Джей Эм - Убийца теней Страница 36

Ярла перевела дух, заставила себя замолчать. Слишком уж развязался у неё язык… Не за своё дело принялась, за философствования. Причём весьма эмоциональные. Хватит в Лоретте и одного философа…

Поймав на себе пристальный взгляд Лорка – более пристальный, чем хотелось бы – Ярла отвернулась. Чего этот двухбережник себе воображает?.. Что в тайные мысли её проник? Угадал, что убийца теней из Фейрена не повзрослела до сих пор, и больно ей оттого, что не хотят люди «думать и делать плохо» перестать?

– Но ведь не только зло мы придумали, как ты говоришь, но и добро тоже, – не сводя с Ярлы почти по-детски ясного взгляда своих серых глаз, сказал Лорк.

Ну да. Чего ещё ожидать – от него-то?..

– Ага, – ворчливо откликнулась Ярла, – для нас если кто ближнему своему глотку за медный грош не хочет перегрызть, так уж и не знай какое добро тут, поудивляться надо и похвалить. Ты, святой брат… не больно верь всем словам-то моим, что вот, мол, сначала так люди думали, а потом по-другому стали, и изменилось всё. Сказки всё это, наши, ведуньи. Легенды, предания. То есть, может, и неправда совсем. Но я тебе про элементалов говорила… У Талвеона есть друг элементал, сильф, ты знаешь? – неожиданно для себя перевела разговор с отвлечённых тем на действительные события Ярла. – Хотя откуда тебе знать…

– Правда? – не удивиться Лорк не мог, но тут же добавил: – Да, такой человек, как он…

– Такой, как он, сумевший восстановить ниточку порванных связей между человеческим и природным миром, конечно, может быть другом стихийного духа, – договорила вместо Лорка Ярла. – В своей рукописи он рассказывает об этих существах не голословно.

Лорк не удержался, в точности повторив вопрос, который Ярла в своё время задала Талвеону: почему элементал не поможет узнику бежать из тюрьмы? И Ярла объяснила, почему, думая про себя, как было бы хорошо, будь всё так просто. Помог бы этот элементал и Талвеону из тюрьмы бежать, и ей ларва выследить – тоже из дружбы к Талвеону. Ведь узник себя отчасти виноватым в освобождении этой тени считает… своё сопротивление Воллету, то есть. Да только элементал – не волшебный помощник из сказки, который всё за её героев делает. Не так велики его возможности. И связь между миром стихийных духов и миром ларвов слишком слабая.

Лорк, выслушав, задумался о чём-то. Потом вздохнул:

– Неужели всё дело в устройстве людей, в том, что своё собственное тело и душа у нас? Неужели из-за этого наше с миром единство нарушилось?

У Ярлы появилось искушение сказать что-нибудь вроде: «Нет, из-за того, что кто-то когда-то двухбережную веру измыслил, с её Творцом, который людей за нехорошие дела как малых детей наказывает, с двумя берегами, злым и благим, со всеобщей двойственностью». Но она понимала, что если и будет доля правды в этих словах, то далеко не вся правда. Ну, пусть один, двое, десятеро взяли и измыслили – а другие приняли, согласились, значит, предрасположены были к такой вере.

– Я ведь говорила уже: похоже на то, что в какой-то момент люди своё удобство, свою пользу выше всего поставили, себя господами мира стали считать, а всех остальных существ – ниже. И любые другие суждения объявили ложными.

– Выходит, и двухбережная вера тут сыграла свою роль… – это сказал сам Лорк, не Ярла. Не мог не сказать: по убеждениям двухбережников человек – «господин природы». – Но почему? Зачем всё вот так?.. Почему бы святым отцам не признать, что разная философия возможна: кто во что хочет, в то и верит…

«Ну, брат Лорк, – подумала Ярла, – может, я и сама ещё из детства не вышла, а ты и подавно».

– Подумай чуть-чуть, зачем «всё вот так». Людьми удобнее управлять, когда все мыслят одинаково. Проще над ними власть удерживать, повиновения добиваться. А если они ещё и так мыслят, что в головах постоянно страх наказания и чувство вины, то и совсем просто. Плохого делать не надо, потому что накажут тебя за это. А виноват ты уже тем, что далёкие твои предки мятежных духов послушали, согрешили и провинились. Чувство вечной вины – страшное чувство, Лорк. Я знаю, о чём говорю.

– Оно тоже порождает ларвов?

– Подобных тем, которые появляются от страха и тоски, призракам.

– Но послушай, Ярла… Нельзя же, чтобы люди совсем не боялись наказания за свои злые дела… Есть, конечно, стража и суд, но это не сдержит всех, тогда как страх наказания в будущей жизни…

– Тоже мало кого сдержит. Ты правильно сказал: у нас есть стража, суд и тюрьмы, виселицы и палачи, и святые братья, которые грозят вечными мучениями на Левом Берегу. Но тёмных помыслов и злых дел что-то меньше не становится, ты уж мне поверь. От всего этого усиливается только страх, который от блага далёк так же, как ваш Левый Берег от Правого. Иногда страх помогает выживать, но ещё никогда и никому он не помогал жить.

– Но как же тогда…

Взволнованный Лорк вскочил со стула. Он пытался закончить свой вопрос, но не мог найти нужных слов. Сейчас он и в самом деле напоминал не то потерявшегося ребёнка, не то человека, который терпит крушение.

– Что – как же тогда? Жить?..

Лорк в ответ только растерянно моргал.

Ярла остановилась перед ним, скрестив на груди руки. Они были почти одного роста, одинаково высокие. Но казалось, что она смотрит на двухбережника немного свысока, эта гордая сильная девушка с волосами цвета меди. Но потом она вздохнула, покачала головой и сама над собой усмехнулась:

– Чего ты от меня ждёшь, кого я здесь перед тобой изображать должна? Новую веру взамен прежней тебе срочно выдумать, что ли? Оставь это проповедникам.

– Нет, но… что-то же есть у тебя, у таких, как ты, в жизни. Должно быть, особенно у таких, как ты… Во что-то же вы верите? Иначе… действительно непонятно, как жить…

– А если ни во что? Если вокруг один сплошной хаос, неизвестно для чего и зачем нужный, и люди обречены задыхаться в своих тёмных мыслях и плодить тени – ни для чего, низачем, без всяких причин?

– Я не верю, что так… и что… вы, сумеречные охотники, такие… что вы так думаете.

Даже не пытаясь сдержаться, Ярла громко рассмеялась. Над Лорком, а ещё больше над собой. Чего она сильнее хотела: окончательно сбить его с толку, разрушить остатки его прежних взглядов – или услышать от него это «я не верю, что так»? Хотела разубедить его в чём-то, или чтобы он в чём-то разубедил её?

– Не смейся, Ярла, просто скажи, во что ты веришь…

– Это для тебя так важно?

Лорк молча уселся. Иногда он тоже умел проявлять упрямство.

– Ладно, скажу, жалко, что ли, – с намеренным пренебрежением пожала она плечами. – В возможность добрых поступков не из страха наказания, вот во что я верю. В ответственность человека. Называй это свободой или несвободой, от слова смысл не меняется. Руку на живое создание мира поднимать нельзя не потому, что это плохо или за это накажет суд или кто-то ещё, а потому что этому созданию будет больно так же, как тебе, если на тебя кто-то поднимет руку. Вот. Это тебе говорит убийца, святой брат.

– Но ночных тварей, наверное, нельзя назвать созданиями мира…

– Правильно, – картинно кивнула Ярла, – дело моего оправдания я поручу тебе. А во что ещё я верю… об этом не стану говорить. Вопросов о начале мира, его создателе, о том, что за пределами земной жизни нас ждёт, и почему вообще живём мы, мне не задавай. Точных-то ответов всё равно не знает никто, а я тем более. Есть один, который если не точными ответами, а рассуждениями своими с тобой поделился бы, да только где этот один…

Ярла осеклась, и Лорк тоже молчал. Оба понимали, кто этот «один». И новое упоминание о Талвеоне с новой силой обрушило на них всю безысходность положения: философ в тюрьме, ему грозят мучения и смерть. Чтобы как-то на другое разговор перевести, Ярла сказала:

– Я двухбережную веру совсем-то не ругаю. Мало такого в человеческой жизни, что полностью плохо или хорошо, во всём разное есть, всё от условий зависит… Двухбережники ведь и о милосердии говорят, о том, что ближним помогать надо – и порадоваться можно, если кто этим наставлениям следует и взаправду помогает. Я лицемерия не люблю… Когда одним про милосердие вещают, а другим в подвалах руки выворачивают.

Ну вот, «перевела» разговор. Нет уж, не уйдёшь от этой безысходности, не денешься никуда.

Лорк при последних словах Ярлы вздрогнул, и как будто испугался спросить, что она имеет в виду. Понял ли? Да как не понять… Даже если, с Талвеоном разговаривая, и не сообразил, что тот на допросе с пристрастием побывал, так всё равно каждый двухбережный брат знает: к отступникам пытки применять дозволено. Для блага их душ, конечно. Чтобы отречения добиться и от власти злых духов спасти. Не иначе. И Лорк знает, всегда знал. Просто меньше думать об этом старался, или оправдания подыскивал, да не получалось… И отзывалась чужая боль в душе, потому что он-то не из тех, в ком она сладострастную тьму вызывает. А из тех, кто её как свою собственную чувствует.