Станислав Гагарин - Вторжение Страница 17

Одна за другой вжикали машины. Стоять было неуютно. Принялся накрапывать дождь.

— Отойдем, — сказал Сталин. — Надо подождать немного.

Они пересекли по легкому мостику придорожную канаву и пошли к холодным, не проснувшимся березам.

— Сока-то, видимо, еще нет, — сказал Сталин, погладив маленькой ладонью ствол дерева. — Люблю березы… В них всегда нечто веселое, юное, понимаешь, жизнеутверждающее. Очень русское дерево, молодой человек.

Станислав Гагарин вздохнул. Ему было трудно. Он доподлинно знал, что там, на обочине, валялся вовсе не Вадим, а некое фантастическое существо, так умело могущее быть и давним его другом Казаковым, и бездыханным трупом. Монстра сотворил не менее фантастический вождь и учитель, который, естественно, имеет неземное происхождение, но тем не менее самый что ни на есть подлинный Сталин.

Да, он, писатель Станислав Гагарин, оказался в неестественном положении, когда ему необходимо разрешить психологический парадокс. С одной стороны — величайший тиран всех времен и народов, с благословения которого уничтожены десятки миллионов людей. Эту линию сталинского бытия сочинитель скрупулезно исследовал уже в романе «Мясной Бор», пытаясь и понять вождя, и объяснить эпоху, в которой тот жил, обстоятельства, в которых вождь действовал. Удалось ему объективно раскрыть образ Иосифа Виссарионовича или нет — не писателю Станиславу Гагарину судить, пусть решают читатели «Мясного Бора», хотя литератор изо всех сил старался быть историчным и справедливым.

С другой стороны, писатель понимал: стоит рядом с ним, курит трубку и посмеивается в усы не тот Сталин, о котором он сочинял роман. Этот смоделирован Зодчими Мира и творил на той, искусственной планете, в той Советской России все, что на самом деле вытворял Великий Покойник, прах которого зарыт на задворках ленинского мавзолея.

«Но попав в Третий, потусторонний мир, вождь все понял и покаялся, — подумал писатель. — Если точнее сказать, то уже сам переход в трансцедентальное состояние — другими словами, в сотворенный Зодчими Тот Свет — снимает с личности вину за содеянное.

Да, но разве мне известно, какой он нынче?! — возразил он самому себе. — Как я должен к нему относиться? Кто этот Сталин для меня сейчас?»

Станислав Гагарин отдавал себе отчет в том, что остаточное, реликтовое чувство искренней любви к вождю, воспитанное едва ли не с младенческого возраста обязывает его сохранять в душе некую симпатию к Сталину, хотя это и некое иное существо, лишь сохранявшее облик того, кому поклонялся чуть ли не весь мир.

Даже враги по-своему боготворили, пусть и с отрицательным знаком, маленького в физическом смысле человека, персонифицировавшего собой Высшее Существо, затмившего в людском воображении Зевса и Будду, Христа и Магомета.

При этом писатель не испытывал никакой психологической тяжести от осознания мысли, что вот он рядом, Великий и Мудрый, и до него не только можно дотронуться, но вместе с вождем они участвуют в срыве пока еще загадочной для Гагарина операции «Вторжение». Уже то, что затеяли заварушку именно ломехузы, а про отношение к ним Сталина ему было теперь известно, делало писателя сторонником вождя.

— Здесь неподалеку совхоз «Заречье», — сказал Станислав Семенович. Молчание уже тяготило его, надо было о чем-то разговаривать, чтобы отвлечься от собственных сумбурных мыслей. — Я несколько раз был там во время предвыборной кампании. Хорошие люди там живут… Евгения Павловна, ее дочь Ирина, художник во Дворце Культуры, директор его — Наталья Григорьевна. В библиотеке была у меня встреча с книголюбами. Там заведует Надежда Борисовна…

Так вот, зареченцы рассказывали мне, как 17 марта приехал к ним Гришин, мой соперник, директор Петелинской птицефабрики, ставленник одинцовского госпартаппарата. Вместе с секретарем парткома Гладышевым, получившим указание из горкома, Гришин отправился по цехам и службам, где с пеной у рта доказывал, будто я великорусский националист.

Писатель в тот день и предположить не мог, что Александр Георгиевич Гладышев, партийный функционер самого мелкого масштаба, станет после антикоммунистического переворота главою администрации Одинцовского района.

— А сам он чей националист? — спросил о Гришине Сталин.

— Не знаю… В его программе слова «Россия» не было вообще, хотя мы оба стремились на Российский съезд народных депутатов. Впрочем, и пришли туда, особенно в Москве, те, кто о республике вспомнил лишь на время выборов.

— Да, трудновато вам, русским, придется, — проговорил Сталин.

Он вдруг насторожился, затем нагнулся и аккуратно вытряхнул пепел у ствола березы.

— Нам пора, — сказал Сталин, пряча трубку в карман. — Идемте к машине, молодой человек.

«А кто же ее поведет?» — подумал писатель, всматриваясь в Минское шоссе, по которому должен был приехать обещанный капитаном Ряховским шофер.

Сталин проворно подошел к покорно стоявшей у обочины Машке, распахнул правую переднюю дверцу, жестом предложил писателю садиться, а сам быстренько забежал с другой стороны, ловко просунулся на водительское место, крутнул ключ зажигания, и едва заворчал мотор, рванулся с места.

Напротив мотеля «Можайский» они увидели мчавшийся им навстречу автомобиль ГАИ. Высунув руку, капитан Ряховский приказал им остановиться.

— Все, — сказал Сталин, — разоблачили нашего монстра.

— В «скорой помощи»? — спросил сочинитель, с веселым замиранием глядя, как вождь лихо обходит переднюю машину, забираясь за разделительную полосу.

— Какая там помощь! — крикнул Сталин, закладывая лихой вираж, чтобы не столкнуться лоб в лоб со встречным автомобилем. — Агенты ломехузов, понимаешь, а также создания Конструкторов Зла, вроде того, что хотел застрелить вас утром…

— И капитан Ряховский? — спросил Станислав Гагарин, отваливаясь от дверцы, куда прижала его на повороте инерция.

— Самый что ни на есть патентованный монстр! — ответил вождь, выходя на мост через окружную дорогу.

Там он резко свернул вправо, спустился на дорожное кольцо, промчался под мостом, взял снова вправо и наверх. В считанные секунды Машка снова была на мосту, но теперь на предельной скорости двигалась в обратном направлении.

Вскоре они повернули налево.

— Впереди — Немчиново, — уверенно сказал Сталин. — Мы от них оторвались… В Немчинове снова свернем и через Заречье выйдем на окружную. Или проскочим до Солнцева, а через него выйдем, понимаешь, на Киевское шоссе.