Туллио Аволедо - Корни небес Страница 77

Известие о том, что Патриарх на самом деле существует, переполняет меня радостью. Моя миссия почти выполнена. И все же все впечатления отступают перед чудесным зрелищем этого дворца, его сокровищ и, прежде всего, самой Алессии.

Я молча следую за ней.

Мы идем по длинным коридорам, сквозь другие комнаты, все время в полутьме. Кое-где вижу людей, которые спят на полу, но, пытаясь поспеть за быстрым шагом Алессии, не успеваю разглядеть их как следует.

В одном из коридоров на стенах висят пустые рамы.

— А куда же делись картины? — спрашиваю я ее.

У нее на лице появляется странная гримаса, но быстро исчезает.

— Не знаю.

Проходя рядом с одной из рам, я вижу какой-то блеск. Наклоняюсь, как будто чтобы завязать шнурок.

То, что застряло в углу рамы, было кусочком стекла, покрытого сбоку серебром.

В рамах были не картины, а зеркала.

Алессия делает нетерпеливый жест, она уже дошла до следующей комнаты. Я подбираю крошечный кусочек стекла и кладу его в карман, завернув в свой грязный и ветхий носовой платок, после чего догоняю мою провожатую.

Комната, в которой она ждет меня, огромна. В катакомбах святого Каллиста такой не было, наверное, даже у кардинала Альбани. Похоже, что в ней раньше стояла столь же огромная кровать, так как на паркете остались следы ее ножек. Но теперь ее там нет, и только в центре комнаты лежит что-то вроде японского футона,[86] и рядом — сложенное одеяло, безупречно чистое полотенце и блюдце с маленьким кусочком мыла.

Сбоку, от пола до самого потолка, возвышаются стопки книг, самых разных размеров, от карманных, на дешевой бумаге, до томов семнадцатого века. Однако все они лишены обложек. Вернее, обложки сгружены стопками у противоположной стены. Как будто кому-то пришло в голову снять с книг шкуру, как с пушных зверей.

Алессия улыбается:

— Когда голод диктует свои условия, все, что угодно, может превратиться в еду. Сначала сварили бульон из пары кожаных обложек. Потом кто-то понял, а может быть, где-то прочитал, что можно варить клей, и из него получается съедобная субстанция. И так все книжные обложки были сняты, чтобы сварить из них сироп, который превращается во что-то вроде карамели.

Я киваю. Максим рассказывал, что в Ленинграде, во время блокады, делали то же самое. Его родители только так и смогли выжить.

Я дотрагиваюсь до обложки книги. Читаю название. «De Phaenomenis in Orbe Lunae», 1612. Текста нет. Он, конечно, в той куче у противоположной стены.

— Книги, сложенные у стены, спасают от холода, — объясняет Алессия.

— Можно использовать книги и получше, — вздыхаю я.

— Конечно. Но это не поможет тебе выжить.

Я смотрю в окно, туда, где когда-то был Гранд-канал. Прикасаюсь рукой к щеке. Не считая трехдневной щетины, я не могу нащупать ни гнойничков, ни рубцов, которые должны были образоваться после того, как я столько времени провел на открытом воздухе. Больше того, я должен быть не в силах поднять руку. Возможно, я должен быть уже мертв.

— Как вы защищаетесь от радиации? — спрашиваю я Алессию, с восхищением взирая на ее совершенную кожу.

— Так же, как мы защищаемся от холода и от голода. Наш Патриарх заботится обо всем, ты еще увидишь.

Канал почти полностью покрыт снегом. Немного есть его и на крышах дворцов. В конце блинного каньона виднеются темные контуры чего-то непонятного.

— Что это? — спрашиваю я, показывая на один из них Алессии.

— Это обломки кораблей. Не больших кораблей, а маленьких лодок, которые остались на отмели и потом сгнили. В них нет сокровищ. Сокровища мы находили в других местах. В Арсенале, например. Или в Венецианском заливе. Это еще одно место, кроме побережья Лидо, где можно найти удивительные вещи.

— Сколько вас? — спрашиваю я, перебивая ее.

Алессия опускает ресницы и не отвечает.

— Это несложный вопрос, — настаиваю я.

Она поворачивается к окну. Солнце освещает ее лицо, преображая его.

Сейчас, больше чем когда-либо, мне приходит в голову идея нетленного тела. Того, что мы обретем после воскресения: похожее на наше физическое, но другое — тело, которое может питаться и дышать, но которое больше не подвержено болезням и смерти. Тело, которое может свободно двигаться между небом и землей, перемещаясь в один момент из одного места в другое, как Иисус после воскрешения. Тело, похоже на человеческое, но во всех смыслах более совершенное.

Я приближаю руку к ее плечу, и на какое-то время свет играет со мной шутку. Ее тело становится прозрачным, и у меня ощущение, будто если я вытяну руку еще немного, она пройдет его насквозь.

Затем Алессия поворачивается, и я в который раз оказываюсь околдован магией ее глаз.

— Ты можешь потерпеть еще немного? Прошу тебя. Когда ты встретишь Патриарха, ты все поймешь. А сейчас тебе нужно отдохнуть. Важно, чтобы ты чувствовал себя хорошо, когда встретишь его. Поспи немного, хочешь?

— Как я могу спать в таком месте? Это как попросить ребенка уснуть перед походом в Диснейленд…

Она кивает.

— Ты не спрашиваешь меня о том, что такое Диснейленд?

Алессия отводит взгляд в сторону. Она долго смотрит на канал за окном, в котором такие чистые стекла, что кажутся сделанными из воздуха и света. Стекло, которое ничего не отражает. Которое, наверное, ничего не помнит.

— Я знаю, что такое Диснейленд. Что это было такое.

— Но тебе же не может быть больше двадцати лет. Как ты можешь знать, что такое Диснейленд?

Алессия улыбается. Затем произносит несколько слов на языке, которого я не знаю. И смотрит мне прямо в глаза.

— Ты поклялся, что, прежде чем судить, постараешься понять. А прежде чем понять, постараешься открыть разум.

Я делаю шаг вперед, становлюсь рядом с ней. Какое-то время мы смотрим на пустой канал, и я пытаюсь представить, как он выглядел, когда был заполнен водой, а на берегах было полно людей, поскольку сейчас они пусты, как разрушенная церковь.

— Наверное, она была очень красивая, — шепчу я. — А теперь, посмотри…

— Quomodo sedet sola civitas…

— Ты знаешь латынь.

— Совсем чуть-чуть. Я знаю, что означают слова, которые я только что произнесла: «Как пустынен город, некогда полный людей»…

— Но ты не знаешь, сколько вас.

— Я не сказала, что не знаю этого. Я сказала, что я не хочу тебе это говорить. Ты должен подождать. Сегодня вечером все узнаешь. А сейчас приляг, отдохни.

— А ты куда идешь?

— В другое место.

— Почему же ты не останешься здесь?

Меня самого поражает значение этих слов. Я чувствую, что краснею.

— Ты взрослый мужчина, — отвечает она безо всякого стеснения.

— А еще я священник, — спешу уточнить я.

Алессия ничего не отвечает. Она смотрит мне в глаза, и ее собственные глаза кажутся еще больше, еще чернее.

Она смотрит до тех пор, пока я не чувствую, что у меня подгибаются колени и я падаю на пол. Отделившись от стен, ко мне ползут тени. Сон становится большой чашей, в которой я тону. Чьи-то сильные руки — не рискну предположить, что это руки Алессии, — кладут меня в спальный мешок, застегивают молнию. Мешок пахнет плесенью, и это последнее, что я помню.

34

КОТ

Я просыпаюсь из-за очень неожиданного чувства. Как будто кто-то мне дышит в щеку. Это свежее, ритмичное, почти гипнотическое дыхание.

Я открываю один глаз и вижу перед собой два вертикальных зрачка.

Поднимаю голову, и кот делает три шага назад. Шага, не прыжка. Он абсолютно уверен в себе.

Я не видел кота с дней Великой Скорби. Думал, что они все вымерли. Единственные животные, которых я видел в последние двадцать лет, — это крысы. Дети охотились на них в самых далеких туннелях катакомб, чтобы потом продать их мясо и шкурку.

Но кот…

Говорили, что были банды одичавших котов, которые нападали в руинах на одиноких людей. Говорили также, что существуют и своры собак и что некоторые из них — огромные, как медведи.

Но никто из тех, кого я знаю, их не видел.

Кроме крыс, единственным животным, которого я видел после Страдания, был мастино Алессандро Мори. Это был старый и больной зверь, который волочился за его ногами на публичных мероприятиях. Когда старик умер, пес последовал за ним в загробный мир, если не в саму могилу. Легенды туннеля говорили о том, что он прислуживает там за столом молодым Мори.

Как ни жалок он был, и он был редкой птицей.

Кот долго смотрит на меня. У него умные глаза: внимательные, осторожные. Этот кот молод. У него полосатая мантия, зеленые глаза, а вид — сытый и здоровый.

Я сажусь, опираясь на локоть.

Свет, который идет из окон, полон теней. Вечерний свет.

Кот продолжает смотреть на меня. Затем, с большим достоинством, поворачивается к мне спиной, бежит по направлению к окну.