Борис Царегородцев - Арктический удар Страница 78

Кроме того, я бы адмиралов Владимирского и Октябрьского разжаловал в матросы или даже отдал под трибунал за то, что они бросили в Севастополе более ста тысяч своих солдат, которые верили им, и не предприняли попытку хотя бы половину из них спасти. А это были обстрелянные солдаты, и они помогли бы сдерживать наступление врага на Кавказ. Зачем надо было врать своим солдатам, что мы вас не бросим и пришлем корабли, чтобы вас всех вывести. А они верили своим военачальникам, и ждали, и еще две недели оказывали сопротивление после официальной сдачи города. Но нечем было сопротивляться, склады были взорваны, а там находились сотни, если не тысячи тонн боеприпасов. Когда взрывали склады, в этих штольнях находились раненые, и не всех их оттуда вынесли.

Адмирала Трибуца также надо судить за то, что угробил половину флота, загнав его на минное поле, бросил транспортные суда, а сам с основными силами бежал. Оставив суда без зенитного прикрытия, предоставив немецким летчикам прекрасную возможность поупражняться в бомбометании по беззащитным кораблям с ранеными и эвакуированными, из которых большинство женщины и дети. Сколько их погибло – даже в наше время никто не знает. Хотя Трибуц мог это минное поле обойти, провести свои корабли и транспорты вдоль берега. Боялся немецких орудий? Да он располагал такими силами, что мог подавить любую батарею противни ка. Но там находились одни полевые орудия, мало приспособленные к стрельбе по морским целям. Я до пускаю, потеряли бы пять – десять судов и кораблей, но ведь было потеряно более шестидесяти, а на них двадцать тысяч только бойцов, защитников Таллина.

Еще одну ошибку допустили в тридцать восьмом году, назвав проект эсминцев типа «Гневный» вредительским. Тот, кто это сказал, и был вредителем. Из-за него нашу судостроительную промышленность лихорадило два года. Надо было просто достраивать эти эсминцы до конца, а со следующего проекта переходить на эшелонное расположение механизмов. А не переделывать «семерки», из которых вышли не улучшенные, как обозначает теперь буква «У» в этом проекте, а ухудшенные, как говорят моряки. И те и другие эсминцы гибли одинаково, и никакой разницы не было, какое расположение механизмов, линейное или эшелонное. Два года было потеряно, за это время все заложенные корабли вступили бы в строй. Ну, за исключением некоторых на Дальнем Востоке, но к сорок второму точно все были бы в строю. И уже наверняка начали вступать в строй эсминцы тридцатого проекта, некоторые точно находились бы в строю флота.

– Да, товарищ Головин, просветили вы нас, а нам докладывали совсем по-другому. И откуда вы это все знаете?

– Пришлось проанализировать много исторических документов, почитать черновики и послушать рассказы фронтовиков, именно тех, кто сидел в окопах или ходил на кораблях и все это испытал на своей шкуре. Их воспоминаний не печатали. А это не те парадные мемуары полководцев, которые тоже издавались после цензуры, где правды от силы двадцать процентов, а остальное писано в угоду политикам, желавшим скрыть правду о таких чудовищных жертвах, понесенных в этой войне. А были и такие фронтовики-писатели, которые просидели при штабах, я не имею в виду именно штабных работников, а тех, кто пристроился в тепленькое местечко и всю войну тут и просидел. Он немца, может, только на картинке и видел и ни разу из своего личного оружия не выстрелил, а грудь вся в орденах и медалях, за совершенные подвиги на женском поприще и на складах по присвоению продуктов и имущества. А потом писали книги, как они загибались в окопах и как они геройски били фашистов.

– А не много ли вы берете на себя, товарищ Головин, судить о фронтовиках, когда сами не воевали и в окопах тоже не сидели и судите о войне только по рассказам и документам?

– Да нет, товарищ Берия, просто наболело. Сколько было преступных ошибок и напрасных жертв за первый год войны. На этих ошибках наша армия училась целых два года, все считая немецких солдат плохими вояками, пока не научилась воевать. Вы бы послушали, что говорит об этой войне наша молодежь, насквозь пропитанная западной идеологией. Да это еще что, сейчас появились неофашистские организации, которые восхваляют Гитлера и его последователей. Война стала забываться, все же прошло семьдесят лет после ее начала, и молодое поколение о ней практически ничего не знает, да и знать не хочет. В наше время служба в вооруженных силах не престижна, молодежь всеми правдами и неправдами старается избежать службы. Да и что можно сделать из парня, попавшего в армию на год.

– Что же вы сделали со страной, что со всеми вами там случилось?

– Это не мы. Все началось гораздо раньше, когда произошло разделение общества на элиту и быдло. Как у вас раньше было, партия для народа, потом народ и партия едины. А дальше я сам для себя, а ты, народ, выкручивайся как можешь. В шестидесятых – семидесятых годах народ все для партии, а себе что останется. Про лихие девяностые и говорить не хочется. Самое ужасное для страны время, каждый уездный пар тийный чиновник – местный царек. В республиках беспо рядки, всем захотелось независимости, свободы, демократии. СССР перерос в СНГ – Содружество Независимых Государств или союз нищих и голодных, и наконец, на карте мира появились пятнадцать новых государств. Был могучий Союз, который все боялись и уважали, а теперь половина отделившихся республик стали прихвостнями янки, пляшут под их дудку. Надо после войны упразднить республики, чтобы в будущем избежать проблем с их стремлением к независимости.

– Как это упразднить, что скажет народ на это?

– Народ ничего не скажет. После такой войны, где все народы вместе воевали за свободу своей общей страны, за выживание, делить просто нечего. Надо разграничить территорию страны на округа или края, упразднить республики и старые административные границы. Я думаю, двадцати пяти – тридцати округов хватит, и в будущем никому не придет в голову делить страну на княжества. Да и всяких партийных чиновников будет в несколько раз меньше.

Я замолчал и ожидал реакции. Сталин прохаживался по кабинету, что-то обдумывая, крепко зажав в руке свою трубку. Берия в это время молча наблюдал за ним и посматривал на меня сквозь свое пенсне.

– Товарищ Головин, вот вы сейчас возьмете и проработаете варианты административного устройства страны, как вы его видите, а мы почитаем и оценим ваши измышления.

– Я попробую, товарищ Сталин.

– Вы не пробуйте, товарищ Головин, а к завтрашнему дню подготовьте и предоставьте свои соображения.

– Так точно, товарищ Сталин.

На этом моя встреча со Сталиным закончилась, я вышел в приемную и стал ожидать, когда освободится Берия. Он пробыл в кабинете еще около часа и вышел оттуда не в лучшем расположении духа. Уже в машине он высказался в том плане, что я слишком мрачно описал все, что происходит в войсках. Сталин распорядился создать комиссии и направить в войска. В начале декабря я снова был у Берии в кабинете, и после некоторых пояснений по поводу того, как протекают боевые действия на фронтах, Берия обратился с просьбой: