Роман Глушков - Лед и алмаз Страница 50

Как долго это продолжалось, неизвестно. Часов у меня перед глазами не было, а монотонность моих движений притупляла во мне ощущение времени. Но сколько бы его ни утекло, результат моего труда становился все более заметным. Шар под моими пассами «сдулся» с размеров баскетбольного мяча до размеров гандбольного. Орбиты его сателлитов также уменьшились и выстроились в единой вертикальной плоскости. Я находился уже не внутри ловушки, а рядом с ней. И Тиберий, дабы мне было лучше его слышно, подошел совсем близко и маячил сейчас у меня за спиной.

Все шло относительно неплохо, и ничто, на первый взгляд, не предвещало сюрпризов. Управляемый Свистуновым процесс утрамбовки ловушки протекал стабильно. Магия, которой я на нее воздействовал, лилась из меня ровным, непрерывным потоком. И пусть я, транслируя ее, ничего не смыслил в том, что делал, главное, я делал это правильно и без нареканий. Ну, а смысл… Кто знает, может, когда-нибудь я постигну и его. Если, конечно, доживу до той знаменательной минуты собственного озарения…

А потом случилось примерно то, что порой случается с нами на дружеских вечеринках. Тогда, когда, выпив, закусив и ощутив прилив хорошего настроения, вы продолжаете его подъем по отработанной схеме, и все у вас получается, и жизнь становится еще прекраснее, и вот уже не земное, а вселенское счастье переполняет вашу душу, и нужно выпить еще, потому что ваши силы неиссякаемы, а границы счастья, как оказалось, простираются гораздо дальше края вселенной, но их вполне можно постичь, и вы это знаете, и не намерены отступать, и опрокидываете уже бог весть какую за вечер стопку, и…

Господи, и когда только вы успели отключиться и свалиться под стол? Ведь вы прекрасно помните всё, что с вами вчера происходило! Все, вплоть до мелочей, но… до определенного предела. А потом — будто отрезало! Но в какой момент вы пересекли эту зыбкую грань? И, главное, почему вдруг это случилось? Вы же все время держали себя в руках, разве не так? Да, верно — держали. И тем не менее безупречный, казалось бы, алгоритм обретения счастья дал досадный сбой, наградив вас раскалывающейся от боли головой, пересохшей глоткой, слабостью, тошнотой и огромным провалом в памяти?.. Да, так и есть. И как прикажете все это объяснить, с точки зрения здравого смысла? Да никак, потому что здравым смыслом здесь и не пахнет! А чем же тогда пахнет?..

Однако что-то мы чересчур увлеклись. К чему я завел речь об этих вечных и не познаваемых в принципе материях?

Да, в общем-то, ни к чему. Просто хотел подготовить вас к тому, о чем собираюсь поведать дальше, ибо объяснить это с позиции разума у меня тоже вряд ли получится.

Итак, переполненный чувством превосходства над аномальной стихией, я, сжимая «Лототрон», производил над его сердцевиной свои загадочные пассы. Я глядел на нее неотрывно, словно гипнотизер, погружающий в транс своего пациента. Глядел до тех пор, пока фосфоресцирующая муть передо мной не стала постепенно рассеиваться, обнажая то, что скрывалось за ней.

И это была не заснеженная, усыпанная обломками площадь, как вероятно, вы подумали. Нет, за исчезающей пеленой скрывалось нечто совершенно иное. И я, глядя через возникшее в центре шара отверстие, пытался понять, куда же оно ведет. Так усиленно пытался, что даже наклонился поближе к нему, словно к микроскопу, потому что отверстие было совсем невелико — едва можно просунуть руку.

Точно помню, что руку я в него совать не собирался. Зачем, ведь Свистунов не отдавал мне такого приказа? Но, несмотря на то, что я продолжал себя контролировать, случилось нечто невообразимое. Когда я наконец-то присмотрелся и понял, на что именно гляжу, я уже не стоял, склонившись над шаром, а… падал в него! И окружали меня не привычные реалии Зоны, а тот самый бледный, светящийся туман, который я только что свернул в аккуратный, безобидный на вид мячик.

Как оказалось, не такой уж и безобидный.

Или это был уже не аномальный туман, а настоящие облака? Судя по всему — да. И подо мной катил волны океан, на синей глади которого лежал тропический остров. Один из тех, что утопают в зелени, имеют множество широких пляжей и укромных бухт, населены улыбающимися, загорелыми людьми и по праву считаются райскими уголками планеты. Именно этот остров я увидел через отверстие в сердцевине «Лототрона» перед тем, как невероятным образом провалился внутрь шара, который был по размеру меньше моей головы.

И все-таки первым делом я подумал не о чуде. И не о странном месте, куда это чудо меня зашвырнуло. А о том, что, несмотря на все мои старания, я все-таки напортачил и подвел Тиберия, возлагавшего на меня столько надежд. Разве он просил меня наклоняться и таращиться на возникший в ловушке мираж? Нет, не просил. Я пошел на поводу у своего любопытства, и вот вам результат: теперь я не слышу команд Свистунова. А если даже и услышу, то не смогу их выполнить. Потому что нет у меня больше ни рук, ни ног, ни туловища. Да и головы, подозреваю, тоже нет, ибо как я ни пыжусь, так и не могу разглядеть кончик собственного носа и зажмурить веки. И лечу я, стало быть, бесплотным духом над бескрайним океаном, уподобившись Всевышнему во дни сотворения мира. Разве что мир подо мной сотворил вовсе не я. Куда уж мне до такого подвига, с моими-то скромными талантами…

Хотя, если прекратить паниковать и присмотреться повнимательнее… Я никогда не бывал на тропических островах, но этот кажется чертовски знакомым даже с высоты птичьего полета. Причем знаком он мне гораздо лучше, чем я мог бы познакомиться с ним, к примеру, при просмотре телепередач на канале «Дискавери». И во сне я вроде бы ничего подобного не видел. Интересно, как такое может быть?

А ведь может! Может, поскольку самая немыслимая из всех моих догадок в итоге оказалась правдой. Это действительно я сотворил и эти острова, и этот океан, и солнечное небо над ними.

Не верите? Да бросьте! Неужели раньше я позволил вам хоть раз усомниться в правдивости моих слов? Вот и сейчас не позволю, как бы ни безумно звучало это мое признание…

Самое уязвимое место Алмазного Мангуста, по которому могут ударить его многочисленные враги, — его семья. Жена Елизавета и дочь Аня, которой не так давно исполнилось двенадцать. Я уже немного знакомил вас с ними, и вы знаете, что прежде чем я очутился в Зоне, мне пришлось упросить Мерлина отправить Лизу и Аню туда, где мои недруги до них гарантированно не доберутся.

И Семен отыскал такой укромный уголок, выслав втайне мою семью к своему студенческому другу — Самуилу Блюмбергу, ныне состоятельному бизнесмену, проживающему на Мадейре. Лиза неплохо владела испанским и португальским, и Блюмберг устроил ее по фиктивным документам домоправительницей в один из своих загородных особняков. Чем заодно помог Лизе и Ане с безопасным жильем, поселив их на охраняемой территории того же поместья.

В общем, чтобы сполна рассчитаться с Пожарским за все то добро, какое он для меня сделал, мне пришлось бы сокрушить ради него не одного, а как минимум дюжину Жнецов…

Как я все это время поддерживал с Лизой и Аней связь, тема для отдельного разговора, и мы уделим этому немного внимания. Посредником в нашем общении также выступал Мерлин. Только он и никто другой приносил мне новости о том, как живется моей семье вдали от изувеченной Катастрофой родины. Приносил исключительно на словах. На том уровне конспирации, которую мы соблюдали, электронные носители и бумажные письма являлись потенциальной угрозой, способной легко ее разрушить. Первое же перехваченное моими врагами письмо или видеофайл навели бы их на след моих близких, и вся наша конспирация пошла бы коту под хвост. По той же причине в этот процесс не были включены даже самые надежные члены команды Пожарского. При всем безграничном доверии к ним Семена, он не тешил себя иллюзиями и допускал, что под пытками любой из них сознается в чем угодно. Поэтому и не посвящал от греха подальше своих сподвижников в детали нашего с ним засекреченного личного дела.

Единственное материальное послание от Лизы и Ани, которое Мерлин мог почти без опаски мне регулярно передавать, были фотографии. По ним, снятым на каком-нибудь искусственном, фальшивом фоне и отпечатанным на австралийской фотобумаге, я и следил за тем, как растет моя дочь. Мы расстались с ней, когда ей было всего шесть, так что вот уже половину своей жизни Аня не видела родного отца. И, разумеется, не знала о нем практически ничего. Более того, даже то, что моя дочь знала обо мне на день нашего расставания, она стараниями Лизы была вынуждена накрепко забыть. Для нашего же общего семейного блага, ведь маленькие девочки так болтливы, а у моих врагов ушки всегда на макушке и связи столь обширны, что охватывают весь мир…

Сегодня Аня была уверена, что ее папа — ученый, ушедший в долгую Амазонскую экспедицию. Очень долгую и очень опасную. И даже эта навязанная дочери, спасительная ложь казалась мне — ее законченному параноику-отцу — недостаточно надежным прикрытием. Лучше бы все-таки Лиза сказала ей, что я умер. Так было бы гораздо проще для всех нас, и ребенок не получил бы душевную травму, если вскорости мне и впрямь придется покинуть сей бренный мир. Но моя жена решила пойти по такому, более сложному для нее как для матери пути. За что я, конечно же, был не вправе ее осуждать.