Ксения Медведевич - Сторож брату своему Страница 38

– Имру, сделай одолжение, замолчи, пожалуйста, – подал наконец голос Тарег.

– Прости, не буду мешать тебе умирать от отчаяния.

– Я не умираю от отчаяния, – нерегиль поднял голову. – Я просто не знаю, что делать.

– Ну это поня-ааатно, – раззевавшись во всю пасть, сказал кот.

И снова завалился на спину.

Тарег смерил его злым взглядом:

– А ты, между прочим, мог бы мне все рассказать! Чего молчал? Или будешь врать, что тебе ничего не известно?!

Имруулькайс приоткрыл один глаз:

– Неизвестно? Мне? Да о Трех Сестрах все устали говорить еще добрую сотню лет назад, Тарег. Этим смертным ублюдкам еще повезло, что две другие сестрички держатся в тени, не выходя из Сумерек…

– Так почему ты молчал?!

– А ты меня спрашивал? – искренне удивился джинн.

Тарег снова уперся лбом в запястья.

– Эй, Полдореа, – неожиданно серьезно сказал Имруулькайс, садясь.

Кончик его хвоста дергался и прихлопывал по песку.

– Полдореа! – мявкнул джинн.

Тарег вскинул прищуренные, все еще злые глаза. Джинн поднял голову и тоже прищурился, топорща шерсть на худых лопатках и поигрывая хвостом:

– А вот здесь, Полдореа, ты действительно бессилен. Не задирайся с Аллат – не по тебе кусок, дружище. Людишки, конечно, почетно тебя титулуют Стражем Престола и все такое, но ты – всего лишь сумеречник. Аллат тебя сожрет и даже косточками не чихнет обратно. Это не тот оплевыш, что в того джунгара вселился. И не перекормленная змеюка, в собственной норе застревающая. Это богиня. Настоящая. Не ушлепок какой-нибудь, Полдореа, и не пресмыкающееся – богиня.

– Я знаю, – обреченно ответил Тарег.

– Очень хорошо, что знаешь, – медленно кивнул джинн. – Тот кот-вампир, с которым вы на западе грызлись, Тевильдо или как его там…

– Тевильдо… – мрачно подтвердил нерегиль.

– …так вот этот Тевильдо, который вас там порвал в мелкие клочья, он просто слепой котенок по сравнению с Аллат. И любой из ее сестричек.

– Я понял, – тихо ответил Тарег и отвернулся.

– Ты морду-то не вороти, Полдореа, – зеленые глаза Имруулькайса вспыхнули даже в ярком дневном свете. – Не вороти морду-то. Нет у тебя против нее дела. Ни единого повода нет у тебя, Тарег, чтобы бросить ей вызов. Эти смертные рукопомойники сами себе все устроили – и получили все, что заслужили, за свои художества. Им ведь всегда всего мало, Тарег. Им всегда очень хочется больше – власти и денег, денег и власти. Но тут они немного перебрали, мой друг. Увлеклись, соблазненные мнимой безнаказанностью. Манат, она, вообще, богиня воздаяния, но они об этом как-то забыли, п-подлое племя…

– Не распаляйся, Имру, – поморщился нерегиль.

– Я с ними провел тридцать с лишним лет, Полдореа, – зашипел джинн. – Тридцать с лишним лет, пока скрывался от одного здешнего… знакомого. Я их очень хорошо изучил. Это грязные твари, не знающие, что такое слово чести или слово правды. Они заслуживают власти такой, как Аллат.

– Власти злого духа не заслуживает никто, – твердо сказал Тарег, сжимая кулаки.

– Не хорохорься! – прикрикнул на него джинн. – Много ты знаешь о том, кто чего заслуживает! Тебе понравилось целовать туфлю владельца? Так он приедет завтра, налобызаешься вдоволь!

– Хватит, Имру, – тихо встрял Митама. – Оставь его в покое.

Тарег взялся обеими руками за уши и прикрыл глаза, словно пытаясь спрятаться от мира старым, испытанным детским способом.

– Я его не трогаю! – взвякнул не желающий униматься джинн.

Теперь он расхаживал взад и вперед, все так же дергая напряженным вытянутым хвостом.

– Я-то его не трогаю! А аждахак, между прочим, за этим аль-Амином так и ползет! Слышь, Полдореа? Ползет, говорю!

– Я знаю, – не поднимая головы, сквозь зубы проговорил Тарег.

– А ты ж у нас благоро-ооодный, – с издевкой протянул джинн. – Ты ж у нас кня-аазь, принц, понимаешь, Сумерек, ты ж защищать его кинешься. Правда, Полдореа? Че молчишь? Давай, скажи мне, что никто не заслуживает того, чтобы его жрал аждахак! Ну, че молчишь, Полдореа?

– Никто не заслуживает, – нерегиль явственно скрипнул зубами. – Даже ты, Имру, не заслуживаешь такого.

– Тьфу на тебя! – ощерился джинн. – Я не нарушаю законов – вот и не заслуживаю! Я веду себя как положено! – рявкнул он и вскинул хвост торчком.

– Хватит, Имру, – снова предупредил Митама.

Джинн посмотрел на сжавшегося в комок, обхватившего ладонями голову нерегиля. Тот снова уперся лбом в колени и сидел неподвижно, вцепившись пальцами в волосы.

– Прости, Полдореа, – примирительным тоном сказал Имруулькайс. – Я не со зла. Просто вы, нерегили, такая упрямая порода, что сами не знаете, зачем на рожон лезете. Вот ведь правильно вас на ашшари называют – как есть орех кокосовый у вас вместо башки. Долби – не долби, все одно не услышите. И проигрывать вы не умеете. Пойми, Полдореа, ну пойми же: ты – проиграл. И на западе вы проиграли – все что можно. Разбили вас наголову. Нет больше ни одного вашего города, все взяли, все по кирпичику разнесли, всех поубивали, а кого не поубивали, тех в плен угнали. Так что считай, что тебе повезло: в копях севера гораздо хуже, чем в этом садике, это уж точно.

Тарег не шевелился.

– И тут ты проиграл, – безжалостно докончил свою мысль джинн. – Ты же понимаешь, Полдореа, что Аллат – не одна такая. И не последняя будет. Это только начало, самое начало всего. Не думай, что я злорадствую, Тарег.

Тут котяра неожиданно печально вздохнул, подошел к коленям скрючившегося в отчаянии нерегиля – и сочувственно потерся, выгибая тощую спину. Тарег не пошевелился. Имруулькайс боднул его ушастой башкой и тихо проговорил:

– Я прекрасно понимаю, что Тень, вставшая на западе, очень скоро дотянется и до нас. И накроет с головой – всех. То, что творится в пустыне, в аль-Ахса, – это пока самое начало, зато самое начало конца. Эти смертные побирушки у дверей вечности в одном не врут: конец света действительно настанет. Причем в самое ближайшее время. И, увы, мы никоим образом не сможем его оттянуть, Полдореа.

– Имру, ты бы еще напророчил, что Тиджр впадает в Великое море, – с грустным смешком отозвался Митама. – А то мы всего этого не знаем…

– Ну вот, – приободрился Имруулькайс, выгибая спину и поднимая уши. – Слышь, Полдореа? Хватит страдать. До конца света осталось не так уж много времени, и надо провести его с пользой. Я еще сложу пару хороших касыд, ты отведешь душу в хорошей драке, ты, Митама, тоже. Да и я, наверное, еще намну бока паре адских ушлепков. Выпьем не по разу, стихи почитаем, опять же… Ну, Полдореа? Ну давай, хватит кукситься…

Тарег протянул руку и принялся чесать джинна под подбородком.

– Воо-от, давно бы так… ах… да… теперь за ушком, да… А поэму новую я сложил, я не врал, да… Вот почешешь меня хорошо, мы пойдем в одну винную лавку на базаре, да, я вам там почитаю – она длинная вышла, в сорок с лишним бейтов… Ну чеши, чеши, ах…

5

Толика утешения

Окрестности Харата, неделя или около того спустя

Нагруженные корзинами женщины быстро пробегали мимо ворот сада, кожаные башмаки оставляли широкие следы в пыли дороги. Голые каменистые холмы, подступавшие с обеих сторон, скалились серо-желтыми ноздреватыми обрывами, распадались унылыми темными осыпями. Порывы не по-весеннему холодного, секущего ветра трепали редкие кустики акаций и лохмы жухлой травы.

Широкие крепкие ворота – двустворчатые, с красивой медной оковкой – надежно запирали вход в разбитый у дороги сад. Таких оазисов прохлады, ароматов и тени на Большом Хорасанском Пути насчитывалось десятки: закладывая петлю вокруг руин так и не отжившего Самлагана, торговый тракт резко забирал на северо-запад, к Мейнху и заливным землям вдоль полноводного Кштута. Хозяева садов сидели на циновках и молитвенных ковриках у ворот, зазывая путников, купцов и караванщиков отдохнуть и переночевать под звон арыка и шелест листвы. Ну и, конечно, опрокинуть пару чашек местного прозрачного фруктового вина – сады на торговой дороге держали все больше парсы-огнепоклонники, и на них запреты шариата не распространялись.

У самых ворот на циновке сидел сухонький смуглый человечек в войлочной шапке и потрепанном халате с кое-где вылезшей ватой – по виду невольник-тюрок. На дорогу он вовсе и не смотрел: сидел, смежив веки, и жевал то ли гашиш, то ли кат. Во всяком случае, ветер и пыль его не беспокоили – он даже полы халата не отряхивал. Рядом на циновке не стояло ничего – ни чашки с супом, ни кувшина с водой: близилась середина поста Рамазза, и жителям аш-Шарийа любого вероисповедания строго запрещалось принимать воду и пищу на открытом месте до захода солнца.

Пробежала еще стайка женщин – торопились с поля домой, пережидать полдень в тени навесов. Желтые платья развевались под порывами ветра, парусили широченные шальвары, бурые длинные шали рвались из пальцев. Женщины не смотрели в сторону ограды и сидевшего в тени воротных столбов человечка – местные жители прекрасно знали хозяев сада под холмом Паирика и не тратили время на пустые разговоры. Феллахи каждую весну посылали им саженцы и семена, а обе госпожи, державшие за беленой оградой черешню, яблоки и хурму, благосклонно принимали подношения.