Джей Эм - Убийца теней Страница 29

Родители девушки, узнав, кем оказался её соблазнитель и ужаснувшись судьбе, которая может ожидать её душу, согласились оставить её в храме.

Присматривать за Изэлью приставили сестру из маленькой женской двухбережной обители, что ютилась на южной окраине Лоретта. Девушку одели в грубую шерстяную рубаху, есть давали столько, чтобы не умерла с голоду. Если бы погиб её ребёнок, ужасный плод греха, было бы только лучше. Но демонские отродья живучи, и ребёнок упрямо не хотел расставаться с жизнью, живот Изэли всё больше круглился. Всё же остальное её тело страшно исхудало, от девушки с пышными формами, какой пришла она на исповедь к Воллету, осталась одна тень. Потускнели глаза, впали щёки, свалялись и спутались колтуном золотые волосы.

Воллет часто навещал её, твердил:

– Не упорствуй, дочь моя, покайся, расскажи правду.

В первые месяцы Изэль в ответ на эти слова только молчала. Но однажды начала приговаривать что-то бессвязное и даже тихо напевать, и чем дальше, чем чаще повторялось это. Воллет качал головой: как страшно свирепствует в ней злой дух! И никому не приходило на ум внимательнее всмотреться в первого священника, никто за его личиной скорби о заблудшей душе не разглядел тайной радости. Так-то, золотоволосая изменница…

В последний месяц заключения с Изэлью стали случаться припадки буйного помешательства. Бессвязные крики во время них сменялись рыданиями, девушка бессильно колотила кулаками в каменные стены и царапала их ногтями, до крови обдирая пальцы. Но никто не отвечал ей, никто не отзывался, только двухбережная сестра трижды в день заглядывала, принося воду и еду. Воллет теперь появлялся редко.

Порой сознание Изэли ещё прояснялось, и если в такой момент входила сестра-тюремщица, девушка умоляла её о самой коротенькой прогулке. Изэли хотелось взглянуть на небо и солнце, почувствовать дыхание вольного ветра на своём лице. В последний раз – она знала, что долго не проживёт. Но просьбы были напрасны.

А потом не стало уже ни приступов гнева, ни слёз, ни просьб. Изэль перестала узнавать людей и целыми днями неподвижно лежала на узкой жёсткой кровати, покрытой грязным одеялом.

«Злой дух вопреки нашим стараниям окончательно завладевает ею. Нам остаётся одно: молить Творца сжалиться над ней», – так сказал однажды Воллет сестре-тюремщице, и после этих слов окончательно перестал посещать узницу.

Когда пришёл срок родов, Изэль всё-таки вывели из её темницы – осквернять храм действом деторождения, и без того позорным, а в её случае – особенно, было нельзя. Полубесчувственную девушку доставили в лазарет-богадельню при женской обители, где умирали от самых ужасных болезней нищие и доживали свои дни бездомные старики. Позвали повивальную бабку, которая сразу сказала, что девица не жилец, да и младенец, скорее всего, тоже. И Изэль, едва произведя в страшных муках на свет ребёнка, действительно умерла. Но ребёнок упорно цеплялся за жизнь.

Об этом сообщили Воллету. Жизнь или смерть младенца зависели теперь от него и, конечно, ему надлежало принять решение уничтожить отродье злого духа. Но почему-то мысль о детоубийстве внушила ему гадливость, несмотря на то, что речь шла о презренном, нечистом существе. А потом пришла другая мысль. Ведь это часть её, изменницы с золотыми волосами, это почти что она сама – только не в обличии полоумной грязной девки, в обличии нового существа, которое будет расти… и которому можно будет продолжать мстить. Мстить за что? За обиду, нанесённую даже не его матерью, а женщиной, отдалённо на неё похожей? Об этом Воллет не думал. Слишком глубоко в его сердце пустили корни себялюбие и жестокость, чтобы допускать такие мысли.

Это новое существо никому не нужно, и меньше всего родителям Изэли, которые давно смирились с тем, что дочь потеряна для них. Это существо в его, Воллета, власти. Оно сделается тем, кем он захочет, кем велит ему стать. Этот ребёнок справедливо возненавидит породившую его лживую женщину, он будет не её сыном, а… «моей собственностью», – этого Воллет не произнёс даже мысленно. Но это было то, чего он хотел.

– Мы попытаемся спасти младенца, – сказал он пришедшей с вестью сестре-двухбережнице. – Постараемся, чтобы человеческая часть его души взяла верх над другой… Найдите ему кормилицу. Пока нуждается в женском воспитании, пусть живёт у каких-нибудь крестьян, а мы станем молиться за него.

Первые шесть лет жизни мальчик, которому Воллет дал имя Лорк в честь одного из великих подвижников двухбережной веры, прожил в деревне, что лежала к югу от города. Приёмные родители не знали подробностей его рождения, поэтому с радостью принимали плату в несколько монет за воспитание сироты.

В шесть лет Лорка забрали в обитель Священного Знака, и он стал одним из самых юных в Лоретте двухбережных братьев-учеников.

Когда в городе заговорили о каком-то пришлом учёном из Эйра, Воллет просто не мог не постараться побольше узнать о нём. Наиболее лёгким способом сделать это, было самому послушать, чему учит чужак, что за лекции читает с кафедры лореттской учёной общины.

Едва увидев эйрца, Воллет почувствовал к нему не только интерес но, неожиданно для себя, почти расположение. В нём ощущалась приветливость без заискивания, открытость без стремления кому бы то ни было навязывать своё общество, и увлечённость делом, которым он занимается, настоящий энтузиазм. Говорил он легко и живо, но при этом мысли его текли стройно, ясно, так что при известной доле внимания слушающим нетрудно было их понять. Но что это были за мысли!..

Странное сожаление охватило Воллета. Если бы привлечь такого человека в лоно двухбережной веры, какой вышел бы из него проповедник, какой пастырь для заблудших душ, с какой лёгкостью возвращал бы он их на истинную стезю… Это был бы отличный соратник. Воллет вдруг почувствовал себя одиноким как никогда. Уже двадцать с лишним лет он – первый священник Лоретта, и обладает властью, которой когда-то желал. Больше с годами она не становится, но всё же это настоящая власть. Только вот обратная её сторона – одиночество. Все братья и сёстры, все вторые священники подчиняются ему, но за всю жизнь он не встретил человека, с которым мог бы говорить не как с тем, кто выше него или ниже, но – как равный с равным, просто и по-дружески. Вот этот пришлый Талвеон, наверное, мог бы стать таким человеком… если бы не занимался греховной магией, если бы не проповедовал этой ложной философии, если бы не погубил свою душу.

Почему?! Почему он по другую сторону? Слушая, как Талвеон рассказывает о своих изысканиях и выводах, Воллет ощутил глухую злобу. Что ж, эйрец сам виноват. За этот час он наговорил столько, что хватит на несколько смертных приговоров. Какой глупостью или наглостью надо обладать, чтобы явиться в город смущать своими бреднями обучающуюся в общине молодёжь!

Не дослушав, Воллет тихо поднялся и вышел из аудитории. Нужно встретиться со старшинами, судьями и сотником городской стражи.

В мыслях уже выстраивался перечень обвинений, которые можно предъявить учёному. Длинный перечень…

Пришло и другое соображение. Процесс будет громким – ведь, по достоверным сведениям, Талвеон на родине, в Эйре, своими провокационным речами уже заработал себе дурную репутацию. Если он, Воллет, добьётся от еретика раскаяния, возможно, обратит на себя внимание Первообители. Возможно, отец Отр, сменивший в сане Первого из первых почившего отца Киннона, даст ему, Воллету, первосвященство в городе побольше Лоретта или даже в одной из обителей Норвейра.

Тёмный тюремный подвал, вонючий и душный. Мечутся по стенам тени палачей, в углу безмолвствует расследователь, а сидящий рядом с ним лекарь втихаря жуёт какой-то кусок – проголодался, пытка длиться долго. Здешняя обстановка, похоже, ему ничуть не мешает.

Но Воллета, когда он мельком глянул на эту трапезу, слегка замутило, как от излишнего опьянения. Отвращение смешалось с чем-то другим, чему он не знал названия, или боялся произнести его даже про себя… Это что-то острое, слишком уж волнующее. Чувство близости чужой боли… Чувство, что эта чужая боль зависит от него, Воллета. По его приказу она может стать сильнее или слабее. Этот человек, который мог бы быть его соратником… нет, это всё равно теперь, об этом не надо думать… Этот человек в его власти.

Или не в его? Не безраздельно… И это злило Воллета, хотя и тут он не желал сделать даже мысленного признания. Власть над чужой болью почти всегда означает власть над человеком – но не в случае Талвеона. Не иначе как злые духи помогают проклятому еретику терпеть пытку. Во всё время, проведённое в подвале, Воллет ни разу не вспомнил о возможном своём первосвященстве в другом городе. Желание сломить чужую волю приобрело для него абсолютную и самостоятельную ценность. Волю этого человека, который мог бы… нет. Нет.

Ни единого стона. Первый священник делает знак палачам. Скрип деревянной машины. По телу Воллета пробегает дрожь, словно отголосок чужой боли. На мгновение в мыслях он почти отождествляет себя со своей жертвой, но не сострадание, а странная приторная слабость переполняет его.