Игорь Поль - Несущий свободу Страница 49

– Мы могли бы стать друзьями. Если бы встретились по-другому, – прошептала она. – Я бы угостила вас коньяком. Мой оператор обожает коньяк. А вы?

– Смеетесь? Такая, как вы, по своей воле на меня и не посмотрит. К тому же я цветной. Метис. Вокруг тысячи таких. Здесь их за людей-то никто не считает.

– Что вы, – она снова посмотрела на него, даже нашла в себе силы слабо улыбнуться, – да ведь вы же привлекательный мужчина.

Он сразу насторожился, заиграл желваками: женские штучки, будь осторожен. Но даже мысленная ругань не помогала – он жадно слушал.

– Скажете, не замечали, как на вас женщины смотрят? – продолжала она.

– Женщины? – повторил он растерянно.

– У вас был шрам, теперь нет. Вы настоящий красавчик. У вас есть девушка?

– С моей-то работой? – череда смазанных лиц промелькнула в один миг перед глазами – он не смог вспомнить ни одного из них. Никогда раньше он не чувствовал, насколько одинок. Уличные шлюхи, механически произносящие заученные ласковости. Женщины, чей вид вызывал только похоть и от которых хотелось избавиться, не дожидаясь утра.

Ханна поймала себя на желании спросить, кем он работает на самом деле.

– Так вы что же, совсем один?

– Ну, есть… одна, – неохотно произнес он. – Тоже белая, как и вы. Но на вас совсем не похожа.

– Красивая?

Он задумался. Красивая? До сих пор оценивать Грету с этой стороны ему не приходило в голову. Она была надежным партнером – это верно. Насколько можно быть другом в этом сволочном мире. Никогда его не подводила. Егеря можно оценивать с разных сторон, и от каждой способности зависит его и твоя жизнь. Умеет ли маскироваться. Каким оружием владеет лучше всего. Способен ли переносить боль. Психологическая устойчивость тоже важна. Но красота?

– Кажется, да, – неуверенно произнес он. Спохватившись, добавил: – Она не то, что вы подумали. Настоящий товарищ.

– Я ничего такого не думала.

Хенрик следил за стариком. Старик из-под руки следил за мальчиком. Мальчик катил маленькую тележку, ветерок играл обтрепанными полами рубахи.

– Она… ну, почти такая, как я. Это вовсе не грязь, не подумайте. Мы оба нарушали правила. Я хотел сказать: когда ты напуган до чертиков, когда в любой момент можешь умереть – что угодно сотворишь, чтобы в себя прийти. Я ее знаю, как себя. Она… да вы все равно не поймете.

Ханна взглянула на него серьезно:

– Считаете меня изнеженной курицей? Я же военный журналист. Столько раз была под пулями, что и не сосчитать.

– Действительно, – сказал он. Мальчик подошел к старику, вместе они перевернули остатки двери и теперь что-то доставали из ямы; доставали, осматривали на свету и торопливо запихивали в сумку на тележке. Лицо мальчика было замотано грязным полотенцем.

Она подумала о Джоне, совсем как тогда, на Пласа Мембаро. Некстати вспомнила: у этого Альберто руки такие же большие и теплые.

– Должно быть, она любит вас. А вы и не догадываетесь.

Он уставился на нее в удивлении:

– С ума сошли? С моей-то работой? Да она из «Белых пантер». Знаете, что это такое? Она цветных на дух не переносит!

– Стало быть, переносит, – не согласилась Ханна. – Просто мужчины таких вещей долго замечать не хотят.

Где-то прогрохотал бульдозер; Хенрик услышал, как гомонят рабочие, бредущие разбирать завалы. Он пришел в себя и огляделся: солнце уже поднялось высоко, улица была пуста, старик с мальчиком скрылись за углом. Место было подходящим – тело можно сбросить в подвал, здесь должно быть полно подземных каверн. Первый выстрел парализует ее. Второй остановит сердце. Третий для страховки. Никто такой дозы не выдержит. Нервы сгорят. Она и не почувствует ничего.

– У меня возникла одна мысль, – сказал он как можно мягче. – Выходите из машины.

– Что вы собираетесь делать? – спросила она.

– Ну вот, – сказал Хенрик разочарованно, – опять боитесь. Вам не идет, когда вы трусите.

– У меня шнурок развязался, – сказала Ханна.

Он стоял и ждал, пока она перетянет шнурок на армейском ботинке. Ботинки были очень маленького размера, совсем детские. Допотопные – сейчас таких и не осталось. Все давно носят на магнитных застежках, даже полиция. И сами шнурки такие смешные – красные в белую полоску.

– Я подумал, ведь вам не помешает… ну, вы понимаете. Вы ведь долго ехали в колонне без остановок. Подумал – стесняетесь попросить. – Хенрик говорил и видел, как брызги крови разлетаются в стороны, падают на зеленые стены. Говорил, стараясь не слышать крик девушки по имени Милосердие. Смерть – это просто. Все равно как проглотить горькую пилюлю. Раз – и нету. – Понимаете, о чем я?

Она прошептала:

– Понимаю. Вы собираетесь меня застрелить.

– Да что вы трясетесь, в самом деле! Смерть не так уж и страшна. Мы все когда-нибудь умрем.

Он взял ее за локоть, мягко подтолкнул.

– Когда-нибудь, не сейчас. Сейчас идите вперед. Вон туда. За той стеной вас не будет видно. Я отвернусь. Я же не извращенец какой.

Ханна неуверенно шагнула – ноги затекли от долгого сидения.

Прищурив глаза, Хенрик жадно смотрел ей в спину: прикидывал, куда стрелять. Этот ее нелепый бронежилет все портил, получалось, стрелять надо в голову, а он не хотел, чтобы ее лицо пострадало. У нее было запоминающееся лицо – тонкое и породистое.

– Смелее, Ханна. Не заставляйте вести вас за ручку. Если нас увидят, будет беда.

– Если я не позвоню через полчаса, меня начнут искать, – сказала она, отчаянно цепляясь за любую, самую призрачную возможность. Глаза ее шарили вокруг в поисках неизвестно чего, камня или палки, которыми она сможет защитить себя.

Они перебрались через кучу бетонных блоков, миновали обожженную стену и вышли во двор, где тополя стояли, заваленные обломками, и упорно не желали гибнуть. Запах кислоты усилился.

Хенрик спросил внезапно:

– Этот ваш лейтенант – что он за человек?

– Я с ним счастлива, – просто сказала она.

Печально шелестели листья. Хенрик подумал: вон там, у арки между домами. Там их никто не увидит. Он чувствовал себя скверно: никогда раньше простое действие не причиняло ему столько хлопот.

Он указал стволом на холодный каменный зев:

– Можно здесь. Вокруг никого. Не стесняйтесь.

Он решил, что выстрелит, как только она повернется спиной.

– Я не стесняюсь. Не первый день на войне, – ответила она вызывающе. – Отвернитесь. Вы обещали.

Он пожал плечами и отвернулся, слушая, как она хрустит щебнем и стеклянной крошкой. Тихо взвел курок. Медленно вдохнул, успокаиваясь. Подумал – нечестно это. Я выстрелю, ее найдут униженную, с расстегнутыми штанами. Будут хихикать, проводя экспертизу; рассказывать о смешном случае за стаканчиком вина. Не заслужила она такого. Нет уж, пусть сначала приведет себя в порядок. Спешить некуда. До ночи на улицах опасно, надо будет забиться в дыру поглубже. Избавиться от машины и отсидеться.

Шаги за спиной стихли. Он стиснул зубы, ноздри его шевелились, как у зверя. Смерть не имеет значения. Смерть в этом говенном мире – избавление, уверял он себя. Краснота затопила все вокруг: солнце светило в глаза, терзало душу.

Вдалеке рыкнул бульдозер; было слышно, как камни крошатся под стальными траками.

54

Неважной она оказалась бегуньей. Тело болело, словно ее долго били; ногти были содраны в кровь: карабкаясь по завалам, она помогала себе руками. Кашель выворачивал ее наизнанку, она зажимала нос бесполезным мокрым платком; ямы, заваленные мусором, дрожали и расплывались от слез. И все же воздух, напитанный едкими парами, казался ей свежее морского ветра, потому что она снова ощущала себя в безопасности.

«Хватит. Я здесь ни при чем. Это не моя война», – думала Ханна. Черные дома были пусты, стояла неестественная тишина, даже птицы избегали этих мест. Твердила себе: скорее отсюда. Скорее с этого кладбища, бросить все, уехать в Пуданг, а потом бежать с планеты, пока еще не поздно. Она верила в судьбу, верила в силы, что сталкивают людей помимо их желания, слишком часто ей приходилось видеть как те, кто не обращает внимания на такие вот предупреждения свыше, расстаются с жизнью. Навсегда запомнила Мигеля Диаса – оператора, рядом с которым разорвалась граната, а он не получил и царапины. Это была ее первая война, дело было на Арло, Мигель снимал из укрытия бой между отрядом полиции и сепаратистами. Вечером в их палаточном городке был настоящий праздник, виски и местная водка лились рекой, пьяный в дым Мигель раздавал желающим сувениры – осколки той гранаты. Парень немного переусердствовал с доказательствами своего везения – некоторые осколки были величиной с кулак. Примерно через две недели Мигель приехал делать репортаж в сожженную деревню и легкомысленно запнулся о плюшевую игрушку. Кто-то из новичков – никто не успел запомнить его имени, – засмеялся и поднял медвежонка повыше, демонстрируя трофей своему напарнику. В этот момент лохматый уродец превратился в шар огня, и то, что осталось от парня, впоследствии уместилось в коробку из-под обуви. Третий раз судьба намекнула Мигелю, что пора менять профессию, когда машина, на которой он возвращался со съемок, наехала на мину, а он отделался лишь парой шишек. Должно быть, Мигель решил, что чем-то глянулся богу, и тот вздумал оберегать его вечно. Кончил он плохо и банально – в каком-то сомнительном заведении закусил солеными орешками, в которых от неправильного хранения завелся опасный грибок. Он умер в корчах, не успев осознать, что его кредит везения исчерпан.