Ксения Медведевич - Сторож брату своему Страница 39

Из желтого марева донесся легкий звон колокольцев, а потом, взблескивая чеканными налобниками, на дороге показались первые мулы небольшого каравана. Седоки кутались в дорожные накидки, бурые полы подбрасывал ветер. В такую погоду путешествовать не хотелось никому, даже если в путь звали прибыль и ожидание барыша.

Морщась и закрывая лицо краем тюрбана, передний всадник повернулся и замахал рукой остальным – сюда, мол. И, остановив мула прямо перед человечком, полез с седла вниз.

Видно услышав звяканье и топот копыт, старый невольник приоткрыл один глаз. У края циновки утопали в рыхлом песке кожаные туфли – добротные, тисненые. Чулки цветного шелка, такие же – в мелкий набивной цветок – шальвары могли принадлежать – и принадлежали ашшаритскому моднику явно купеческого сословия. Знать брезговала одеждой с рисунком, зато торговцы рядились в пестрые ткани с удовольствием.

Подняв взгляд выше, старик уважительно оглядел ухоженную – даже под пылью видно, что ухоженную, – подвитую, крашенную хной бороду, мясистые щеки и большой полосатый тюрбан.

– Эй, сколько просите за отдых? – осведомился путешественник, то и дело подмахивая остальным – давайте спешивайтесь, приехали, мол.

Старый невольник сплюнул тягучую бурую слюну и просипел:

– С пешего дирхам, с верхового, считая фураж, два дирхам, господин. Ночь стоять будете?..

Поминая иблиса, наславшего на правоверных такую погоду в такое время года – а еще говорят, Хорасан славится мягким климатом, – подходили другие купцы из каравана. Туфли зарывались в песок, ашшариты с проклятиями останавливались, нелепо задирая ноги и вытряхивая из задников комки земли.

– Эй, эй, куда два дирхам, за два дирхам я куплю две овцы! Твоим хозяевам лучше сразу заняться грабежом на дороге! – недовольно морщась под секущими порывами ветра, вступил в разговор товарищ купца.

И тут же сплюнул набившуюся в рот пыль. Закрываясь краем куфии, он для верности погрозил смуглому старику пальцем.

– Вас четверо, все верхами, с прислугой, да еще два вьючных мула в поводу, – прохрипел привратник. – За ночной постой еще по дирхему с человека.

И вдруг показал в улыбке яркие белые зубы:

– А не пожалеете, почтеннейшие, у нас хороший постой, ночной в особенности…

И, словно подтверждая его слова, из-за ворот донесся женский смех – грудной, приглашающий, обещающий вкус вина на губах и прикосновения тонких пальчиков к усталым подошвам – ну и не только к ним.

Купцы переглянулись. Из-за их спин донесся сухой раздраженный голос:

– Что ты такое говоришь, о незаконнорожденный! Сейчас пост, Рамазза, что ты предлагаешь верующим ашшаритам?!..

Старик снова взблеснул прекрасными, хорошо сохранившимися зубами:

– Так и быть, почтеннейшие, – только из сильного уважения к вам сбавлю цену! Полдирхам за ночной постой – и вовсе ничего с постящихся!..

И хрипло расхохотался – вместе со всеми. Купцы хлопали своего товарища по плечам:

– Эээ, Рашид, ты попостишься в Харате!..

А тот лишь подбирал к подбородку куфию и щурился на ветру.

Старик, кряхтя, поднялся с циновки и отряхнулся:

– Заходите, почтеннейшие, заходите в Сад Паирика!

И, проковыляв к тяжеленным створкам, с усилием потянул за медный язык замка, распахивая ворота:

– Воистину вы увидите, что это Сад Паирика, сад пери, сад удовольствий и наслаждений, которые нельзя купить за деньги, а вы, уважаемые, приобрели с прибылью!..

Отряхивая пыль и довольно кивая, путешественники перешагнули высокий деревянный порог и пошли по песчаной дорожке к длинному навесу, над которым курился дымок и раскачивались на ветру пальмы. Невольники принялись заводить в сад мулов. Те почему-то скалили зубы и упирались, и упрямых скотов пришлось подгонять ударами палок.

Внутри сад оказался на удивление большим – а поди ж ты, из-за стены он виделся скромным угодьем, в котором, кроме колодца, и воды-то не найдешь.

За навесом, под которым разместили животных и прислугу, пальмы росли близко-близко, и ветра не ощущалось. Старик вел их между ребристых серых стволов, и песок под ногами сменялся влажной землей и даже островками травы. Пряно запахло кинзой – они вышли к длинному каменному желобу, по которому бежала вода, а по правую руку в тени яблонь расположилась делянка с зеленью.

– А вот и дом для гостей, о почтеннейшие, – старый невольник скалился и кланялся, постреливая острыми глазками.

Сквозь чересполосицу серых стволов дом был хорошо виден: небольшой, в один этаж. Над низкой крышей раскачивались гроздья черешен. Просторный айван, затянутый полосатыми занавесками, обсаженный розами прудик перед ступенями террасы, прохладный влажный ветерок – здесь ничто не напоминало о летящей над голыми холмами пыли и отвратительной дороге.

Занавеска между столбами чуть раздвинулась, и в складки бело-зеленой ткани просунулась смуглая ручка в серебряных браслетах. Зазвучал смех – совсем такой же, как тогда за воротами. Звеня украшениями, ручка поманила к себе. Судя по звонким, птичьим голоскам за полосатым тентом, там сидела не одна девушка.

– Что вам подать? – вкрадчиво осведомился старик, искоса поглядывая на разулыбавшихся купцов.

Сухопарый и смуглый Рашид – тот самый, что начал возмущаться еще у ворот сада, – плюнул на землю.

– Эй, приятель, закрой чашку рукой – Всевышний сквозь ладонь не видит!.. – хохотали его товарищи, пихаясь локтями и похлопывая упрямца по плечу.

Из полосатых складок занавеса высунулось хорошенькое личико: девушка озорно улыбнулась, склонила головку, зазвенели монетки на налобной повязке.

– Вина неси! Барашка! Плов! Халву!.. – загомонили путешественники.

– Готовьте баню, – распорядился купец в пестрой одежде. – Эй, Рашид, ты и от бани откажешься из благочестия?

– Боюсь я, о Аби Ауф, – нахмурился Рашид, – что моя баня не будет походить на твою… Опасайся Всевышнего, сказано в хадисе, а то погибнешь. Я пойду под навес к слугам.

Личико скрылось за занавесом – и тут же высунулось другое: темнокожая девушка весело замотала кудряшками, засверкала зубами.

– Нубийка… – растянул морщины в сладкой улыбке старик-невольник. – Наши госпожи знают толк в красивых рабынях: недаром ибн Бутлан в своем трактате пишет, что нубийка из женщин-зинджей самая привлекательная и сладострастная…

Аби Ауф одобрительно хмыкнул. А Рашид плюнул еще раз, решительно развернулся и пошел обратно к пальмам, бормоча Открывающую суру Книги.

– Позволь мне проводить тебя, о господин, – спохватился старик.

И, поклонившись гостям, сказал:

– Пойду распоряжусь о еде и напитках, о почтеннейшие. А баня ждет вас – хаммам у нас с той стороны дома…

И, охая и придерживая поясницу, невольник засеменил вслед за стремительно удаляющимся Рашидом. Согнутая спина в рваном халате замелькала среди пальмовых стволов и быстро скрылась из виду.

…Прихватывая желтый жирный рис в горсть, Аби Ауф кормил с руки хохочущую, озорно откидывающуюся нубийку.

Отхлебнув из чашки, Маруф мрачно спросил:

– Что будем делать? Он к нам не присоединится, да проклянет его Всевышний! Ты говорил, что мы сумеем его подпоить, – и что? Как нам поступить дальше, о Аби Ауф?

С трудом оторвавшись от своего занятия – темнокожая хохотушка принялась вылизывать ему пальцы, – купец, наконец, отозвался:

– Грех и благочестие схожи, о Маруф: если человек предался пороку или аскетизму – пропал осел, прощай аркан.

И, приподнявшись на подушках, позвал:

– Эй, старик!..

Девчонка снова было приладилась полногубым ртом к его пальцам, но он отпихнул ее – не сейчас, мол.

Морщинистое смуглое лицо старого невольника сунулось между занавесями:

– Что прикажет господин?

– Когда наш друг уснет, залезешь к нему в седельную сумку, вытащишь письма и принесешь сюда. Потом положишь все обратно. Получишь за это полновесный дирхем.

Старик понимающе улыбнулся:

– Как прикажешь, господин. А вы будете, случаем, не из Мейнха?

– Мы из Ракки, – важно ответил третий купец, Хилаль ибн Мухаммад.

– Далекий же путь вы проделали, – понимающе покивал старик.

Приобнимая ластящуюся белокожую красотку – не иначе с северных границ, – Хилаль заметил:

– Говорят, эмир верующих задержится в Харате, а халиф – что солнце, о старик. Оно греет всех и всех дарит своими лучами.

– Иди уже, – отмахнулся от любопытствующего невольника Аби Ауф.

И поманил к себе нубийку.

Та пошла к нему на четвереньках, по-кошачьи выгибая спину и качая большим задом, обтянутым тонкими шальварами. Платье сползло на спину, груди призывно колыхались.

Тяжело дыша, Аби Ауф поднял к губам чашку. За этими разговорами он так и не успел ничего взять в рот – ни вина пригубить, ни плова попробовать.

Темная ручка метнулась с нечеловеческой быстротой, вино плеснуло – на колени, на ковер, на подушку, потекло вниз к локтю. Перехватившая запястье рука нубийки стала мокрой и скользкой – дерзкая девчонка окатила и его, и себя.