Роман Глушков - Лед и алмаз Страница 51

Сегодня Аня была уверена, что ее папа — ученый, ушедший в долгую Амазонскую экспедицию. Очень долгую и очень опасную. И даже эта навязанная дочери, спасительная ложь казалась мне — ее законченному параноику-отцу — недостаточно надежным прикрытием. Лучше бы все-таки Лиза сказала ей, что я умер. Так было бы гораздо проще для всех нас, и ребенок не получил бы душевную травму, если вскорости мне и впрямь придется покинуть сей бренный мир. Но моя жена решила пойти по такому, более сложному для нее как для матери пути. За что я, конечно же, был не вправе ее осуждать.

Я знал, что Аня всякий раз посылала мне в «дебри Амазонки» вместе с фотографией письмо и непременный подарок. Которые Лиза, естественно, была вынуждена, скрепя сердце, втайне от дочери, уничтожать и выбрасывать. Но до меня всегда доходили сведения, какой сувенир отправила мне Аня на этот раз и о чем говорилось в ее письме. После чего Пожарский высылал ей в ответ какую-нибудь южноамериканскую безделушку, уйму которых он специально для этой цели загодя накупил через Интернет. Безделушка, дабы не вызывать подозрений, переправлялась Семеном лично Блюмбергу, тот передавал ее Лизе, а уже она сочиняла за меня ответное письмо и вручала якобы мой подарок Ане.

Говорят, дочка оставалась довольна. Только недоумевала, почему за все эти годы папа ни разу не связался с ней через спутник, а ограничивается лишь этими глупыми бумажными письмами. Мама опять врала ей что-то про непроходимые джунгли Амазонки, где нет никакой электронной связи и куда даже бумажную почту везут по месяцу на лодках, и многое другое в таком духе. Пока что Аня ей верила. Но вряд ли это могло продолжаться долго. Девочка взрослела, умнела, и с каждым годом у нее накапливалось все больше вопросов обо мне и моей странной работе. А Лизе становилось все труднее врать нашему ребенку. И я, увы, ничем не мог ей в этом помочь.

Вернее, пока не мог. Но я пытался и хватался за любой шанс вернуться назад, к своей семье. Ради чего и полез очертя голову в «Лототрон» по приказу претендующего на роль моего исцелителя беглого доктора Свистунова…

О мире, где жили сегодня Лиза и Аня, я знал лишь понаслышке, исключительно со слов Мерлина. И наверняка мои представления о тех краях были далеки от истины. И тропический остров, на какой я взирал сейчас в образе бесплотного духа, вряд ли имел много общего с настоящей Мадейрой. Зато он в точности соответствовал той Мадейре, какая вот уже пять лет присутствовала в моем воображении и дополнялась новыми деталями всякий раз, когда я о ней думал. Поэтому, как видите, я вам не солгал: мир, над которым я парил, был целиком, вплоть до последней песчинки и океанской капли, создан мной. Но каким образом он вдруг перенесся внутрь «Лототрона», на этот вопрос я вам, к сожалению, уже не отвечу.

Я оглянулся, намереваясь, пока не поздно, вернуться назад. Несмотря на отсутствие тела, у меня запросто получилось сменить направление моего полета на противоположное. Только никакого проку от этого не оказалось. Вместо отверстия, через которое я, теоретически, должен был видеть место, откуда меня затащило в мир моей фантазии, надо мной голубело небо. Не отрезанное мутным Барьером, безоблачное и бездонное небо, какое я не видел сами знаете уже сколько времени.

Тут бы мне и восхититься этой дивной, по меркам Пятизонья, картиной, но нет, вместо радости на меня накатило еще большее отчаяние. Я провалил нашу с Тиберием операцию и наверняка в данный момент либо пребываю в коме, либо и вовсе мертв. А все, что творится вокруг меня, — всего лишь греза отрешившегося от реальности или угасающего перед смертью сознания. И выйти из этого состояния одним усилием воли у меня не получится при всем желании. Равно как и оттянуть момент моей окончательной смерти, если, конечно, все и впрямь настолько плохо, что хуже некуда.

И раз так, что мне теперь остается делать? Правильно: отдаться на милость судьбе и дожить остаток жизни в этом виртуальном пространстве, как мне заблагорассудится. А заблагорассудиться мне, за неимением бренного тела, может только одно. Сейчас я спикирую из поднебесья вниз и навещу на Мадейре моих жену и дочь. Пусть даже не в реальности, а понарошку — так, как я всегда себе это представлял.

Устремиться мыслью к земле, когда я фактически являл собой летающую по воздуху мысль, оказалось проще пареной репы. Куда нужно лететь, я также прекрасно знал. Да и как мне этого не знать, если все, что меня окружало, было создано мной и никем иным? Причем создано безо всяких усилий, с той же непринужденностью, с какой курильщик, развлекаясь, пускает изо рта колечки дыма.

Пляжи, скалы, отели, виноградники, фруктовые рощи, поместья с бассейнами и кипарисовыми аллеями… Все это промелькнуло подо мной озаренной солнцем, жизнерадостной тропической идиллией. Хотя я, честно говоря, не припоминал, когда воздвиг на моей Мадейре, скажем, вон тот дом или засадил вон тот склон мандариновыми кустами. Да это и не важно. Как не важно и то, что городок Камаша, на окраину которого я намеревался приземлиться, был мне незнаком. Я даже не знал точного адреса, по какому ныне проживала и одновременно работала Лиза. Но к чему все эти несущественные подробности, если с высоты птичьего полета я уже видел нужный мне особняк? Мой глаз Создателя Мира безошибочно выделил его из тысяч других особняков, пускай глядя на их одинаково красные крыши сделать это было куда сложнее, чем с земли.

Пока я снижался, интуиция подсказала мне, что сейчас — самый разгар дня. А значит, я могу попросту не застать дома ни Лизу, ни Анечку. Конечно, мне не составит труда их отыскать, ведь Камаша — город многолюдный, но небольшой. Однако вместо этого я поступил с воистину божественной практичностью: мысленно ускорил время и, прогнав день, укутал Мадейру вечерними сумерками. Легко и изящно, словно потушил свет в комнате.

Сегодня Блюмберг ночевал не здесь, а в своей столичной резиденции в Фуншале — я это также знал совершенно точно. Но в отсутствие хозяина жизнь в его загородном поместье вовсе не остановилась, а текла своим обыденным чередом. На аллеях и у парадного входа в трехэтажный особняк горели фонари. Дюжие охранники, скрывающие пистолеты под мешковатыми пиджаками, неторопливо прохаживались по дорожкам вдоль высокой каменной ограды. В окнах особняка и хозяйственных пристроек горел свет. Доделывая свои последние на сегодня дела, кое-где еще суетилась и переговаривалась между собой прислуга. Откуда-то — кажется, из открытых ворот гаража, — доносилась негромкая музыка, едва различимая за непрерывно стрекочущим хором цикад. Еще час-другой, и над поместьем взойдет полная луна, а само оно погрузится в сон…

Впрочем, все это заинтересовало меня постольку поскольку, пока я пролетал над оградой, аллеями и позевывающими охранниками. Конечной моей целью являлись два крайних окна на третьем этаже левого крыла особняка. Оба они были зашторены, но в этот поздний час еще светились мягким, уютным светом. Таким по-домашнему безмятежным, что, имей я сейчас тело, у меня наверняка защемило бы сердце от тоски и несбывшейся надежды когда-нибудь вернуться домой.

Я подлетел к тому из окон, свет в котором был приглушен сильнее, и впервые с момента моего появления в этом мире остановился… То есть попросту повис без движения в воздухе перед шторой, не решаясь преодолеть эту смехотворную, на первый взгляд, преграду…

Скажете, я оробел? Да, именно оробел — к чему это скрывать? Даже осознавая, что натуральным образом витаю в собственных грезах, я вел себя так, словно и впрямь спустя годы возвратился наконец к жене и дочери. И оттого робел до дрожи в несуществующих коленках, будучи не в состоянии переступить порог… вернее, подоконник нынешнего пристанища моей многострадальной семьи.

Я прислушался: из окон не доносилось ни звука. Это, по идее, должно было придать мне спокойствия, но на самом деле меня вдруг охватили давние сомнения. Те, с которыми я вроде бы смирился, но которые все равно продолжали временами терзать меня будто ноющая зубная боль.

С моей дочерью все было более-менее ясно — Мерлин много рассказывал мне о том, как ей живется на новом месте. Но как обстояли дела у Лизы? Думаю, рассказывая о ней, Пожарский многое недоговаривал. Хотя обо всем, о чем он умолчал, я мог и сам легко догадаться.

Лиза — молодая, симпатичная женщина, одна, с дочерью, на чужбине… В каком бы подавленном настроении ты ни покинул потрепанную Катастрофой Россию, солнце, море, тропики и курортная атмосфера вечного праздника все равно рано или поздно пропитают тебя. И волей-неволей заставят хоть немного, но пожить в свое удовольствие. Ну, вы понимаете, о чем я?

Я не строил насчет Лизы никаких глупых иллюзий. Не тот она человек, чтобы замыкаться в себе и сидеть угрюмой, даже после всех напастей, какие мы с ней пережили. Разумеется, я был бы огорчен, прознав, что на Мадейре она завела с кем-нибудь роман. Чертовски огорчен. Но не более, и дальше этого нормального в моей ситуации огорчения дело бы не зашло. Можете быть в этом абсолютно уверенными. Я — разумный человек и не стану держать на свою жену зла ни за один подобный роман, ни даже за несколько, ибо прекрасно ее пойму. И прощу. Ведь это по моей вине Лиза лишилась полноценной, счастливой жизни, и потому пусть теперь наверстывает упущенное так, как ей этого хочется. Не ради себя, так хотя бы ради Ани, которой вряд ли понравится глядеть на постоянно унылую, горюющую в одиночестве маму. Хватит с Ани и того, что вот уже полжизни она разлучена со своим отцом, ставшим для нее настолько опасным, что он не может сам прислать дочери даже открытку.