Мила Коротич - Терракотовые сестры Страница 7

– Султана. Я отрезала ей голову вчера. – И затем она заговорила быстро-быстро. Мириам сейчас совсем не была похожа на все знающую и спокойную, как песчаные дюны, женщину, какой сын привык ее видеть. – Ты вчера ушел с Кали, я понимала зачем. А эта сидела и трещала, трещала, говорила и задерживала. Потом успокоилась и тоже вроде бы ушла спать. Но я нашла ее за масляным амбаром. Она прогрызла шею козе и пила кровь…

…Мириам всегда ступала бесшумно, легкая походка Девы Лесов осталась еще с прошлой жизни. Как и умение ладить со всем живым, если такое находилось в забытой Творцом гористой пустыне этого неродного мира. Душной ночью, когда сын растворился в темноте, в погоне за первой страстью, мать решила пойти взять еще масла для светильников. Хозяйке всегда есть о чем позаботиться, чтоб поменьше думать о судьбах Упорядоченного.

Уже поднявшись на ноги, Мириам почувствовала страх. Чужой липкий ужас проник в нее, ударив под сердце, как ножом. Простое существо, животное. Совсем рядом. И немой крик оборвался… Погибло! У хозяйки сбилось дыхание. Она покачнулась и схватила первое, что попалось в руки, в порыве защитить и защититься. Кривой меч с сине-черным лезвием.

Он, двуручный и тяжелый, сам легко лег в руку, словно уменьшив лезвие, эфес и граду под маленькую женскую ладонь. И Мириам сделала шаг навстречу мраку.

За складом пузатых горшков и кувшинов еще билась в агонии коза. А на ней, согнувшись неестественно, как сломанный голем, подставив лицо под струю булькающей крови, сидела придворная египетская дама. Перепачканная, она слизывала кровь и урчала, крепко держа еще дергающееся животное. Клыки торчали изо рта Султаны. Когда же коза затихла, монстр вонзил в шею жертвы пальцы, мгновенно ставшие когтями, и рванул шкуру, вырвав кусок мяса.

Увидев остолбеневшую Мириам, чудовище заулыбалось и довольно заурчало:

– Десерт!

Откусив шмат теплого еще мяса, существо проглотило его, закидывая голову на манер стервятника. Шея Султаны вытянулась, и еще недавно искусно убранные волосы теперь слиплись и болтались липкими прядями, оставляя кровавые разводы и грязные полосы на плечах и спине. И неуловимо резко хищная тварь подобралась и прыгнула. Оттолкнувшись руками и ногами, она уже в полете распрямилась и вытянулась, так что дорогая одежда треснула и стала рванью. Лишь на долю секунды раньше отшатнулась Мириам, лишь на два волоса не достали ее смертоносные когти. Лязг клыков раздался над самым ухом. Женщина ударила наотмашь, как палкой.

Удар лезвием плашмя заставил тварь заскулить и отлететь на несколько футов. Но пыла не охладил:

– Я сожру твой мозг, как варенье из фиников, сладкая, – прорычала Султана. И сделала новый прыжок.

– Мириам значит «горькая», безмозглая тварь, – парировала хозяйка. И снова удар сабли пришелся плашмя, не причинив звероподобной даме серьезного ущерба.

– Ашшшшшш, асссссс, – скалила она клыки, не решаясь сразу на новый длинный прыжок. Противницы начали ходить кругами, выбирая момент для атаки. Султана не была диким зверем и не боялась человека, ее нельзя было зажать в угол и забить мечом, как скотину. Скорее наоборот, каждое ее движение все больше и сильнее выдавало в ней монстра, которого людям стоит бояться. Кожа Султаны посинела и покрылась бугристыми наростами. Глаза вылезли из глазниц, окровавленные клыки – из широкой пасти. Мириам должна была бы подпустить тварь, чтоб одолеть в ближнем бою, но это же понимала и врагиня. Она сделала первый шаг, опытная в боях и нападениях.

Зашипев и заклекотав мерзко, так что в загоне заблеяли от страха козы, чудовище вдруг кинуло женщине в глаза песком. Резкая боль, и вот Мириам, почти безоружна и беспомощна, опустила меч.

Синяя тварь резко прыгнула. Зверь уже чувствовал вкус человечины под клыками. Но острие вороненой стали прервало полет. Мириам ударила вслепую. И не промахнулась.

Прыжок Султаны должен был стоить жизни Хранительнице, но звериный инстинкт подвел монстра. Позволив сработать животным инстинктам, Султана стала уязвима для чутья Мириам. Бывшая Дева Лесов угадывала и чувствовала синего тонкошеего монстра так же, как мирную лань или опасного тигра. Ощущала внутри ее движения, намерения, даже в темноте или с засыпанными песком глазами. Потому, как только зверь сделал прыжок, Мириам вскинула руку с мечом, и тот с наслаждением рубанул снизу тонкую синюю шею.

Чудище отползло, заскулив, в темноту. Но синелицая голова египетской светской дамы лежала, отрубленная, у ног женщины. Клыки втянулись, глаза померкли и уменьшились. Только перепачканные кровью волосы напоминали о том, с чего все началось.

Минуту, пока слезы окончательно не смыли песок из глаз, Мириам стояла над мертвой головой, придавленная своим поступком. Но материнский инстинкт взял свое, и мысль защитить сына от монстров-хаоситов погнала женщину дальше в темноту. То, что это хаоситы, хранительница не сомневалась: на эфесе клинка, вкусившего крови, сияло колесо из восьми разнонаправленных стрел. «Не важно как, – только и подумала женщина, – важно успеть!» Она громко окликала сына по имени. И своим появлением испортила ему первую жаркую ночь.

– …Или спасла? – она подняла глаза на стоящего в разорванной рубахе сына.

Кайно поправил одежду, промолчав. Все стало внезапно очень сложно, смешалось: явь и миражи, женщины и монстры, их оазис и какой-то Хаос. Мама, его мудрая, спокойная, всезнающая и нестареющая мать, смотрела на него, на ее вечного мальчишку, глазами слабой и беззащитной лани. И совсем не похож был этот взгляд на те, что вчера бросала на него украдкой чернокожая Кали. Он чувствовал, что должно случиться что-то важное, что требует от него выбора и взрослого решения, и впервые за бессчетное количество прожитых лет пожалел, что приходится взрослеть. И когда он шел за навес с кувшинами, то не знал, чего боялся больше: найти там отрубленную голову или пустоту.

Голова лежала там. Мертвая, почти лысая, всего несколько черных прилипших прядей, грязная какая-то, словно сделанная из пустой высушенной тыквы. А дальше у загона для верблюдов ярко сверкали при свете солнца рассыпанные бусы. Какой парню еще ответ нужен?

Кайно пнул ногой череп. Тот, оказавшись действительно пустым и легким, перевернулся и показал дыру у основания, где предполагалась шея. «Не череп, а горшок», – подумал юноша, но брезгливости не испытал. Поднял находку, собрал в нее бусины и цепочки и совсем лишился покоя. Что делать теперь, когда знаешь, что события вчерашней ночи – реальны, хоть и много в них миражей и колдовства? Отнести трофей матери, чтоб и она тоже знала? Но тогда конец всей их выстроенной спокойной жизни. Впереди неизвестность или опасные знания. Или выбросить голову-тыкву в море и убедить мать, что не было ничего? Просто дурной сон? Тогда останется все как есть, и сегодня к вечеру придется заняться финиками, но потом по ночам стонать от воспоминаний и упущенных возможностей?

Юноша не знал, что выбрать. И памятуя о состоянии матери, жалея ее, уже готовился проскользнуть мимо, к морю. Но Мириам заметила его раньше, он только и успел, что завести находку за спину.

– Переоденься, сын, – повелела она Кайно. Усталым голосом, но повелела. – И если что-то нашел, выброси в море – оно все перемелет. Да, и надо заняться сбором фиников сегодня!

«Да сколько можно решать за меня?! – даже дыханием поперхнулся парень. – За меня решать! Хватит!»

– Мама, со всем уважением, но мы договорились вчера – я совершеннолетний. И ты должна мне все рассказать. – Кайно поставил рядом с матерью трофей и сам сел рядом.

Говорил он тихо, но Мириам поняла, что настроен сын самым решительным образом.

– Я не знаю, с чего начать, мальчик мой, – предприняла она последнюю попытку сохранить хотя бы на время былой порядок вещей. Но юноша был непреклонен:

– Начни с главного. Со слуг Хаоса, как ты их называешь!

– Тогда придется и об отце твоем рассказать, – грусть звучала в ее голосе, – но ты прав: когда-нибудь все равно пришлось бы это сделать. И теперь ты покажешь, справилась ли я. Освободишь ли ты свою старую мать или бесконечность у моря для меня еще не кончилась… Твоего отца звали Годир… – Мириам снова помолчала, но Кайно не сводил с нее пронзительных карих глаз, и ей пришлось приступить к рассказу…

Глава 4

…Годира назвали так в честь одного из первых царей их державы. Потому особенно унизительна оказалась участь стать прислугой. Не такой судьбы желали мальчику его родители, но соседи по клетке-каморке под полом главного зала Молний говорили, что мертвых никто не спрашивает о желаниях. Конечно, сирота Годир понимал, что они правы, но смириться с ролью говорящего орудия ему мешала память. Он помнил своих родителей. Их дом с садом, и как отец играл на кифаре, а мать, смеясь, водила с маленьким Годиром хоровод. Как прилетали большие длинношеие лебеди и подпевали отцовским переборам, хлопая крыльями. И карапуз Годир не боялся этих огромных птиц, а они не клекотали бессмысленно, как сейчас, а именно пели… И сказки помнил мальчик, и вкус хлеба, который подавали к столу досыта. И много чего еще, и то, что его родителей одних из первых отправили в цепях в зал Молний. Оттуда они не вернулись.