Иван Тропов - Каратель Страница 61

– Я хотела заметить, мой господин, что вы сели слишком близко.

– Я сел там, где надо. У меня нет месяца.

– И все же мой господин упускает из виду, что и его покорная раба…

– Хватит, Диана, – сказал я.

Очень тихо. Но что-то подсказало ей, что шутки кончились.

Она пожала плечами – это я еще успел заметить, а потом мне уже было не до того…

Удар был силен, но я уже выдерживал ее ледяные тараны с такого расстояния… только не такие. Я был готов, что это может быть один из ее собственных финтов. Я бы выдержал. Я ждал, что это должен быть один из финтов Ники. Я бы выдержал, должен был выдержать, уверен, что выдержал бы…

Это не было ни то ни другое.

Я не сразу это понял. Я метнулся к тому, как раньше защищался от Дианы, от ее собственных финтов. Метнулся к тому, как я выскальзывал из-под удара Ники в исполнении Дианы… Когда я понял, что это ни то ни другое, а их странный сплав, было уже поздно.

Ледяные тараны пробили меня. И уже кто-то другой, не я, дергал за струны моей души, нажимал на клавиши памяти…

Горсть образов. В меня швырнули много-много лиц: издали, вблизи, анфас, вполоборота, в профиль… Разные прически, разные выражения – и все же это было лицо одной женщины.

Я ни разу не видел ее такой, но понял, что это она, узнал. И тут же из глубины меня выдернуло лицо жабы – такой, какой я сам видел ее.

Белое пятно, выхваченное из темноты светом фар – фарами моего «козленка». Его теплое сиденье подо мной. А правее лица жабы лицо ее усатого и…

Я рванулся. Я попытался оторвать от себя ее ледяные пальцы, выгнать из моей памяти. Но обжигающие холодом крюки вцепились в меня – и ни соскользнуть с них, ни выдернуть их…

Ледяные гарпуны вспарывали меня, растаскивали слоями в стороны, освобождая проход еще глубже. Продираясь к тому, что ей было нужно.

Лицо жабы, целой чередой бледных вспышек. За лобовым стеклом напротив меня. Полуобернувшись в каменной арке. За плечом усатого, пока он впихивал ее в дверь, в надежный дом, спиной прикрывая от меня.

– Вон…

Толчки Курносого в моей руке, и вздрагивало тело усатого, он нависал надо мной на лестнице… и лицо жабы, напряженное, она силилась вытянуть груз, который ей не по силам…

– А ну вон! Пошла вон!!!

Крючья перестали пробиваться глубже в меня… но все еще сидели во мне. Замерли, удерживая проход к моей памяти, как хирургические зажимы растягивая в стороны внешнее и давая доступ к тому, что ей так хотелось узнать.

Миг – длинный, бесконечно длинный миг – ее гарпуны просто сидели во мне, в шажке от того, что ей было нужно, но не решаясь, не решаясь…

Я вырвал их из себя.

И, выдавливая Диану прочь, затягивая раны, восстанавливая мой привычный букет ощущений, – ногами толкал пол, отодвигаясь от Дианы, кое-как, вместе со стулом, но хоть немного дальше, хоть чуть-чуть ослабляя ее хватку. Скребя по полу ножками стула, почти опрокидываясь назад, но дальше, дальше, прочь от нее…

Чтобы наконец-то совсем вытолкнуть ее.

Я открыл глаза.

Диана, бледная и осунувшаяся – только на скулах нездоровый румянец волнения и мочки ушей малиновые, – глядела на меня. И я не знаю, чего в ее взгляде было больше – ярости или страха и презрения к себе за этот страх, который остановил ее, не дал добраться туда, куда так хотелось…

Наверно, я выглядел не лучше. Руки дрожали, в ушах бился пульс, и никак не получалось надышаться. Я глотал воздух, но грудь требовала еще и еще судорожных глотков.

На миг Диана опустила глаза, тут же их подняла – совсем другая. Диана привычная. Домашняя. Холодновато, с лукавинкой, улыбавшаяся.

– Прошу моего господина заметить, что я честно пыталась предупредить, что не только мой господин может извлекать пользу из наших… игр.

– Ваш господин заметил, что вы залезли туда, куда вам не разрешали лезть…

– О! – Ее улыбка стала еще слаще. – Мой господин думает, что и та тоже будет заставлять только и исключительно принести ей вина, и ни шажка в сторону?

На миг мне захотелось подскочить к ней и от души врезать. Сочная, сладкая оплеуха, от которой у нее щека вновь зальется жаром, на этот раз не только скула, и дернется голова, и сама она слетит со стула, как только что чуть не свалился я…

– Ваш господин уверен, – проговорил я, с трудом удерживая ее тон, – что ваша фантазия достаточно богата, чтобы найти что-то помимо вина, но не выходя за границы, в которых вам разрешено… играть.

– С чем же мне разрешено играть?

– С тем, что я сам рассказал вам.

– Угу… Вот как…

Диана, снова безмятежно улыбаясь, взмахнула рукой, приглашая меня сесть.

Но я медлил.

Как же она обхитрила меня? Где влезла? Как надо защищаться, чтобы не дать ей повторить это?

А главное… Главное – не решится ли она, если снова сможет пробить меня, все-таки рискнуть и сделать, что хотела? Хотела сделать еще позапрошлым вечером, после того как я принес ей ворона.

Решится она послать все к черту, будь что будет, но рискнуть?..

Диана, безмятежно улыбаясь, следила за мной.

Я взялся за спинку стула, чтобы придвинуть его обратно… Не знаю, стоит ли придвигать стул на место. Или вообще сесть обратно на третий, еще дальше…

Диана, улыбаясь, следила за моими мучениями.

Я стиснул спинку левой рукой – правой брать не решался. Прежде чем напрягать руку, даже просто прикасаться ею к чему-либо, трижды подумаю. Теперь я следил за своими движениями. Слишком хорошо помню ее проклятую серебряную чашечку со слониками.

Пока приступа не было даже на подходах, но я знаю, что он гнездится в руке, под самой поверхностью. Оживет и вцепится в любой момент, только дай повод.

Подталкивая стул ногой, я вернул его точно на прежнее место.

– Не близко ли? Или, возможно, мой господин желает попросить форы? Возможно, мне стоит бить вполсилы?

– Вам стоит перестать болтать. И заняться делом!

Я едва сел. Я даже не успел закрыть глаза, чтобы лучше сосредоточиться, как она вернула мне мой словесный выпад.

Вернула от души. Ледяным сокрушающим тараном.

Я почувствовал его еще на подходах, скользнул в сторону, не давая ей вломиться в мои ощущения и перепутать мои желания. Но она все-таки зацепила меня. Проломила с краю, втиснулась уголком…

Я выдавливал ее прочь, но и она не стояла на месте. Растекалась во мне, распадаясь на холодные ручейки – как журчание, как отражение призрачно вспыхивали мои воспоминания, она опять пыталась просочиться в память.

Я ждал этого. Я ловил и душил ее побеги. Слишком медленные, чтобы убежать от меня во мне же. Я для нее все еще темный лабиринт, и она двигалась медленно, находя дорогу на ощупь. Спотыкаясь о незнакомое, совершенно ненужное ей…

Нет, она не спотыкалась! Ледяные струйки вдруг опять сомкнулись и скользнули по прежнему руслу – опять к жабе! Я запретил ей это, и все-таки она…

– Диана! Я же…

Ее второй ручеек я почувствовал только сейчас.

Пока я пытался заградить от нее воспоминания о жабе, она прокралась…

Боль в руке…

Я почти почувствовал эту боль, так ярко было воспоминание.

И другая боль. Уже не в руке. Страх и отчаяние. Сдавливали под ложечкой предательским холодком. Потому что с каждым разом игольчатые приступы в руке все сильнее. И все обширнее. Уже не только под большим пальцем, а почти по всей руке. А ведь прошла всего неделя. Всего лишь неделя! Какая-то жалкая неделя!

А это как лавина. Таковы подарки жаб, и ты знаешь это, знаешь прекрасно. Чем дальше, тем обширнее и быстрее. Дальше будет еще быстрее. Еще хуже и еще быстрее. И это значит, что осталось…

Я наконец-то нащупал и разбил ее ледяной поток, им она оживляла эти мысли, которые сам я загонял на самое дно.

А затем вырвал, один за другим, те только теперь заметные ледяные вешки, которые она расставила, чтобы пометить этот путь для следующего удара. Вырвал их и почти уже выдавил ее…

С другого боку! Промяла мой букет ощущений! И уже втискивает ледяной клин…

Она влезла, как я ни пытался не пустить ее.

И упорно протискивалась в тот же угол моей памяти.

И жалила туда, раздувала предательские мыслишки – так, что руки холодели. И холодная пустота под ложечкой. Потому что с подарком жабы ничего нельзя сделать.

Был шанс, крошечный шанс – сразу после. Несколько минут, возможно. Но ты упустил тот шанс. А теперь… теперь уже ничего нельзя сделать. Ни-че-го.

Только смириться… Замереть, сжавшись испуганным комочком…

Какой смысл напрягаться, какой смысл пытаться что-то изменить, когда ничего уже изменить нельзя. Все бессмысленно – теперь.

Теперь.

Осталось совсем немного…

Но смысл был.

Я знаю, для чего мне нужны даже эти несколько дней!

Я задушил ее. Вытолкнул прочь.

Но она влезала снова. Снова к руке… Заходила то с одной стороны (…иглы, пронзающие руку…), то с другой (…будет хуже. Хуже и быстрее, ты же знаешь. Ты же все знаешь. И все остальное бессмысленно…).

Так или иначе добиралась до цели. Жалила меня, раздувала предательский холодок.