Ксения Медведевич - Сторож брату своему Страница 54

– Ты лишил меня своего общества, сынок, – что прикажешь делать? Приходится узнавать о твоих обстоятельствах от чужих людей. Может, ты сам мне расскажешь, что думаешь об этом деле? Раз уж нашел время навестить родную мать?

Вот этого она говорить совсем не хотела. Да еще и таким злобным голосом. Но – вырвалось.

Мухаммад ей выпада не простил:

– А как указ выйдет, так и узнаете, матушка.

И принялся подниматься с подушки. Зубейда успела перехватить узкий рукав халата:

– Прости, сынок, я погорячилась.

Надулся, но сел обратно.

Все-таки он так и остался мальчишкой – ни выдержки, ни умения отвечать ударом на удар. Все как в детстве: можем только надуться и уйти, кусая губы и еле сдерживая слезы. И в кого он только такой…

– Сынок, вся столица твердит одно и то же – война неминуема, маленький Муса – наш следующий халиф…

– Нет, – отрезал аль-Амин. – Ибн Махан может сколько угодно жужжать мне в ухо про то, что мне якобы нужно, но я лучше знаю, что мне нужно, а что не нужно делать. Вот так-то, матушка.

– Я… рада за тебя, Мухаммад, – едва сдерживая слезы, ответила Зубейда. – Мой… мальчик.

Услышав про «мальчика», он снова надулся.

– А про… – как бишь ее звать-то? ах да, вспомнила, – …Юмагас – ты подумай еще, хорошо? Опасно ведь, а Муса – каково грудному младенцу-то трястись в паланкине по жаре и пылище? И что такого срочного в этом визите, неужели нельзя подождать хотя бы годик?

– У них обычаи такие, – важно ответил аль-Амин, поправляя куфию. – Матушка моей супруги, Улдзэйту-гоа-бигэчи, совсем плоха стала в последнее время, надобно поехать ее проведать. Раз надо ехать вдвоем – поедем вдвоем с Юмагас.

Кто?.. Ул… кто?! О Всевышний, ее сына подменили. Околдовали. Он хочет сорваться из столицы и поплестись с караваном, чтобы навестить больную тещу с варварским непроизносимым именем. Да помилует его Всевышний…

– Мне пора, – снова стал подниматься он.

На этот раз Зубейда не стала припадать к его рукаву. Она просто выплеснула остатки отвратительного напитка в траву и сказала:

– Освободи его.

– Нет.

Аль-Амин стоял над ней во весь рост, поправляя пояс. Пухлые губы капризно скривились.

Она знала эту гримасу: с ней требовали еще игрушку, еще песенку, еще покататься на лодке. Еще одну рабыню, потому что та разонравилась. Еще денег. Еще, еще… И за всяким отказом следовал злобный, нескончаемый ор. Слезы. Битье посуды и топанье ногами.

В такие мгновения она выходила из комнаты, оставляя колотящего пятками ребенка нянькам и кормилицам. Теперь ей некуда было выйти от капризного избалованного мальчишки в теле взрослого мужчины. Только сейчас он мучил не бабочек и ящериц, а существо покрупнее. И посильнее себя – видимо, это и было главной причиной изобретательности, с какой ее сын измывался над нерегилем. Ей доложили, что Тарика засадили в зиндан. В яму под решеткой. С оковами на руках, ногах и на шее. На хлеб и воду. Харатские горожане ликовали. Ей рассказали, что стража с удовольствием пропускает к забранной решеткой дыре тех, кто желает бросить туда камень. Или отбросы. Или кусок падали.

– Он умрет, Мухаммад. Он провел там больше года – человек бы уже умер.

– А он не может умереть!

Злобно морщится: конечно, недавно сам отписал ибн аль-Джассису, чтобы тот присмотрел – «не растолстел ли этот молодец на казенных харчах».

– Ты замучаешь его до смерти, Мухаммад. И нам придется снова поставить ему на лоб печать и отвезти на Мухсин, к джиннам. Думаешь справиться с карматами без него?

– Да, – отрезал аль-Амин, задирая чуть вздрагивающий подбородок. – Да!!!

Сухо кивнул:

– Прощайте, матушка.

И быстрым шагом пошел к ведущей из сада лестнице.

Зубейда сказала негромко, зная, что он услышит:

– Тем, что ты родился, Мухаммад, ты обязан ему.

Он даже прибежал обратно:

– Глупости!

И топнул ногой, совсем как ребенок.

– Глупости, матушка! Это мой дед, Дуад ибн Умейя, был обязан ему жизнью, а не я! У меня перед этой сволочью нет никаких обязательств! Я ему… преподам урок, я ему покажу-уу!..

Красивое лицо искривилось в гримасе ненависти.

Оставался последний довод:

– Мухаммад, прошу тебя. Прикажи хотя бы привезти его в столицу. Хочешь держать его в темнице – воля твоя. Но пусть он будет заточен здесь, Мухаммад! Здесь, а не в Хорасане – мало ли что задумает твой брат!

Или задумаешь ты. Этого Зубейда не сказала.

Промолчала она еще об одном: согласно завещанию отца, аль-Амин, нарушив соглашение о наследстве, терял права на престол, – который тут же переходил к потерпевшему от брата ущерб аль-Мамуну. От Нишапура до Харата ближе, чем до столицы. Особенно для того, кто стремится завладеть… им. Тарик – оружие, писал Яхья ибн Саид в своей книге. В Алой башне нерегилю будет труднее принять сторону аль-Мамуна – что бы там ни сказали законоведы по поводу нарушенных клятв и прочих обязательств. А вот если эмиссары аль-

Мамуна приедут за ним в Харат… да вытащат из ямы, чтобы дать под начало войско…

– Мухаммад, подумай, что может случиться, если он окажется в руках у парсов! Ты оставишь нас на растерзание мстительной, злобной твари!

Задрал нос и делает вид, что считает персики на ветке. Да что ж за наказание Всевышний послал ей, слабой женщине, как так можно, как можно не понимать очевидного…

– Н-ну хорошо, – поджав губки, изволили мы согласиться. – Но я, матушка, еще посмотрю, где его запереть. Мне вот кажется, что в зверинце его держать сподручнее, чем в Алой башне, – многовато почета для такой твари, как он…

Зубейда не возражала. Лишь прикрыла глаза и провела ладонями по лицу. Ну хоть эту мою молитву Ты исполнил, о Всемогущий…

Младший дворец, ночь

Юмагас терпеливо позволила снять с себя туфли и влезла в высоченные деревянные башмаки-кабкабы.

В подземном ходе стояла вода – причем грязная, в туфлях утопнешь. С потолка капало, да и стены сочились влагой. Все ж таки под стеной с переходом между дворцами вырыто – пруды рядом, вот и мокро.

– Позвольте поднять вам рукава, госпожа, попачкаете, – сказала Цэцэг.

И принялась сворачивать ханьский шелк.

– Оставь, сестричка, – отмахнулась Юмагас от служанки и поцокала вперед – к приоткрытой двери в конце подземного хода.

Оттуда выбивался красноватый свет и доносились удары и вскрики.

Цэцэг и Булгун тоже переобулись и поцокали следом по камням, стараясь не оступиться.

Бежавший впереди евнух-ханец с поклоном распахнул перед ними дверь.

Пламя факелов шумно забилось, чадя и заволакивая дымком низкую комнатку. Над жаровней дрожало марево – угли раскалились и переливались под ворошащей их кочергой.

– Госпожа! В такой красивой одежде ты пришла, госпожа, а ну как заденем чего, попачкаем! – запричитал толстый Ончон, вытирая ладони о кожаный фартук.

Юмагас нахмурилась и процокала поближе к висящему на цепях человеку.

– Молчит этот кусок навоза, – виновато доложился палач. – Все кричит, что лишь госпоже Зубейде служит…

Юмагас кивнула его помощнику, качнув шелковыми цветами в прическе. И терпеливо сложила длинные рукава на животе.

Помощник Ончона размахнулся палкой и со всей силы огрел лазутчика по голой спине. Тот визгнул, зазвенели цепи, заскрипела колодка, в которую зажаты были руки и шея допрашиваемого.

– Я смотрю, ты не калека. Во всяком случае, пока, – улыбнулась Юмагас в искривленное болью лицо.

– Клянусь Всевышним! Госпожа Зубейда давала мне деньги за сплетни! Пощадите, заклинаю именем Милостивого!

Ханша улыбнулась одними губами и обернулась к Ончону:

– Он лжет.

Толстый джунгар вздохнул и кивнул помощнику. Удары посыпались один за другим. Звон, скрип, крики.

Юмагас неодобрительно покачала головой и прикрыла рукавом нос – от человека нестерпимо воняло мочой и калом.

Потом подняла длиннейший золотой ноготь и остановила пытку.

– Зачем ты лжешь мне, глупый? Неужели не жалко свою молодую жизнь? – улыбнулась она и легонько дотронулась золотым ногтем-когтем до щеки арестованного.

Тот разрыдался.

– Скажи мне правду, – провела ногтем по другой щеке Юмагас. – Скажи мне правду, и я не убью тебя, юноша.

Допрашиваемый и впрямь был очень молод. Он всхлипнул и выпалил:

– Мне также давал деньги господин вазир барида!

– Иса ибн Махан? – уточнила Юмагас, чуть склонив голову и зазвенев серьгами.

– Да, да! – закивал, раскачивая колодку, арестант.

– А еще кто? – вкрадчиво спросила ханша, водя золотым когтем ему по губам.

– Клянусь Всевышним, больше никто! – По грязному лицу опять потекли слезы.

Юмагас улыбнулась и снова кивнула помощнику. Тот размахнулся и вытянул арестанта палкой.

– Ааааа! Нет! Не надо! Я скажу, скажу!

– Скажи, – снова зазвенела серьгами ханша. – Кто дал тебе талисманы, которые новая рабыня пыталась закопать в саду?