Олег Ростислав - Закон Дарвина Страница 80

– День добрый, дядя Крэхи, – сказал полисмен, останавливаясь лицом к лицу со стариком – в ярде от него. Старик кивнул. Полисмен помедил и продолжал: – Мальчишка у тебя? Русский мальчишка?

Старый Крэхи смерил полисмена внимательным взглядом. Молча и не очень долго – но сержант МакКуайри переступил с ноги на ногу и кашлянул. Неуверенно.

– Вымахал ты, Дьюни, – проворчал Крэхи, садясь на скамью у входа. – Помнишь, как ты прибегал к моему среднему, вы играли вон там, – он кивнул на вересковые просторы, убегавшие в небо, – и моя старуха кормила вас обоих? Вы были прожорливы, как поросята.

– Я все помню, мистер МакКуайри… – пробормотал сержант, глядя себе под ноги. – Но я…

– Ты помнишь этот язык? – перешел Крэхи на гэльский. Дьюни МакКуайри помедлил – и кивнул.

– Я помню, дядя Крэхи, – ответил он. И поднял глаза.

– И ты заберешь мальчика из моего дома, куда я тебя не зову, – голос старика был ровен и тих, – и отвезешь его в город и отдашь нечестивым? Ты сделаешь так, щенок клана МакКуайри? И небо и вереск более ничего не значат для тебя и более не зовут тебя? Ты продал их, Дьюни МакКуайри? Ну так знай, – старик встал, – я буду бить тебя за этим порогом. И внук мой будет бить тебя за этим порогом. Не для тебя мой порог.

Сержант свел брови. Сделал движение к поясу. И – опустил руку.

– Я скажу, что никого не нашел, дядя Крэхи, – сказал он тихо. – Не видел никого и никого не нашел. Море взяло русского. И я позвоню тебе, если приедут искать. Но не приедут. Тяжелые дни и кровавые дела настают, старый.

– Наши края видели много тяжелых дней и кровавых дел, – ответил старик, садясь снова. Сержант помедлил и сел рядом. – Но не видели они, чтобы и врага, ступившего через порог беспомощным, выдали люди клана МакКуайри. Спасибо тебе, щенок, что не увидят и сейчас.

– Сними проклятье порога. – Голос сержанта вдруг стал умоляющим. Старик усмехнулся:

– Ты веришь?

– Я верю.

– Ну так я не говорил того, что ты слышал. Ты ослышался.

– Спасибо, дядя Крэхи… – сержант вздохнул.

– Это Аран, – сказал старик. – Это не Лондон. Это даже не Эдинбург. Тут не живут так, как там… И с людьми, у которых черная душа, тут случается всякое.

2. Швеция

– Святый Боже.

Фру Орама взялась за щеки, созерцая своего младшего сына, стоявшего на пороге дома в состоянии, которое можно было назвать разве что растерзанным. Двенадцатилетний Юлле Орама был мокр, грязен и избит. Правый глаз еле смотрел из сине-алой щелочки. Обе брови и подбородок были рассечены, губы превратились в лепешки.

– Мама, – сказал он, и взгляд неподбитого глаза – синего – был спокойным, – они просто стояли и смотрели. И Бенка, и Ло… Радовались, что их не трогают. – Он бросил сумку с оборванным ремнем мимо женщины в прихожую. – Мам, дай я войду.

– Кто тебя избил? – Женщина машинально посторонилась. Стараясь держаться прямо, Юлле вошел внутрь, обернулся через плечо:

– Кто? – Он поднял сумку, не сгибаясь в поясе, присев на корточки. – А как думаешь?..

…Пакистанцев было трое, все – старше Юлле с приятелями. Курчавый тонколицый Ахмат, облизывая губы, обнимал за плечи свою «девочку», девятилетнего Окке. Плотный, даже толстоватый Достум перекрывал выход из проулка. Валид стоял впереди, похлопывая ладонью по кулаку.

Юлле ощутил, что Бенка и Ло отстали и остановились. Не обернулся – а в животе возникла сосущая трусливая дурнота. Все силы уходили на то, чтобы остаться стоять прямо и не отводить глаз.

– Твой брат в Руссийском Халифате воюет против наших единоверцев, – процедил Валид. – Мне сказал мой отец.

Отец Валида работал в мэрии. Эта мысль промелькнула у Юлле по краешку сознания. Он промолчал. Валид снова хлопнул ладонью и осклабился, когда Юлле вздрогнул от неожиданности и резкого звука.

– Удрал из армии и воюет за этих шакалов, руссийцев, – продолжал пакистанец. Окке жеманничал, терся о руку Ахмата. Достум тупо лыбился во всю жирную рожу. – Мы решили, что за брата-предателя расплатишься ты.

– Мой брат не предатель, – ответил Юлле тихо. Пакистанцы засмеялись.

– Он предал Аллаха, – поучительно произнес Валид. – Мы позволили вам, неверным, служить делу Аллаха и уничтожать руссийцев, а он предал. Поэтому если хочешь уйти с целой рожей, то сейчас ты встанешь на колени и десять раз скажешь: «Аллах Акбар!»…

…Лицо почти не болело, оно было после визита врача каким-то чужим. Юлле валялся на кровати и смотрел на постер над дверью – драккар на синих волнах. Мама чем-то гремела на кухне. Она легко себя убедила, что ничего не случилось, даже в полицию не пошла… Да и какой смысл, если почти все полицейские были южанами? Ну подрались мальчики. Это всегда бывает. Если бы Юлле избил азио-шведов, тогда могли бы возникнуть проблемы – так поступают только фашисты… Последний раз такое было два года назад, тогда мальчика сразу забрали и отправили на коррекционный курс в клинику, а потом передали куда-то в приемную семью… Но, слава богу, этого не произошло. Мало беды со старшим, который, кажется, сошел в России с ума.

Юлле лежал на кровати уже почти три часа. И думал, что завтра надо будет идти в школу, у ворот – здороваться с Бенкой и Ло, говорить про «послеуроков», про компьютеры… не забыть посторониться, когда пройдут хозяева школы – пакистанцы, плотной кучкой, громко галдя, гогоча, отплевываясь, те, кто старше – с местными любовниками и любовницами…

Драккар плыл, плыл, плыл… Как там брат – в этой России? Если бы он был тут… Пока он был тут – пакистанцы остерегались приставать. Брат был не похож на большинство людей вокруг…

Юлле сел и вдруг понял сразу все, что надо делать. От самого начала и до самого конца. Это было так просто, что он даже удивился – странно. Почему он раньше не понимал? Глупость какая-то, дикость и гипноз. Он встал, подтащил вихляющийся компьютерный стул к стене, полез на антресоли. Не удержал первый же ящик и крикнул упреждающе:

– Все нормально, мама, я готовлюсь к урокам!

Поверила и не пришла проверять. Правильно, зачем?..

…Это была Вещь прадеда. О нем Юлле ничего не знал и не имел представления, кем тот был. Просто, еще когда пять лет назад отец жил с ними, они вдвоем – брат учился – разбирали подвал. И Юлле нашел большую деревянную коробку. Дерево приятно пахло, если его потереть, и отец сказал, что это можжевельник, а коробка принадлежала его деду. Он открыл ее и сразу сунул сыну, сказав, что когда-то в нее лазил, но так и не разобрал до конца, а потом вообще потерял…

Вещь лежала на самом дне, под какой-то одеждой, старыми смешными фотографиями, бритвой – тоже смешной, будто из кино. Юлле не знал, зачем сохранил тот ящичек. Он несколько раз рассматривал фотографии, которые толком ничего не прояснили в жизни прадеда. А Вещь… Вещь называлась пистолет системы «Лахти», финский. К ней были две обоймы и початая коробка – семнадцать патронов. Юлле узнал это через Интернет, но к оружию тяги не испытывал и даже опасался его немного.