Джей Эм - Убийца теней Страница 18

Ну точно как пьяный Дарлен… да усталый ещё, шатаясь, по Сорметту побрёл. Мимо домов здешних, из которых громкая музыка и похабные песни слышатся. У второй же, или, может, у третьей двери, к нему девица подскочила:

– Хочешь, красавчик, со мной пойти?

Дарлен, как безумный, на неё уставился. Ещё быстрее завертелся мир вокруг него. А девка уже кружевную кофту на груди расшнуровывает:

– Пойдём, у меня для тебя есть кое-что. Много чего есть…

Но это она в неверном ночном свете девицей кажется, а присмотришься – лицо немолодое, морщины у глаз, краска слоями.

– Пошла прочь! – оттолкнул её Дарлен от себя и дальше зашагал. Потаскуха ему вслед ругательство проорала.

Но недалеко ушёл – другая откуда-то появилась, третья. Юбки чуть не до самых бёдер задирают – у-у, мерзость… Мимо всех них прошёл Дарлен, не остановился. Так и убрался бы из Сорметта, да в самом уже конце её увидел. Молодая совсем. Действительно, молодая. И платье на ней какое-то очень уж простое, закрытое. А, невинную из себя строит, для тех, кому такое нравится… А сама-та ещё хуже тех, других, продажная. Шагнула навстречу, в кружок фонарного света, чтобы товар лицом показать. Улыбается, ямочки на щеках. И волосы по плечам – золотые… Золотые.

Остановился Дарлен, как вкопанный. На миг показалось, что Вилону видит. Что она и эта вот – одна, и лицо, и фигура одинаковые.

А девица по-своему это его оцепенение истолковала:

– Привет, дорогой…

И за шею хочет обнять. Духи у неё дешёвые, приторные, так и бьют в нос. Вдохнёшь – цветы какие-то мерещатся. Красные цветы… как раны открытые. Как…

А волосы-то у неё и правда золотые совсем.

Желание изнутри пламенем обожгло. Так же вот и Вилона его дразнила. Губы для поцелуев подставляла, а чуть покрепче приобнимешь её – вырывается: нет, нельзя. Вилона… Моя! «Нет, не твоя». Тварь лживая… Такая ярость вспыхнула в сердце, что даже вожделение пересилила. Чувство зверя, у которого его – его собственную – добычу отнимают.

Не справиться. Не погасить это, зверское. Нет обратной дороги.

Если бы стал свидетелем этой сцены человек с даром видуна – увидел бы, как пробивается из человеческого тела свинцово-клубящийся бутон на длинном стебле, вырастает из спины, дорогу себе прогрызает. Словно сама плоть на спине расходится, выпускает на волю тёмный сгусток. Но – не плоть, конечно. Насквозь проходит «бутон». Ларвы и сами плоти не имеют, и из человеческого тела так вырываются, что и не замечает хозяин.

Только видун заметит. Но не было рядом видуна.

– Тварь, тварь, гадина!

Раз, и другой кулак Дарлена врезался девушке в лицо. Охнула она, покачнулась, упала на землю, к его ногам.

– Дрянь, шлюха!

Не замечая ничего вокруг, себя не помня, стал её пинать. Она сначала вскрикивала, после стонала только.

А потом вдруг как схлынуло всё.

«Я не хотел её бить».

Наклонился Дарлен к девушке, тронул за плечо. Та снова застонала и попыталась в сторону отползти. Живая…

– Эй, слышишь? Слышишь меня? Я это… не хотел. Правда. Само оно как-то, не знаю…

Она не ответила. Дарлен выпрямился, оглянулся по сторонам. Никого. А надо бы, чтобы помог ей кто-нибудь. Надо бы… вдруг у неё кости переломаны…

Кто-нибудь, но не он. Ведь его обвинят сразу, и не объяснишь, что не хотел. Может, и хорошо, что никого нет поблизости, что в ближайшем кабаке так на гитаре да на сейманском барабане наяривают, что криков не разобрали.

Девушка опять застонала глухо. Дарлен отступил на шаг, поморщился, помотал головой, как будто отрицая вот это, очевидное.

И тут неподалёку топот бегущих ног послышался. Услышал всё-таки кто-то вопли её…

Прочь. Прочь. Нельзя, чтобы его рядом с ней застали.

И побежал Дарлен. Снова мир вокруг завертелся. Только теперь не от обиды детско-взрослой, от ужаса уже, от отвращения – ну зачем, зачем это всё? Зачем всё так мерзко?

Остановился Дарлен, задыхаясь. Если кто и гнался за ним, то давно уже отстал. Но как с этим ужасом и с отвращением справиться?..

Не хотел бить. Хотел – не хотел. К самому горлу подкатывало, душило что-то, не давало вздохнуть. Дарлен понял, что если прямо сейчас не сделает что-нибудь, то просто не выдержит этого, упадёт замертво.

Оглянулся в отчаянии. Где он, куда его ноги принесли? Эту часть города и знает-то плохо. На другой стороне улицы здание, высокая створчатая дверь, колонны по сторонам. Над входом – две параллельные черты и кружок между ними, знак двухбережной веры. К храму примчался… Вот куда и надо. Где, как не здесь, утешения, избавления от бед искать?

Бегом вбежал. И перед первым же священником, седобородым старичком, упал на колени:

– Святой отец, я грех совершил, покаяться хочу.

– Не «святой отец», святой брат, – поправил старичок.

«Отцами» только первых да вторых священников обители и города величают. А этот, значит, хотя и пожилой, только старший брат. Но Дарлену-то всё едино. У него слёзы по щекам ручьями текут. Другой постыдился бы плакать на людях, да и он, Дарлен, прежде постыдился бы. А тут само как-то заплакалось. И легче стало. И священник, сразу видно, добрый человек. Тихим, ровным голосом увещевает:

– Ну-ну, брат мой, не убивайся так. Что за грех? Кайся, Творец мира истинное покаяние не отвергнет.

– Женщину одну… обидел очень.

Так и не пошло с языка, что избил. Всё рассказал святому брату – и про Вилону, как с ней поссорился, и как в дурной квартал и пошёл. И про вожделение даже, которое в нём продажная девица вызвала, рассказал. Священник слушал да приговаривал: это хорошо, что понимаешь теперь, как неправ был, хорошо, что раскаиваешься. Значит, нет на тебе греха. Прощается грех, душа очищается…

Так и унялась в груди Дарлена буря. Но и под конец беседы своё «обидел» не смог он на «избил» заменить. Раз нет греха – какая разница…

Если бы видун рядом был, увидел бы, как недавно освободившийся ларв, тёмное облако на привязи, чуть-чуть только меньше стало, но не исчез никуда. Но не было рядом видуна.

Успокоился Дарлен. Сидит подле старого священника, вздыхает сокрушённо. Слушает успокоительные слова: это ведь не ты сам, это тебя злые духи на дурной путь толкнули, а ты тем лишь виноват, что поддался, слабость проявил. Смотрит на знак двухбережной веры, огромный, в человеческий рост, что в храме над алтарём помещён. И вдруг – как осенило Дарлена, до глубины души пронзило: «Прав святой брат, не я виноват, злые духи подбили. Их происки».

– Научите, святой брат, прошу вас, научите, как жить праведно? – оттуда же, из глубины души, слова.

– Я не научу. Творец мира меж двух берегов научит.

– А в братстве – праведная жизнь?

– Конечно, когда суета мирская тебя не касается, жизнь чище становится, праведнее. Когда искушения не видишь, оно и не коснётся тебя. От искушений – беги. Демоны человека искушают, а человек слаб, слишком слаб, уступает наущениям и прямо в лапы им, злобным левобережным духам, попадает. Вот и ты не устоял. Но раскаялся – значит, уже спасён, значит, другой, чистой жизни желаешь для себя.

– Да, святой брат, да, чистой жизни, где этих… не будет, таких, как эти женщины продажные…

– Я из обители Благих Духов. Приходи к нам. Тех, кто ложные помыслы на истинные сменил, грешно было бы отталкивать. Но служению вере себя посвятить – значит, всё прежнее отвергнуть. Готов ли ты к этому? Подумай хорошо. А работать на благо обители готов? Младшим-то особенно много всякого хозяйственного труда делать достаётся. Да ещё учиться приходится.

– Готов, святой брат.

– Ну, тогда примет тебя наш первый священник.

Обновлённым человеком Дарлен из храма вышел – так казалось ему. Ещё спрашивает священник, готов ли он… Конечно, готов. Прочь все соблазны, прочь мысли греховные, и людей, которые эти мысли вызывают, таких, как эти две… Как она, золотоволосая Вилона… Он теперь выше неё, не посмотрит в её сторону, даже если она сама себя предлагать начнёт. И ей, и всем докажет, что лучше он, выше, чище. Здесь, в вере, путь, здесь спасение. А кто по-другому скажет – тот злым духам поддался.

Один путь. Он, Дарлен, теперь знает его. Его долг – и других на этот путь наставлять, всех, кого сможет. А кого не сможет, кто левобережным духам себя предал и не отречётся от них – тому ни жизни истинной, ни света не будет. Тому – кара вечная.

«Приду, святой брат, завтра же приду. Дома прощусь со всеми, и если отговаривать начнут – не послушаю. Приду и все испытания вынесу, самую чёрную работу буду делать, если надо. Ради очищения души – всё преодолею. Стану двухбережным братом. Лучше всех них стану, выше, выше грязи их…»

Точно в лихорадке шептал так Дарлен, сам с собой разговаривал. И если бы был рядом видун, увидел бы, как второй тёмный бутон за его спиной распускается, ларв гордыни и веры в свою правоту, как в единственную истину, существование обретает.

Но не было рядом видуна. Некому было ужаснуться, правду узрев.

А в грязной подворотне квартала Сорметт давилась слезами, стирала кровь с разбитого лица золотоволосая женщина. Хватала ртом воздух – сломанным носом не вздохнуть. Рядом сводник матерился на чём свет стоит, проклиная того, кто его живой товар испортил. Да толстая рябая старуха, что девицам вроде служанки была, суетилась бестолково, квохтала: