица мертвеца. Восковая кожа с синими прожилками, воспаленные белесые глаза, редкие волосы, спутанные в пучки, и повадки паука, тянущегося к запутавшейся в ловушке несчастной мухе. Вот именно такими мухами мы с Димой сейчас и были, а в качестве паутины выступали страх и апатия, кои дикий успешно проецировал прямо в наши головы. Все просто. Деморализовал, убил, употребил. Старик Дарвин, взглянув на данный виток эволюции, постарался бы откреститься от своей теории как можно скорее.

Нужно было что-то делать, быстро, срочно, не раздумывая, а не циклиться на мелочах. Шаг, второй, третий, режим скорости включился по желанию, и я приготовился к непереносимому рвотному приступу, но слава богу, кроме отвратительного вкуса во рту и ватных коленок, ничего не произошло. Существо вдруг застыло, выгнулось дугой и взглянуло на меня вполне осмысленно, а затем молча бросилось вперед, выставив перед собой скрюченные пальцы, лишенные ногтей.

Удар пришелся едва ли не в солнечное сплетение. Двигаться в „темпе“ было и без того сложно. Мир, нереальный, исполненный быстрыми росчерками грифельного карандаша, казался нереальным, из-за чего оценить ситуацию, расстояние до стены или миг, когда тварь нанесет следующий удар, было просто невозможно. Оставалось атаковать. Ребрами пришлось пожертвовать, это я понял сразу, и вместо того чтобы отпрянуть, уйти в глухую оборону, я со всего маху саданул дикого локтем в висок. Точнее хотел садануть. Вес тела, перенесенный вперед, увел меня чуть дальше, и, получив мощный удар в спину, я рухнул на гладкий паркетный пол и заскользил по нему вперед.

Следующим моим желанием было встать на ноги или хотя бы перевернуться на спину, но дикий мне этого не позволил, и едва я сделал попытку развернуться, как почувствовал на себе вес его тщедушного тела. Надо сказать, спасли меня мои короткие волосы. Тварь хотела ухватиться покрепче, но рука ее соскользнула, и я, недолго думая, просто вцепился в нее зубами. Вся парадоксальность ситуации заключалась в одной особенности ретранслятора, которую пришлось выяснить опытным путем, а именно: если ты фризишь, то пирокинез задействовать не судьба. Левитация напрочь отрубает вольтирование, а темп купирует все, кроме твоих собственных навыков. Как драться, я вроде как знал. Бить нужно было по болевым точкам, по глазам, по носу, да по чему угодно, лишь бы быстро и эффективно вывести противника из строя. Знать куда бить — это одно, а вот уметь это делать, совсем другое. Надо ли говорить, что знания у меня о хорошей драке были в основном теоретические.

Новый удар снова заставил мои ребра жалобно запросить о помощи. Извернувшись, я стряхнул с себя дикого, и тот, отскочив от стены, будто резиновый мячик, вновь бросился вперед, чтобы со всего маху влететь животом в подошву моего ботинка. Получив крохотную передышку, я умудрился подняться на ноги, и мы закружили друг против друга, делая пробные выпады и стараясь обмануть противника ложными движениями. У твари этот фокус получался существенно лучше меня. Понятие дьявольской ловкости противника, невероятного существа без памяти и чувств, сплотившего в себе две пси-особенности, пришло после третьего удара в челюсть, и, решив, что на длинной дистанции мне ничего не светит, хватая ртом воздух, я ринулся вперед и, обхватив оборванца, впечатал его всем телом в стену. Удар, способный выбить дух даже из самого крепкого бойца, видимых неудобств моему врагу не причинил. Выскользнув из моих объятий, он больно боднул меня в грудь и, ударив коленом в промежность, заставил вновь рухнуть на спину.