Сьюзен Коллинз - Воспламенение Страница 66

Я ползу по коридору к приоткрытой металлической двери. Кто-то стоит за ней. Я вынимаю шприц и держу его в руке. Прижимаясь к стене, я слушаю голоса внутри.

— Связь с Седьмым, Десятым и Двенадцатым прервана. Но в Одиннадцатом теперь взяли под контроль транспортировку, так что, есть надежда получить еду от них.

Плутарх Хевенсби, думаю я. Хотя на самом деле я говорила с ним лишь однажды. Хриплый голос задает вопрос.

— Нет, мне жаль. Нет никакого способа доставить тебя в Четвертый. Но я дал особый указ, насчет ее поиска, если это возможно. Это самое большее, что я могу сделать, Финник.

Финник. Мой разум изо всех сил пытается разобраться в смысле беседы и том факте, что она протекает между Плутархом Хевенсби и Финником. Он так близок и дорог Капитолию, что все его преступления будут прощены? Или он на самом деле понятия не имел о том, что замышлял Бити? Он хрипит что-то еще. Что-то с отчаяньем.

— Не будь идиотом. Это худшее, что ты можешь сделать. Тогда она точно умрет. Пока ты жив, они будут держать ее для приманки, — говорит Хеймитч.

Говорит Хеймитч! Я стучу в дверь и захожу в комнату. Хеймитч, Плутарх и очень потрепанный Финник без дела сидят за столом, накрытым едой, которую никто не трогает.

Дневной свет льется в изогнутые окна, и в отдалении я вижу верхушки деревьев. Мы летим.

— Решила угробить себя, солнышко? — говорит Хеймитч с очевидным раздражением в голосе. Но когда я начинаю заваливаться веред, он подходит, хватая меня за запястья, и возвращает в устойчивое положение. Он смотрит на мою руку. — Итак, ты и шприц против Капитолия? Видишь, именно поэтому никто не позволят тебе разрабатывать планы. — Я смотрю на него с непониманием. — Брось его. — Я чувствую, как давление увеличивается на моем правом запястье, пока моя ладонь не вынуждена раскрыться, и я выпускаю шприц. Он усаживает меня на стул рядом с Финником.

Плутарх ставит передо мной миску с бульоном. Булочку. Сует ложку в мою руку.

— Поешь, — произносит он несколько более добрым голосом, чем Хеймитч.

Хеймитч садится прямо передо мной.

— Китнисс, я собираюсь объяснить тебе, что случилось, и я хочу, чтобы ты не задавала никаких вопросов, пока я не закончу. Поняла?

Я тупо киваю. И вот, что он мне рассказывает.

План забрать нас с арены был с того самого момента, как объявили о Двадцатипятилетии Подавления. У трибутов-победителей из Третьего, Четвертого, Шестого, Седьмого, Восьмого и Одиннадцатого знания об этом были разной степени. Плутарх Хевенсби в течение нескольких лет был частью тайного сообщества, стремящегося свергнуть Капитолий. Он удостоверился, что провод будет среди оружия. Бити отвечал за обеспечение дыры в силовом поле. Хлеб, который мы получали на арене, был закодированным сообщением о нашем спасении. Дистрикт, из которого был хлеб, указывал на день. Три. Число булочек — час. Двадцать четыре. Планолет принадлежит Дистрикту-13. Бонни и Твил, женщины из Восьмого, которых я встретила в лесу, были правы в том, что он существует и способен обороняться. Сейчас мы окольными путями направляемся к Тринадцатому. Тем временем, большинство дистриктов Панема находятся в полномасштабных восстаниях.

Хеймитч остановился, чтобы понять, улавливаю ли я мысль. Или, возможно, на этот момент он закончил.

Нелегко принять такой разработанный план, частью которого я была, так же, как я была частью Голодных Игр. Используемая без согласия, без осведомленности. В Голодных Играх я хотя бы знала, с чем имею дело.

Мои предполагаемые друзья были гораздо более скрытными.

— Ты не говорил мне. — Мой голос такой же хриплый, как у Финника.

— Ни тебе, ни Питу не сказали. Мы не могли рисковать, — говорит Плутарх. — Я даже волновался, что ты упомянешь мою неосторожность с часами во время Игр. — Он достает свои карманные часы и двигает их большим пальцем, чтобы на них вспыхнула сойка-пересмешница. — Конечно, когда я показал тебе это, я просто проинформировал тебя об арене. Как ментора. Я думал, это будет первым шагом к получению твоего доверия. Я даже вообразить не мог, что ты снова будешь трибутом.

— Я все еще не понимаю, почему меня и Пита не посветили в план? — произношу я.

— Потому что, как только силовое поле исчезло, вы были бы первыми, кого они попытались бы захватить. И чем меньше вы знали, тем лучше, — отвечает Хеймитч.

— Первые? Почему? — спрашиваю я, пытаясь следовать ходу их мыслей.

— По той же самой причине, по которой остальные из нас согласились отдать свою жизнь ради вашего спасения, — говорит Финник.

— Нет, Джоанна пыталась убить меня, — отвечаю я.

— Джоанна ударила тебя, чтобы вытащить следящее устройство из твоей руки и увести от тебя Брута и Энобарию, — произносит Хеймитч.

— Что? — Моя голова раскалывается, и я хочу, чтобы они перестали ходить вокруг да около. — Я не понимаю, что вы…

— Мы должны были спасти тебя, потому что ты сойка-пересмешница, Китнисс, — говорит Плутарх. — Пока ты жива, жива революция.

Птица, брошь, песня, ягоды, часы, крекер, одежда, вспыхивающая огнем. Я сойка-пересмешница.

Та, которая выжила, несмотря на планы Капитолия. Я символ восстания.

Это то, что я подозревала, когда нашла сбежавших Бонни и Твил. Хотя на самом деле я никогда не понимала значительность этого. Но тогда я и не должна была понимать. Я думаю о Хеймитче, смеющемся над моими планами сбежать из Дистрикта-12, начать свое собственное восстание, даже над мыслью, что Дистрикт-13, возможно, существует. Отговорки и обманы. И если он мог делать все это, скрываясь за маской сарказма и пьянства, так убедительно, о чем еще он мне лгал? Я знаю, о чем.

— Пит, — шепчу я с обрывающимся сердцем.

— Остальные поддерживали Пита, потому что если бы он умер, мы знали, не было бы никакой возможности оставить тебя в союзе, — говорит Хеймитч. — А мы не могли рисковать, оставляя тебя незащищенной. — Он произносит это, как ни в чем не бывало, с тем же выражением, но он не может ничего поделать с серым оттенком, в который окрашивается его лицо.

— Где Пит? — шиплю я на него.

— Его забрал Капитолий, как и Джоанну с Энобарией, — говорит Хеймитч. И наконец-то соизволяет опустить глаза.

Технически, я не вооружена. Но никому и никогда не следует недооценивать вред, который могут причинить ногти, особенно если цель этого не ожидает. Я бросаюсь через стол и царапаю лицо Хеймитча, вызывая потоки крови и повреждение глаза. А затем мы кричим ужасные вещи друг другу, по-настоящему ужасные, Финник пытается оттащить меня, и я знаю, что все, что Хеймитч может сделать, не разорвать меня на части, я сойка-пересмешница. Я сойка-пересмешница, и сохранить меня живой стоило ему огромных усилий.

Еще одни руки помогают Финнику, и я возвращаюcь на свой стол. Мое тело удерживают, запястья связали, поэтому я снова и снова яростно стучу головой по столу. В мою руку входит игла, голова болит так сильно, я перестаю сопротивляться и просто издаю ужасные звуки, похожие на крики умирающего животного, пока мой голос не пропадает.

Лекарство вызывает успокоение, но не сон, поэтому я оказываюсь в ловушке неопределенного, причиняющего тупую боль страдания, которое, кажется, будет теперь со мной всегда. Они снова вставляют в меня трубки и говорят успокаивающими голосами, которые никогда не достигнут моего сознания. Все о чем, я думаю, это Пит, лежащий где-то на таком же столе, пока они пытаются заставить его выдать информацию, которой у него даже нет…

— Китнисс, Китнисс, мне жаль. — Голос Финника идет от кровати, стоящей рядом с моей, и проскальзывает в мое сознание. Возможно, потому что у нас общий вид боли. — Я хотел вернуться за ним и Джоанной, но не смог сдвинуться.

Я не отвечаю. Благие намерения Одейра означают даже меньше, чем ничего.

— Для него это лучше, чем для Джоанны. Они выяснят, что он ничего не знает довольно быстро. И они не станут убивать его, если посчитают, что смогут использовать его против тебя.

— Как приманку? — говорю я в потолок. — Так же, как они будут использовать Энни, Финник?

Я слышу, как он плачет, но меня это не волнует. Они, вероятно, даже не попытаются выпытать у нее что-нибудь, она ушла. Ушла сразу и навсегда несколько лет назад на Голодных Играх. И у меня хорошие шансы отправиться по тому же пути. Возможно, я уже схожу с ума, и ни у кого не хватает мужества сказать мне об этом. Я чувствую себя достаточно сумасшедшей.

— Мне жаль, что она не была мертва, — говорит Финник. — Мне жаль, что они все не были, как и мы. Так было бы лучше.

Ну, на это нечего ответить. Мне трудно спорить, ведь я сама шла со шприцом на поиски Пита, чтобы убить его, когда нашла их. Я действительно хочу, чтобы он был мертв? То, что я хочу… Я хочу его обратно. Но теперь я никогда не смогу его вернуть. Если даже сила мятежников смогла бы как-то свернуть Капитолий, то, можно быть совершенно уверенным, президент Сноу успеет перерезать Питу горло. Я никогда не верну его. Таким образом, смерть лучше.