Алексей КАЛУГИН - НА ИСХОДЕ НОЧИ Страница 50

– Ну вот и постарайся мысленно представить себе, как выглядел убийца, – улыбнулся подозреваемому, который вдруг стал таким покладистым, инспектор Ше-Дорно.

– Представить?… Да, представить…

Нами закрыл глаза.

– Постарайся вспомнить лица всех посетителей, заходивших в тот малый цикл в кафе, – наставлял его меж тем голос инспектора. – Убийца должен чем-то отличаться от остальных. Слишком напряженные черты лица, сосредоточенный взгляд, нервно подергивающиеся пальцы, очень низко надвинутый на глаза берет…

Пред внутренним взором официанта мелькали сотни, а может быть, и тысячи лиц. Сколько их он видит за один только малый цикл – кто считал? Все лица были разные, не похожие друг на друга. Они мелькали, сменяя одно другое, как фотографии, наклеенные на бешено вращающийся диск. Нами никак не удавалось хотя бы на миг задержать мысленный взор ни на одном из лиц. Все казались чужими, незнакомыми. И, что самое ужасное, он не мог понять, кого из людей, чьи лица всплывали в памяти, он видел именно в тот малый цикл, когда произошло убийство.

– Не могу! – в отчаянии дернул скованными руками Ше-Риваро и поморщился от боли – кольца наручников защемили кожу на запястьях. – Не получается!

– А что так? – ехидно поинтересовался инспектор Ше-Чипело. – Подельничка своего прикрываешь? А он ведь, попадись первым, наверняка бы сдал тебя, не задумываясь.

– Я не могу сосредоточиться! – с болью в голосе простонал Нами. – Мне нужна спокойная обстановка.

– Верно, – с пониманием кивнул инспектор Ше-Дорно. – Парень-то действительно намаялся.

Нами затаил дыхание в ожидании того, что сейчас са-турат вызовет дежурившего за дверью охранника и велит ему снять с задержанного наручники. Потом его проведут по длинному коридору до дежурного отделения. Там ему вернут одежду и документы. Он скинет наконец с себя тяжелую тюремную робу, переоденется в цивильную одежду и отправится домой. В бумажнике у него было рабунов тридцать, так что можно будет доехать на такси. А дома горячая ванна и…

– Сейчас тебя проводят в камеру. Принесут обед. Поешь, подумаешь обо всем как следует, а потом мы с тобой снова поговорим.

Нами онемел от ужаса. Слова инспектора сразили его, как удар под дых. В камеру?… Снова в камеру?…

– Я не хочу в камеру, – едва слышно пролепетал официант. – Я ни в чем не виноват… Вы ведь знаете, я никого не убивал!…

Инспектор Ше-Чипело усмехнулся только, а инспектор Ше-Дорно стукнул по столу согнутым пальцем.

– Мы-то знаем, – сказал он, желая успокоить Нами. – Но, как ни крути, дорогой, ты у нас единственный подозреваемый. Все свидетельские показания не в твою пользу. Поэтому отпустить тебя мы сейчас никак не можем. Хочешь поскорее попасть домой – постарайся вспомнить всех подозрительных типов, что заглядывали в кафе в малый цикл убийства. Глядишь, и отыщем кого из них. А там, может быть, и на след убийцы выйдем.

«Глядишь», «может быть» – в словах инспектора не было той уверенности, которой жаждал сейчас Нами Ше-Риваро, которая одна только и могла хоть немного ободрить его. Нами не хотел снова возвращаться в камеру. Нами хотел домой, в ванную. Но инспекторам до этого не было никакого дела. Для них работа с подозреваемым на сегодня была закончена. К тому же он был глуп и не представлял для следствия никакого интереса. Что к этому еще можно добавить?

– Что скажешь? – спросил инспектор Ше-Дорно у коллеги, когда они вышли за дверь.

Официант, которому была отведена роль подозреваемого, остался в камере для допросов. Инспекторы велели дежурившему у двери охраннику отвести Нами в камеру где-нибудь через полчасика. Официант должен был как следует обдумать все, что услышал. А, как известно, ничто так не стимулирует мыслительный процесс, как одиночество, жажда и руки, прикованные к ножке табурета, на котором ты сидишь.

– Сегодня в комнате для допросов и в самом деле было душно, – ответил напарнику инспектор Ше-Чипело.

– Да, – согласился инспектор Ше-Дорно. – Нужно было немного приоткрыть вентиляцию.

– Не нравится мне этот Нами, – поморщился неприязненно Ше-Чипело.

– А почему он, собственно, должен тебе нравиться? – усмехнулся Ше-Дорно.

– Мне проще работать с человеком, к которому я испытываю какую-то симпатию, будь он даже трижды убийцей. А этот… – инспектор Ше-Чипело махнул презрительно рукой. – Не люблю идиотов.

– В определенных ситуациях, – заметил глубокомысленно Ше-Дорно. И еще раз повторил: – В определенных. Идиот может оказаться полезнее умника.

Ше-Чипело сделал короткий, но вполне выразительный жест рукой: кто бы стал спорить?

– После сегодняшнего допроса, – продолжил Ше-Дорно, – этот олух Нами будет тихонько сидеть в своей камере и перебирать в памяти лица всех, кто когда-либо заходил к нему в кафе. И, кто знает, может быть, и припомнит что-нибудь дельное. Жалко только парня.

– Жалко? – удивленно посмотрел на напарника Ше-Чипело.

– Глупость, будь она врожденной или благоприобретенной, еще не повод для того, чтобы сажать человека в камеру. Бедняга Нами не виновен ни в чем, кроме желания содрать с клиента побольше в праздничный малый цикл. Ты бы на его месте вел себя иначе?

– Я бы никогда не оказался на его месте, – не без гордости ответил Ше-Чипело. – Мой дед был простым са-туратом, отец – уже младшим дознавателем. Я стал инспектором отдела особо тяжких преступлений.

– Кем же станет твой сын, когда вырастет? – Улыбка была чуть-чуть, самую малость, но все же лукавой. Инспектор уважал своего напарника, как крепкого профессионала, умеющего на допросе расколоть самого закоренелого молчуна, но все же не упускал случая порой подтрунить над ним: гордость человека, сумевшего выбраться из самых низов и занять более или менее достойное место в обществе, представлялась ему совершенно беспочвенной. – Не иначе как новым ва-цитиком?

– Ва-цитиком, может быть, и не станет… – Ше-Чипело улыбнулся. Он всегда улыбался, когда говорил о сыне. – А уж ва-ниоха я из него непременно сделаю. Чтобы забот никаких не знал, а только сидел бы себе в Палате государственных размышлений и размышлял, размышлял, размышлял…

Повторяя раз за разом слово «размышлял», Ше-Чипело почему-то все ниже и ниже опускал раскрытую ладонь левой руки, как будто старался вдавить что-то в пол.

– А Нами так и останется официантом до конца своих малых циклов, – сокрушенно вздохнул Ше-Дорно. – И, кто знает, быть может, время, проведенное с нами, окажется самым ярким воспоминанием в его жизни?

– А почему бы и нет? – усмехнулся Ше-Чипело. – Парень, можно сказать, выполняет свой гражданский долг.

– Что ты имеешь в виду? – не понял Ше-Дорно.

– Сидя в камере, Нами Ше-Риваро прикрывает наши с тобой задницы, дорогой, – похлопал напарника по плечу Ше-Чипело. – Сейчас, когда у нас есть подозреваемый, нам не нужно каждый малый цикл бегать с докладом к начальству, а потом литрами хлебать джаф, чтобы хоть немного прийти в себя после очередного разноса. Теперь мы по крайней мере сможем спокойно заниматься делом.

– Дело тухлое, – с досадой цокнув языком, покачал головой Ше-Дорно. – Я с самого начала так и подумал – печенкой почувствовал! – как только мне вручили эту папку. Никаких зацепок! Ни одного свидетеля! Только изуродованные трупы, ма-ше тахонас!

Любопытный разговор. Добавить к нему вроде бы уже нечего. И все же было бы ошибкой считать инспекторов Ше-Дорно и Ше-Чипело закоренелыми циниками, людьми без чести и совести, занявшими свои служебные места лишь в силу ужасающего по своей глупости стечения обстоятельств. Инспекторы знали свое дело. И делали его. Насколько это было возможно при сложившейся системе. А система заключалась в том, что высота служебной лестницы, на которую удавалось забраться государственному служащему, определялась в немалой степени уровнем его некомпетентности. Таким образом, если инспектор городского управления са-турата из отдела особо тяжких преступлений ясно представлял себе, что такое оперативно-разыскная работа, то уже его непосредственный начальник, состоявший в должности координатора оперативно-разыскной службы, имел о том лишь самое общее представление. Старший же куратор отдела особо тяжких преступлений, координировавший работу всех своих подчиненных, полагал, что для того, чтобы найти преступника, достаточно назначить инспектора, который станет заниматься этим делом. Если дело оказывается очень уж запутанным, им должны заниматься двое инспекторов. Если и двое инспекторов не способны справиться с заданием, то либо обоих следует отстранить от оперативно-разыскной работы и перевести на должность патрульных са-туратов, либо нужно закрывать дело за отсутствием состава преступления.

Столкнувшись с такой ситуацией, старший куратор обычно полагался на волю случая. Нет, конечно, он не подбрасывал монетку, с тем чтобы определить дальнейшую судьбу незадачливых инспекторов. Решающим для него неизменно оказывалось состояние желудка в тот момент, когда проштрафившиеся инспекторы являлись к нему на ковер. Тут нужно сказать, что желудок старшего куратора отдела особо тяжких преступлений нередко выделывал пристраннейшие кунштюки: только что спокойный и тихий, точно уснувшее дитя в люльке, он мог вдруг зарычать, подобно дикому зверю, или расстроиться неожиданно, настолько, что куратору часа три кряду приходилось сидеть в уборной, которую он специально для таких случаев оборудовал новенькой стереосистемой. Итак, если желудок старшего куратора отдела особо тяжких преступлений не проявлял никаких признаков гнева, не справившиеся с заданием инспекторы отделывались легкой выволочкой. В противном же случае инспекторам оставалось только идти чистить пылившиеся в шкафах мундиры патрульных.