Юрий Шубин - Статус неизвестен (СИ) Страница 64

— А боятся за что? — в голосе Иллари прозвучало нечто большее чем просто любопытство.

Кудлатая борода загибалась на кончиках волосяными крючьями, собираясь исцарапать грудь собеседника:

— Посмей его обидеть, Астрел такие тени подведет, так изгиб губ подмалюет, скрытые прижизненные пороки мертвого кистью подчеркнет, позору не оберешься. Все родичи будут за чучельником хвостом ходить и оправдываться, умоляя чтобы он черты покойнику переписал. Думаешь делал? Походя отвечал, что человеку с придуманным лицом не возродиться никогда. И мог оставить все как есть. Когда подопрет, кто хош понятливым становится, только не Сатерланы, — Никола разошелся, припомнив и не такое, к делу не относящееся. — Так две еще в пору желания овдовевшие родственницы, бывшие замужем за погибшими братьями, не то чтобы передрались, но за волосья друг дружку потаскали. Душа мужа одной вселилась в тело брата, который ей, стало быть, до смерти свояком приходился. А тот гулеван был. Ожил и ожил. И признаваться не торопился. К обеим захаживал… так и забеременели. А вот еще скабрезней…

Под священной сенью центрального нефа в вольготном полумраке обновленного лака внезапно вздрогнули золотые оклады икон. Пронзительный детский хор заглушил гомон толпы. Пудовые свечи на богатом иконостасе казалось тоже потонули в длящемся пении ритуальных певчих. Пономарь названивал с звонницы оглашено. Невоцаримая тишина над площадью «Обретения» трепетно отозвалась гулом почтения, заставив насмехающегося острослова прикусить язык.

Еще патетичнее и с надрывом зазвучали детские голоса, с чарующей тоской сообразуя мироощущение со священным шепотом толпы. Потом детский хор притих, уступив первенство голосам басящим на самой низко летной октаве. Но вот притихли и они. Длящееся хоровое пение как резьба лозой обвивалось вокруг порфировых несущих колон, узорных перил и маршевых лестниц. Огибало опрокинутый «торт» в граненых хрусталиках семи ярусной люстры. Пересекало объемы и грани куполообразного потолка центрального нефа, с фресками изображающими путь великомученика на Голгофу. Превращало стремящуюся ввысь динамику камня храма «Встречи отсроченной» в некое чувствилище благоговейного восхищения и средоточия людских надежд. Так теряются, то вдруг находятся вновь в затемненных пределах храма объемно стартующие пилястры и карнизы с фризами.

Сквозь полноводье людское, по грубым квадратам каменных плит, в длинных черных рясах шествовали семинаристы, вознося над головами внешние атрибуты чудо действия — шелковые хоругви, на которых были вышиты религиозные сюжеты со сценами из Книги книг. Продолжая крестный путь, дальше следовал хор из взрослых певчих и играющих на дудках детей. Подметая полами каменные плиты благочинно вышагивали, неся в руках лампады, наставники-духовники. Священники в рясах с капюшонами звенели колокольчиками отгоняя злые силы.

Святой отец каноник держал в руках пилейму с настоем судариум травы пополам с краколистом и разбрызгивал его лохматой кистью-кропилом на жаждущих знамений и чудес прихожан.

Пахло ладаном и миррой.

Заглядывая в ноты на высоких тонких как колодезный журавль раскладных пюпитрах, сладко благостно и бравурно вострубила духовая капелла.

Процессия двинулась вниз, оттесняя прихожан к пестрой ленте мозаичного покатого тротуара. Запарившиеся солдаты оцепления восстановили пошатнувшийся было порядок.

Иллари всматривался из под ладони, точно в темницу лился невыносимый свет. Кончики его пальцев были вымазаны черной пыльцой сажи с перьев железного ангела.

— Все тут. Не разобрать кто родственники, а кто праздные ротозеи. Где в другом краю нельзя что ли тоже самое организовать?

— Место такое одно, — немного выделываясь, напыщенно ответил Никола. — Господь единожды судьбы наружу выворачивает. Подержит так, провялит немного и кого не облагодетельствует, тому милости его ждать не меньше года.

Месторождение мест рождения.

— Сквозь кипучий поток молящихся и просящих восемь молодых послушников выкатили вперед движущуюся котурну, увитую золотыми лентами. На платформе которой возвышался закрытый паланкин убористо расшитый узорами. Голосовые, ударные и духовые потоки смешивались истово перекрикивая других захлебывающихся восторгом действа участников.

— Это было что-то с чем-то. Аскетизм тут не канал. Парчевые края ниспадали с котурны. В колышащихся складках паланкина проносились хвостатые инфузории комет, изрыгали пламя макро инфаркты солнц. Кресты-как след от скальпеля заживляли ткань и созвездия на распахнутой ладони, как линии жизни, приветствовали скорбящих и верящих.

— Движение приостановилось, словно людской реке расхотелось бежать дальше. Толпа галдела, вдоль и поперек крестясь крестом рассекающим. Псалмопевцы голосили, вострубили трубы, заливистые дудочки разносили рулады. Звонарь рисковал плечом разбивая языки о медные купола колоколов. Тонко и надрывно стенали под кружевными вуалями вдовы. Пока ощущение праздника принадлежало всем. Волнение готовилось разрастись в психоз. Пресекая сумятицу военные призывали народ к порядку.

Очеловечивая чистую функцию чуда из паланкина высунулась унизанная перстнями кисть, выставив вперед для опоры позолоченный в затейливой филиграни посох. И откинув искрящийся бугор шитого серебром края в кипельно-белой рясе триумфатора появился вставая отец-настоятель. На его плечах лежала вышитая золотом стола. Богатый гарусный пояс с малиново-алыми лентами подвязок стройнил фигуру. На голове красовалась массивная митра и сверкала разноцветными драгоценными камнями. Кругом все притихли. Звонница, трубачи и хоровые осели неторопливыми торжественными аккордами. Но над площадью «Обретения» продолжал висеть глухой шум людских надежд. Служки в шапочках с плоским верхом и длинных одеяниях бодро затрясли кадилами из позолоченной латуни, наполняющими площадь клубами ароматного дыма. На лицах прихожан застыло выражение готовности и веры.

Медленно поворачиваясь вокруг себя настоятель осенил крестом рассекающим все стороны света. Исполненный сознанием собственной важности он слишком давно был рукоположен в сан чтобы переполняться энтузиазмом по пустякам. Седовласый старец ступил на откидную, расшитую потускневшими блестками, ступеньку. Алтарные мальчики подоспели, любезно поддержав его под локти. Несмотря на все старания оцепления народ поднапер и чуть чуть подступил к отцу-настоятелю поближе. Люди тянулись к тяжелому серебряному кресту с аметистами, на конце богато украшенного посоха, чтобы прикоснуться к нему губами. Выставив ладонь вперед старец мягкими пассами легко усмирял неистовство толпы. Некоторые пытались припасть к порхающей длинно палой руке настоятеля.

Унизанные перстнями пальцы напоминали перетянутые хомутами проржавевшие трубы.

Отец-настоятель спрятал руку в карман подрясника и мягко ступая пошел вперед к «Некрополю воятеля», скользя полами многослойной одежды по храмовым плитам. Он опирался о посох соблюдая важность в каждом движении. Благородный металл на пальцах звякал о резную рукоятку. Аметисты на посохе дробя разбросали на мелкое киноварь искрящихся бликов, заковав праздничность в некое созерцательное остолбенение. Собравшийся народ млел в оторопи, внимая пышной обрядности праздника. Людской поток равнинной рекой неспешно сопровождал движение процессии.

С необыкновенным единством шумное многолюдье выбритой опушкой расступилось открывая аспидные плиты предвходья. Лепное узорье больших рельефных балясин над коричневым базальтом черной арки склепохранилища находилось под зданием хомодермического конструирования, куда и направлялось шествие прихожан, священнослужителей и пилигримов. Обретая свой собственный гул площадь продолжала звучать беспокойно и выжидательно.

Отец-настоятель застыл в коротком шаге от широких, частых ступенек лестницы, погруженных ниже уровня площади. Заканчивающихся высокими сводчатыми дверями под черной радугой арки. Густой, торжественный и громогласный голос отца-настоятеля трубой прогремел, заставив все иные движения приутихнуть и проявить на лицах печать почтения:

Творец созидающий!Души вдыхающий и всем управляющийВ нас сияющий В купе все миры освещающийОт света твоего рожденныеИ тобой наполняемыеОжидаем волю твою…

Борясь с тошнотворной слабостью и быстро наступающей усталостью Парс приподнял тело и вновь упал на локоть. Будто сырость темницы размочила в нем стержень.

Никола и Иллари напоминали побитых лишаем котов, наблюдающих из подвала с каким восторгом, какой силой и радостью переполнялось многолюдье улицы.

Слабость в коленях Парса была такая, что он по нужде подняться не мог. А тут встал. Распрямился, словно до того сломанный в нескольких местах. Опасно кренясь на бок он пересек камеру и поднялся на каменную скамью, утвердив негнущиеся ноги между Иллари и Николой. Площадь была слишком освещена для привыкшего к полумраку. Волглый оконный проем, с в кракелюр расплющенным меж двумя восприятиями ангелом, полыхал, выкалывая глаза вязальными спицами лучей.