Вода в решете. Апокриф колдуньи - Анна Бжезинская Страница 35

жарит пончики на праздничный ужин, что-нибудь повкуснее, нежели ей предназначено, и не хочет при этом сидеть на лестнице, ведущей во двор или к канаве для нечистот, а вместе с другими бежит прямо к столу и тянется пальцами к миске, – то знайте, что это вы призвали ее к жизни и она является плодом вашего ума. Я не та, кого вы из меня делаете. Я виновата лишь в том, что, спасаясь много лет назад с Интестини после убийства этого негодяя Одорико, я не могла предвидеть, что судьба толкнет меня сначала в постель к мастеру Гильермо, а потом к графскому управителю, и заметьте, что оба они, люди, без сомнения, влиятельные и благородные, оказались всего лишь двумя мужчинами в многочисленной свите моих любовников. Я также не могла в ту пору знать, что человек, ныне именующий себя Вироне, моим братом, восстанет против правителя этих земель во имя нарушенного договора и призраков из ущелья Тимори. И поверьте, я лелеяла надежды на лучшее будущее, нежели то, что уготовили мне мой сладкоречивый шарлатан Одон, из-за которого я потеряла молодость, и Лупе, алчный разбойник и негодяй, сделавший меня сообщницей своих преступлений. И конечно же, я не ожидала, что меня приведут в этот трибунал потроха двух старых коз.

Если же, наконец, вы решили установить истинную причину, по которой я оказалась в темнице и под властью сего жестокого суда, то я признаю, что козы действительно сдохли во дворе этой жирной потаскухи Мафальды и, когда вспарывали им животы, из их чрева пошла столь жуткая вонь, что бондарь Фоско упал, будто мертвый, на землю. И выжил исключительно благодаря чуду и трем монетам серебром, заплаченным цирюльнику за спасительное кровопускание. Хотя, сами признайтесь, это можно было сделать и бесплатно, просто подпустив к бондарю одного из его бесчисленных должников, которым он ссужал деньги, ведь многие подтвердят, что выжимал он из них проценты ловчее, чем сыровар сыворотку из сыра. Ему все вокруг желали внезапной и злой смерти. Но мне не приписывайте сих дурных мыслей, потому что я не была ему должна ни медяка. Ничем я также не была обязана его обрюзгшей жене, которая якобы из-за козьих потрохов и обнаруженных там червей – а это, как вы понимаете, противно природе козьих желудков и неестественно опережает неизбежный распад – потеряла плод, уже шевелившийся в ее утробе. От отчаяния она тут же донесла на меня сему трибуналу, назвав меня причиной как своих несчастий, так и смерти вашего собрата Рикельмо, как будто у женщин не случалось выкидышей до моего возвращения в деревню и не бывало таких напастей от начала времен, чего нельзя сказать о смерти инквизитора Рикельмо, ибо это дело особое и неповторимое.

И прежде чем вы примете на веру слова Мафальды – этой примитивной и сварливой бабы, которая своим тявканьем могла бы перещеголять не одну собаку, но понятия не имеет ни о жизни, ни о делах герцога, графа Дезидерио и моих братьев, – я повторю еще раз, что обратно в Интестини привели меня не страх перед местью жертв Лупе, и тем более не стремление примкнуть к восстанию, начатому мужчиной, назвавшимся моим братом Вироне, ибо чем могла бы помочь ему преждевременно состарившаяся и ослабшая нищенка? Я думаю, что привел меня сюда тот же слепой зов, что отделяет паршивую овцу от стада и гонит ее через пустоши на склон Сеполькро умирать.

Поскольку же вы не стремитесь постичь смысл и суть этой истории и настойчиво желаете слушать о козах и подлых деяниях подлых людей, я ответствую, что покинула хижину дровосека из-за сборища оборванцев, именующих себя солдатами герцога. Как уже говорилось, их послали схватить Лупе и вновь сделать купеческие тракты безопасными для проезда, но после его жалкой смерти они сами принялись грабить и жечь окрестности с милостивого согласия своего командира. Потому что, как только исчезла угроза разбоя Лупе, то есть изначальная причина их присутствия, наемникам перестали платить жалованье, выдавать фураж для лошадей и прочее довольствие, полагая, и не без основания, что, предоставленные сами себе, они без труда найдут иные источники пропитания. Как вы понимаете, жизнь в тех краях стала совершенно невыносимой, тем более что солдаты, хотя их следовало бы называть скорее обычными разбойниками, прикрывали свое насилие видимостью выслеживания помощников Лупе. И внезапно тех, кто прежде больше всего пострадал от рук чернобородого разбойника, по ложным обвинениям стали бросать в тюрьмы, мучить и вешать. Но никто не смог определить, где спрятаны сокровища Лупе, в том числе бесценные запасы вермилиона, якобы собранные им, чтобы с помощью колдовства и помощницы-ведьмы снова вернуться к жизни, если ему не посчастливится положить голову под топор.

Поэтому я подтверждаю, синьор, что однажды трое мародеров забрели на мой скромный двор и разграбили его дотла, а коз моих зарезали и запекли над костром. Задумайтесь, почему же, несмотря на приписываемую мне силу, колдовство и демонов, привыкших, по вашим словам, мне служить, предупреждая мои приказы, я не смогла остановить этих разбойников, а своим спасением обязана только бутыли крепкого вина, приготовленного на зиму, которым вусмерть солдаты упились, дав мне возможность сбежать. Однако стоит также признать и нечего здесь утаивать, что слухи о договоре Лупе с демонами оказались столь сильны – хотя я подозреваю, что абсурдные эти страхи подпитывали люди герцога, дабы отвлечь мысли селян от истинных, более грозных бед, вроде свирепствующих в округе вояк – что отчаявшейся вдове не выдали ни кусочка его тела и не нашлось ни одного монаха, готового его благословить. Лишили его и права иметь могилу. Останки просто бросили в костер, дав огню поглотить разбойника без следа, хотя многие утверждали, что огонь сжег одну только голову, привезенную, как я уже говорила, в мешке на двор герцога в качестве трофея и доказательства добросовестности исполнения приказа, тогда как само тело было брошено где-то на перепутье.

Я ответствую, что мне знакома история дальнейшей судьбы Лупе, чьи обезглавленные останки оная ведьма якобы подобрала, омыла и облачила в чистые одежды. Затем она погрузила его тело в колодец, заполненный вермилионом, и совершила множество ритуалов, чтобы вдохнуть жизнь в окровавленный труп. Но что-то пошло не так, и потому после всех этих отвратительных действий безголовый Лупе с тех пор бегает вслепую, машет руками и гневно притоптывает, словно курица, которая даже после отчленения головы носится по двору, ибо – как мне объяснял один ученый монах, – будучи от природы тупицей, в своей куриной глупости она