Олег Кожевников - Лёд и пламя Страница 65

Наверное, так же безответственно отнеслось к порученному делу охранение этой колонны. Скорее всего, проверяли обочины только метрах в ста от трассы движения колонны. А позиции «Бофорсов» мы обнаружили в 350 метрах от дороги. И теперь в результате бездействия какой-то бестолочи, несколько тысяч человек лежат замерзшими трупами, а Россия потеряла крупное воинское подразделение.

Нашу группу засекли только часовые с нашего блокпоста, а именно красноармеец Козлов. Подвёрнутая нога уже не так его беспокоила, и он сегодня первый раз после травмы вышел в наряд. Я за проявленную бдительность его обнял и наградил пачкой трофейных сигарет. Это была моя последняя пачка, добытая у финских егерей.

Встречали нас как героев. Старшина выделил целый батон финской колбасы и три бутылки финской водки. И всё это в дополнение к целому котелку вкуснейшего борща. Водку я, естественно, с подчинёнными пить не стал, тем более что мне нужно было явиться в штаб с докладом о результатах нашего рейда. Я и так не сразу побежал в штаб, а решил всё-таки немного перекусить и отдохнуть. Нужно было прийти в себя после такой длинной дороги.

Захватив фотоаппараты и кинокамеру, я отправился на санях в штаб батальона. После доклада выдержал несколько минут тисканья в объятиях командира батальона, а потом и начштаба. Потом мы вместе с Сиповичем направились в штаб полка, там тоже я получил довольно большую порцию всеобщего внимания. Затем, после подробного доклада мои трофеи были отправлены в дивизию. А в честь нашего рейда было устроено праздничное застолье. Я, конечно, промолчал, но праздничный стол командира полка был гораздо беднее того, которым нас встречал после очередного возвращения с задания Бульба.

После этого посещения штаба полка я отсыпался часов пятнадцать. Только ел и спал, ел и спал. Командир батальона, как и обещал, всё это время меня не беспокоил. После этого, буквально медвежьего отдыха, я начал заниматься неотложными делами роты. А дел скопилось – невпроворот. Пока мы были в рейде, к нам поступило пополнение. Теперь у меня была полнокровная рота, численность которой соответствовала штатному расписанию. Когда я построил это пополнение, душа у меня буквально пела. Ребята все были как на подбор, крепкие и жилистые. И, что было немаловажно, все новобранцы, прошли курсы молодого бойца. То есть, оружие для них было не в новинку, они могли из него стрелять.

Вот этих салаг, разбавив их опытными бойцами, я и отдал на растерзание моим ассам – Рябе и Кузе, ну а мне оставалось только периодически наблюдать, как идёт воспитание и тренировки настоящих воинов – будущей грозы врагов России.

Больше двух недель продолжался наш отдых. Можно даже сказать, что моя рота находилась на курорте. А что? Каждый день все наедались от пуза, и при этом, первоклассными продуктами. Особо не перенапрягались и спали ночами не меньше восьми часов, к тому же, в тепле. А что ещё русскому солдату нужно для счастья? Культурную программу обеспечивал Шапиро, он ежедневно проводил политинформации, устраивал какие-то доклады и диспуты.

Моим отвлечением от монотонного военного быта являлись поездки по разным штабам. Я со своим докладом побывал даже в штабе армии, и везде я умудрился стать своим человеком. Это всё благодаря Бульбе. Старшина при каждом моём выезде загружал в сани целую гору разных трофеев. В основном это были: Финская водка, колбаса, американские сигареты и разная другая мелочь. Во всех штабах также очень любили финские ножи и дамские маленькие пистолетики. Этих пистолетиков старшина набрал штук десять, когда мародёрствовал в штабе шюцкоровцев. Одним словом, весь этот период до 26 января, у нас была не жизнь, а малина.

Глава 17

Двадцать шестого января 1940 года, в 10–00 меня срочно вызвали в штаб батальона. Когда я туда прибыл, то увидел, что штаб был похож буквально на растревоженный муравейник. Писаря и вестовые, раскрасневшиеся и встревоженные, судорожно вытаскивали из помещения штаба кипы бумаг и какие-то ящики. Всё это они укладывали в стоящие рядом с домом штабные теплушки и в открытые сани.

— Вот и всё, — подумалось мне, — лафа кончилась, теперь пришло время побегать, кланяясь пулям.

Было понятно, что в батальон пришёл приказ на выступление. Это подтвердил и начштаба Пителин.

Он принял меня в уже практически пустой комнате, которую до этого занимал штаб батальона. В помещении оставалось только два стола и несколько стульев. Усадив меня за пустой стол, капитан сухо изложил задачи, которые возлагаются на мою роту. Разложив на столе карту, указал маршрут и место передислокации нашего батальона и всей дивизии. Нашу дивизию, так же как и отдохнувшую 44, выдвигали к так называемой – линии Маннергейма. О недюжинной мощи этого укрепрайона я уже знал и, может быть, даже побольше, чем наш начштаба. Всё-таки, я непосредственно допрашивал финских егерей, да и иностранные корреспонденты успели мне много порассказать подробностей про эти укрепления. В своих докладах начальнику штаба, непроверенные и сомнительные данные я не отражал, но для себя их запомнил. Поэтому, известие о том, что нашу дивизию перенацеливают на штурм укреплений «линии Маннергейма» вызвало у меня озноб по всему телу. Наступало, пожалуй, самое тяжелое время в судьбе моей роты, да и всей дивизии тоже. Но, делать было нечего, такова судьба солдата – несмотря ни на что, выполнять приказ.

Моей роте предстояло на этом марше выполнять привычную задачу. Идти в передовом боевом охранении, как нашего батальона, так и всей дивизии в целом. Поэтому, мы должны были выдвигаться первыми и протралить весь маршрут движения колонн нашей дивизии. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы финские диверсионные группы смогли потревожить, находящиеся в походном состоянии, наши части. Особенно вероятной была возможность нахождения на маршруте нашего движения финских снайперов. Времени на развёртывание боевых порядков и ликвидацию этих «кукушек» у дивизии не было. По плану, к середине следующего дня мы должны были сменить одну из обескровленных дивизий нашей армии. Они были уже не в состоянии пробиться даже через оставшееся предполье, чтобы выйти к основным укреплениям «линии Маннергейма». В таком положении эта дивизия находилась уже с 12 декабря. Можно было, конечно, сказать, что они вышли к «линии Маннергейма» и встали, ведя позиционные бои. Но, всё-таки, это было ещё предполье укрепрайона и до основной линии дзотов и дотов оставалось ещё пройти более десяти километров.

По информации, которую я получил из беседы с военными иностранными корреспондентами – фортификационный пояс «линии Маннергейма» имел глубину в 90 километров. Ему предшествовало предполье с разнообразными укреплениями: рвами, завалами, проволочными заграждениями, надолбами. Шириной оно было до 20 километров, и буквально кишело снайперами, пулемётными точками и егерями. Полученные данные я передать в наши штабы не мог, так как это были просто наблюдения гражданских людей, которых финны специально возили по этой оборонительной линии, чтобы внушить западному сообществу мысль – «линия Маннергейма» способна остановить разбушевавшегося Русского медведя, и для полного его усмирения нужно просто помочь Финляндии оружием и добровольцами.