Перекресток одиночества 4: Часть вторая (СИ) - Михайлов Дем (Руслан) Алексеевич Страница 16

Спуск — самое страшное. Совсем иная нагрузка на уже усталые мышцы, совсем по-другому надо держать равновесие, а небольшой рюкзак вдруг набрался тяжести и начал толкать меня вниз. Взвыли икры, заболели упершиеся изнутри в носки сапог пальцы, захотелось замахать руками и, резко ускорившись, сбежать с горы вниз — как в детстве. Но я удержался от дурного позыва и сделал самое умное — продолжил ровный спокойный спуск, держа у рта включенную рацию и спокойно твердя:

— Иду… иду… иду…

Все это было частью договоренности. Меня за гребнем не видно, они не знают когда тащить в случае чего. Вот я и сообщаю постоянный свой статус — причем мой голос уходит и на станцию, где у обзорного стекла напряженно замерли все остальные.

Между валом и стеной есть небольшой треугольный промежуток. Спуститься надо всего-то метра. Основание этой груды обломков прилегает к стене плотно, но все это постоянно ползет вниз по склону, с другого бока добавляет мусора и поэтому образовалась пустота — которую мне надо преодолеть.

— Иду… иду… добрался до стены… лезу — о своих успехах я сообщил коротко и, боюсь, слова были заглушены яростным звоном и стуком кирки о стену.

Если сейчас с той стороны прибудет очередной многотонный айсберг, то я буквальном смысле слова окажусь между молотом и наковальней. Поэтому я старательно выбивал снег из ледяных каверн, поднимая череду отверстий все выше. Когда уже не мог дотянуться киркой, вставил сапог в первое отверстие и поднялся на занывшей ноге. Уцепившись повыше, полез дальше, не обращая внимания на летящую сверху колкую ледяную пыль. Еще выше… еще… выбить снег из длинного глубокого шрама. Зацепиться киркой как ледорубом, подтянуться на чистой силе и без всякой спешки вставить носки шипованных сапог в подготовленные углубления.

В вал ударила темная масса. Под звон крошащегося льда, продавленный вал врезался в стену, где я только что пробивал отверстия и как океанская волна сначала пополз выше, почти коснувшись моих подошв, а затем опал и откатился назад, засыпая вошедший в его тело многометровый обломок ледяного тарана.

— Лезу… — выдохнул я в рацию и, высвободив кирку, заработал дальше, нанося удар за ударом и стараясь терпеть рвущую плечо огненную боль переутомления.

Поднявшись еще на примерно три метра, я остановился и некоторое время просто молча висел полумертвым мешком плоти. Прикрытый шапкой лоб уперт в злую ледяную стену, я смотрю в свое искаженное отражение и задаюсь вопросом — тебе это точно надо, а? Висишь тут полудохлой мухой на морозе и уже не чувствуешь пальцев рук и ног. Шарф содрался, лицо саднит, губы онемели… Так тебе это надо?

Да… надо…

— Ну раз надо, значит надо — выдохнул я, осторожно вытягивая из нашитого на куртку длинного кармана длинный ледяной кол.

Рация что-то пробурчала тревожно, но я отвечать не стал до тех пор, пока глубоко не вбил конец стального кола именно туда, куда и хотел — пробив сквозь прозрачную ледяную кору и вонзив в едва виднеющуюся расщелину в каменной сердцевине. Повиснув на стальном стержне, я убедился, что он выдерживает мой вес. Но мера это временная, конечно, тут надо что-то понадежней — но это уже позже. А сейчас я отцепил с себя трос, держа его мертвой хваткой и больше всего боясь упустить. Пропустив конец троса через ушко кола, я закрепил его там, после чего снова пристегнулся к нему с помощью завинчивающегося большого самодельного карабина с той самой лебедки.

Все?

Нет…

Через боль и усталость я поднялся выше, взмахнул киркой и начал долбить лед.

Сто ударов.

Так я ободрял себя. Всего сто ударов — и можно отправляться назад. Если не успею вырубить достаточно большое углубление, вроде высокой ниши, чтобы можно было в нее усесться, то значит не успею. Стиснув зубы, я наносил удар за ударом, старательно считая их про себя, но сбившись где-то на пятидесятом. Окончательно выдохнувшись, я позволил себе сползти вниз и повиснуть на тросе. Сквозь заледеневшие очки глянув на дело рук своих, я отвернулся и, вяло перебирая руками, потащился по воздуху до вершины каменного клыка.

Начало положено. Теперь надо хорошо отдохнуть, отоспаться, наесться… и можно возвращаться для продолжения второго этапа. А этап проще некуда — найти подходящее место в левой стене ледника и вырубить там что-то вроде защищенного логова, откуда можно будет хорошо разглядеть весь центральный желтый сектор и даже начало красного. Да оттуда и зев изрыгающей лед пещеры можно будет разглядеть — во всяком случае ее поднимающийся над туманом свод.

Вернувшись на станцию, я согрелся, через силу впихнул в себя небольшое количество горячей похлебкой, соревнуясь в медлительности с уставшим побольше меня Филимоном, слушая рассказывающего о делах в Бункере Касьяна и вяло отвечая. Едва доев, улегся на ближайшую койку, накинул на себя медвежью шкуру и еще некоторое время лежал, пытаясь согреться. Тело ощущалось заледеневшим и каким-то чужим, мышцы на любое движение отзывались тупой ноющей болью, а пальцы горели неугасимым огнем. Холод никак не хотел уходить из задубевших мышц, так что мозг милосердно отключился первым, оставив решение проблем на остальной организм. Проснулся я сам, но еще долго лежал неподвижно, пытаясь сообразить, что это за полутемное помещение и почему я слышу непонятный язык. Не сразу, но понимание все же пришло — я на станции Пытливость, а за столом сидят что-то хрипло обсуждающие луковианские полярники, как я начал их мысленно называть. Чуть размявшись прямо под одеялом, убедился, что все конечности вроде работают, пальцы отогрелись, а вот лоб, нос и щеки наоборот «зажглись» и горят так, будто кто-то нахлестал меня по лицу пока я спал. Еще болели глаза, но это не от холода, а перенапряжения глазных мышц, когда я, словно страдающий сильной близорукостью, сквозь мутные стекла защитных очков, немилосердно щурясь вглядывался в туманный сумрак двигающегося ледника. Ощутимо побаливали вообще все мышцы, но болью знакомой и приятной — такая боль приходит на следующий день после посещения тренажерного зала.

Что ж — если это та цена, которую я заплатил за продвижение по леднику и закрепление уже на второй точке, то я готов и дальше платить этой валютой. Лишь бы ледник не потребовал крови…

Откинув шкуру и усевшись, я бросил взгляд на соседнюю койку и увидел безмятежно спящую Милену, обнявшую лежащий рядом ноутбук. Не доверяет луковианцам? Просто привычка? Работала до упора пока не отключилась? Думаю, есть немного истины от каждого из вариантов.

Чуть дальше на узкой койке вытянулся что-то бормочущий Филимон, хотя я не сразу узнал его из-за лежащей на лбу тряпки. Рядом стоял озабоченный Чифф — его тревогу я прочитал даже по напряженной спине и у меня разом пропали остатки вялой сонливости. Поднявшись, я шагнул к ним и открыл было рот, чтобы спросить, но повернувшийся луковианец меня опередил:

— Температура — вздохнул Чифф, бережно убирая в кожаный футляр ртутный градусник — Тридцать восемь и семь.

Судя по до боли знакомому измерительному прибору, градусник родом из СССР. А судя по идеально подогнанному кожаному чехлу, градусник берегли пуще зеницы ока. Оно и понятно…

— Слишком уж он сопереживающий. И везде помочь норовит — тут подхватит, там подбросит, здесь подтолкнет. И все суетится вокруг, покоя себе не дает — вздох старика стал еще горше — Есть у нас одна поговорка характерная. В переводе на ваш язык звучит примерно так: безразличные да безучастные живут дольше да слаще. Не знаю смог ли передать смысл, но…

— Вполне — кивнул я, вставая в ногах постели заболевшего Фили — Он у нас не такой. Давно заболел?

— Третий час как слег и как мы заметили. А до этого все там были — на зубе каменном. Там попробуй пойми, как себя человек чувствует. Да и он виду не показывал. А как вернулись, его разом и зашатало.

— Лекарство — произнес я, поворачиваясь к своему рюкзаку — Аспирин, парацетамол.

Чифф успокаивающе замахал руками:

— Ничего не надо, Охотник. Все что требуется мы уже дали. Сейчас закипит вода и я сделаю еще чаю послаще. И ты иди чаю выпей.