Тим Скоренко - Ода абсолютной жестокости Страница 41

Инстинктивно выбираю правый проход. Бегу. Навстречу попадается сектант с мечом. Пуля в грудь.

Выбегаю в большое продолговатое помещение. В центре – что-то вроде алтаря. По бокам – много маленьких дверок-дырок. На меня бросается сразу человек шесть.

Всего лишь шесть.

Я превращаюсь в вихрь. Один тут же падает с развороченной выстрелом грудью. Второй – с перерезанным горлом. Парирую удар и взлетаю на стену. Пока соперники медленно оборачиваются, пытаясь понять, что же я сделал, кувыркаюсь в воздухе и приземляюсь за спиной одного них, очень высокого, с черепом, изувеченным так же, как и лицо. Череп распадается на две части под лезвием моего меча, соперник напротив получает пулю. Двое оставшихся пытаются убежать. Одного настигает выстрел, во второго я мечу меч.

Мне начинает нравиться меч-пила. Он не режет, а рвёт. Это выглядит красиво.

Дыры в стенах оказываются дверями в камеры. Точнее, не совсем дверями. За каждой дырой – примерно пятиметровый обрыв. Жертву просто вталкивают в узкое отверстие, и она оказывается в каменном мешке три на три метра. Самостоятельно выбраться теоретически возможно, но дыры забраны опускающимися сверху решётками.

Интересно, они кормят пленников?

Внезапно я замечаю в помещении ещё одного сектанта. Он показывает на свою маску-лицо и что-то неразборчиво говорит.

Я не могу разобрать его слова. Он открывает рот: там обрубок языка. Иду к нему. Он стоит у отверстия, ближайшего к алтарю. В руках у него факел. Он бросает факел в отверстие и отскакивает в сторону. Из дыры вылетает огненный сноп.

Я чувствую неприятный запах из отверстия, в которое я заглядывал. Я понимаю, что стены пропитаны какой-то горючей жидкостью. Или она сама образуется на местных камнях. В одной из дыр сидит Кимун, деревенский. Увидев мой силуэт на свету, он тут же кричит:

– Вытащи меня, Риггер!

Но я направляюсь к сектанту-поджигателю. Из пылающей «камеры» доносятся женский крик. Если это Марфа…

Поджигатель пытается улизнуть, обегает алтарь в центре помещения и несётся к выходу. Ловлю его на полпути, валю на землю. Одним движением срезаю штаны. Лицо у него изуродовано, но под штанами всё целое. Одной рукой держу его, второй достаю нож и кастрирую эту сволочь. Кровь течёт, как из ведра, сектант орёт благим матом. Оставляю его кататься по земле. Пусть мучается, урод.

В помещении появляется Микта и ещё один деревенский с мечами. Второго зовут Рушан.

– Риггер! – восклицает Микта.

– Нужны верёвки, – говорю ему спокойно. – Наши там.

Показываю на «камеры».

Рушан тут же срывается и убегает. Видимо, искать верёвки. Микта заглядывает в одну из «камер».

– Кора! – говорит он.

Женский голос что-то отвечает.

Считаю камеры. Всего их двадцать, по десять с каждой стороны. Вполне вероятно, они так и приносят свои жертвы – ежедневно сжигая их.

Что тогда делал человек на кресте перед пещерой?

Из камер раздаются радостные крики. Один голос, хриплый, надорванный, кричит:

– Вытащите меня! Вытащите!

В нашем караване такого голоса не было. Заглядываю в камеру. Не видно ничего. Снимаю с пояса кнут, опускаю вниз.

– Хватайся.

Он тяжёлый. Карабкается быстро. Я упираюсь ногой в стену.

Появляется лохматая голова, а затем и всё тело. Вытаскиваю человека полностью.

Он абсолютно гол. Худой, поджарый. Измазанный грязью и гарью. Я удивляюсь тому, что он показался мне тяжёлым. Он смотрит на меня сквозь спутанные волосы, и в его глазах – страх.

– Сколько ты здесь? – спрашиваю я.

– Не знаю. Потерял счёт дням. Сбился после сотни.

– Часто жгли?

– Раз в несколько дней.

Хмыкаю. Отворачиваюсь. Он обегает вокруг меня.

– Кто ты? – спрашивает он.

И тогда меня посещает мысль, которая раньше не приходила мне в голову. Все деревенские называют меня стражником. Марфа и Виркас – Риггером.

Чего мне бояться? Мне, Риггеру, стесняться своего имени?

– Меня зовут Риггер, – говорю я. – Запомни это имя.

– Я запомню, – и он падает передо мной на колени.

Я подхожу к следующей камере и спускаю вниз конец кнута.

Человек поднимается быстро. Это деревенский, не помню его имени.

Следующий. Пока Рушан найдёт верёвку, я уже кнутом всех вытащу.

Женщина, наша. Ларитта.

Следующий.

Появляется Рушан, вытаскивает людей с другой стороны.

Через некоторое время в зале собираются все. Нас – «освободителей» – восемь. Двоих убили, придётся тащить их на себе.

Считаю людей. Тут десять наших и шесть человек из старых пленников. Один на кресте снаружи. Остаётся последний пленник – это Урма, одна из женщин. Именно она сгорела в первой камере.

– Держи верёвку, – бросаю Рушану.

Спускаюсь в камеру. Тут безумно жарко. Газ и горючая жидкость перегорели. На полу – бугор в форме человеческого тела. Оно почти вплавлено в камень. Вырубаю тело мечом. Лоскуты мяса остаются на полу. Взваливаю смердящий труп на плечо и берусь за верёвку.

– Тащи!

Меня вытягивают. Отталкиваюсь ногами от стены.

Сначала подаю тело, потом выбираюсь сам.

– Надо их – в их же крематории, – говорит Микта.

Какие слова знает, грамотей.

Просыпаться после сожжения – самое мерзкое. Ты грязен, облеплен пеплом, сажей, копотью. Волосы спутаны, одежды на тебе нет. Гадость. У меня был такой опыт.

– Пошли.

– А они? – Микта указывает на трупы врагов.

В дальнем углу истекает кровью изуродованный мной сектант. В суете его не замечают. Подхожу в нему. Он уже не шевелится, но глаза открыты, и он жив.

Беру его за шкирку, тащу к одной из камер и бросаю туда.

– Всех, – говорю я.

Мы возвращаемся в оазис триумфаторами. За наше отсутствие ничего не случилось.

Мы потратили четыре часа на зачистку секты. Все найденные тела врагов были равномерно «упакованы» в четыре камеры. В разветвлённой пещере были искусственные стены; мы довольно быстро нашли мастерскую, где они делали кирпичи и раствор.

Камеры мы заложили пятью слоями камней и кирпича. Они выберутся. Через несколько лет.

Хотя, вполне вероятно, мы кого-то упустили.

В лагере всё ещё лежат трупы сектантов, погибших при нападении. Шесть человек. Всех шестерых мы туго связываем и закапываем в землю. Ямы помогают рыть даже женщины.

Изуродованные лица сектантов исчезают под комьями грязи.

Я думаю, как это происходит. Человек погибает в бою и на следующее утро просыпается целым и невредимым. А потом он идёт, и кто-то – может, местный шаман, – снимает с его лица кожу. А потом шрамы заживают. Несколько месяцев, в лучшем случае.

В вечном заточении им самое место.

Четыре похищенные повозки мы нашли нетронутыми около пещеры. Они не успели в них покопаться.

Марфа сидит рядом со мной.

– Они ничего не делали, – говорит она. – Дотащили нас до пещер и бросили в эти каменные чуланы. Там страшно воняло.

Мы потеряли день.

– Лихой пытался сопротивляться. Он развязался. Выдернул меч у кого-то. Его при нас привязывали к кресту у входа. Они собирались его пытать, наверное. Или как-то иначе ритуально сжигать, но вы пришли вовремя.

Я поднимаюсь с земли. Солнце клонится к закату.

– Марфа, оповещай людей. Нужно выезжать сейчас. Поедем ночью.

Она смотрит на меня с недоверием.

– Мы и так потеряли много времени. Мы поехали этим путём, чтобы выгадать хотя бы пару-тройку часов. Надо их выгадать.

Она кивает и встаёт.

Ночь на удивление тихая. Мы едем в темноте, но Виркас безошибочно угадывает дорогу. Он ориентируется по звёздам.

Цикра учил меня астрономии, но в этой науке я не преуспел.

Теперь нас на шесть ртов больше. Мы едем очень медленно. Справа от меня появляется фигура. Это тот самый лохматый пленник, которого я освободил первым.

– Риггер! – говорит он.

Виркас оборачивается. Он не слышал, как я представлялся лохматому.

– Меня зовут Стервятником. Звали когда-то.

– И что?

Виркас перебивает:

– Вы были знакомы?

– Нет. Я сам назвал ему своё имя.

Стервятник говорит:

– Я могу отблагодарить.

– Как?

– Я из столицы. Я там всех знаю. Если чего понадобится, заезжайте в район Мартовского снега. Спросите о Стервятнике, любой на меня укажет.

– А про тебя не забыли, пока ты в камере у сжигателей сидел?

– Стервятника забыть нельзя. Стервятника все знают.

Он говорит подобострастно, неприятно. Но я терплю. Может, он и вправду понадобится. Если я решусь спасти Клифу.

Уже светает. Но мне совершенно не хочется спать. Виркас чувствует себя хуже. Он устал. Я вижу это даже по его посадке.

– Я запомнил, – говорю я.

Стервятник исчезает.

– Как ты думаешь, кто он? – спрашивает Виркас.

– Вор. Или шулер. Или торговец кариком.

– Нельзя, чтобы чужие узнали о грузе.

– Он уже знает, – говорю я.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что иначе он бы не предлагал свою помощь. В нём ни грамма искренности. Если сейчас появятся сжигатели и предложат за нас хорошую цену, он продаст нас, не моргнув и глазом.