Неблагая - Хаусман Ивлисс Страница 10

Волосы Исольды сияют в лунном свете, вычерчивают линию плеч, и она одаривает меня ясной, чистой улыбкой:

— Не могу обещать.

Наш дом ждет нас в уединенном месте на берегу реки, за мостом, отделяющим Аурмор от прилежащих деревень. На берегах можно найти и другие волшебные вагончики, и обычные, запряженные лошадьми, но Судьба (разумеется, на мой предвзятый взгляд) — самая красивая из всех.

Эта внушительная деревянная конструкция является нашим домом вот уже три года, и у меня каждый раз теплеет на сердце, когда я вижу ее веселенькие расписные бока — изумрудно-зеленые с мятными узорами — даже в синеве ночной тьмы. Ее размер — приблизительно два на четыре метра, колеса резные, деревянные, а крыша круглая, с маленькой медной трубой. На боковых стенках вагончика расположены круглые окошечки, а на передней — прямоугольное окно, обычно занавешенное изнутри: через него удобно смотреть на дорогу и при этом не страдать от разнообразных проявлений стихий в непогоду. К двери с маленьким крыльцом ведут две складные ступеньки: именно это крылечко прошлый владелец использовал в качестве трибуны.

На полированных стенках Судьбы пляшут отблески костра из другого лагеря; вокруг огня еще полно людей в масках, всех возрастов и сословий; они разговаривают, смеются, и эхо их голосов гудит в далеких горах.

— Как думаешь, успеем съесть по пирожному перед дорогой?

Я прислоняюсь к гладкому дереву и жду, пока Исольда взломает замок. Конечно, за три года мы уж могли бы купить новый — или хотя бы сделать ключ. Мы все время обещаем себе этим заняться, когда руки дойдут.

Руки не дойдут, похоже, никогда.

Наконец ее напряженная гримаса превращается в улыбку:

— По пирожному — это обязательно.

Вот что у нас общего, так это чудовищная любовь к сладкому.

Замок щелкает, и дверь распахивается, словно вагончик любезно приветствует нас.

Я тянусь к ближайшему светильнику, кручу колесико, зажигаю крошечное пламя на фитильке. Я бы давно сошла с ума от клаустрофобии, если бы не обилие света, проникающего в светлое время суток через окна. У нас яблоку негде упасть. У стены приткнулась двухъярусная койка, частично закрытая книжными полками. С одной стороны — крохотная дровяная печурка и жалкое подобие кухоньки, с другой — тяжелый деревянный сундук, где мы храним свои пожитки, он же служит скамейкой.

Дом.

Я вздыхаю, судорожно пытаясь развязать ленточки на маске. Исольда потягивается, стряхивая с себя старательно созданную личину, словно колючее пальто. Она скидывает ботинки, срывает маску и опускается на пол возле скамейки, скрестив ноги. Я ловлю ее взгляд: она смотрит на мою руку, так что я прячу кисть в складках юбки, чтоб не глазела. Но она больше не поднимает эту тему. Она знает, что, пока я не готова, разговаривать со мной бесполезно. А я не… Я не могу…

Так, сосредоточиться. Все по порядку.

Как же приятно снять маску. Я почти привыкла к зуду под ней, но внезапное прикосновение свежего воздуха к верхней половине лица приносит настоящее облегчение. Надеюсь, высыпаний не будет. Бросаю дешевую уродливую поделку в угол, к маске Исольды.

Унылую обстановку вдруг нарушает огорченное мяуканье, затем слышится шорох шагов.

Кота у нас, разумеется, нет.

Однажды холодной ночью, через несколько месяцев после появления у нас этого вагончика, я нашла маленького раненого котенка цвета туманной полуночи. Мы взялись его выхаживать, а позже обнаружили, что на самом деле он никакой не котенок. И никогда им не был.

— Бирч, не начинай, — возмущаюсь я. — Мы все уберем.

Я быстро берусь за дело. Встаю на цыпочки, чтобы достать старые выщербленные жестяные тарелки. Для экономии пространства полки упираются в самый потолок, и я подозреваю, что Бирч нарочно поставил тарелки повыше — ради собственной забавы.

Домовой появился у нас под видом котенка, но большую часть времени он невидим. Мы впустили его в дом, но убедить его уйти оказалось задачей неподъемной, несмотря на наши объяснения, что Судьба — это не совсем дом.

Можно было прогнать его с помощью чар или соли, но родители нас не так воспитали. Пусть домовые и прочие волшебные сущности не так могущественны, как сами фейри, шутить с ними все равно не стоит; кроме того, многие из них уже достаточно давно живут в Царстве Смертных, чтобы считать его своим домом. Так что мы всегда оставляем у печурки какие-то остатки еды, а домовой за это помогает нам мыть посуду и регулярно ругается, если мы не кладем вещи на место. Он очень любит мою выпечку, особенно если там есть лимон. Что ж, пора выгрести из кармана оставшиеся крошки; при этом мне удается откопать два почти целых пирожных, чудом сохранившихся, пока мы бегали, и еще один кусочек, поменьше — его я кладу у печки. Конечно, это совсем не те сложные домашние торты, которые мы с Папой пекли на дни рождения, но мне все равно нравится мой привычный ритуал. Я всегда любила и процесс выпечки, и конечный результат, выкраивала момент для тоненького ломтика радости и делила эту радость с кем-нибудь, пусть даже совсем ненадолго. Каждую порцию я посыпаю корицей и поливаю капелькой меда, что не особо скрывает нанесенные пирожным повреждения.

Исольда сидит и сосредоточенно раскладывает ночную добычу на беспорядочные кучки, сортируя предметы по назначению, материалу или еще какому-то непонятному признаку. Я смотрю на нее, и меня захлестывает волна чувств. Она обо мне заботилась, она шла со мной на любую битву с самого детства. Я просто хочу отплатить ей тем же.

— Идем, — мягко говорю я. — Посидим на улице. Как в старые добрые времена.

Глава 6

Когда я говорила, что Судьба — вагончик скромный, я не шутила. Можно свесить ноги с крыльца и, привалившись к стенке, задрав голову, смотреть в чернильно-синее небо.

Здесь прохладно — нет ни костра, ни плотной скученности человеческих тел, и душная влажность последних дней лета немного спадает. Со стороны деревни веет ветерок, смывая с нас городские запахи. Мы жуем пирожные, и нам подмигивают далекие бриллиантовые звезды. Выпечка даже вкуснее, чем была до того, как помялась, — нежная, сладкая, чуть пряная.

Но это все равно не тот дом — не настоящий дом.

— Слушай, Силс…

Мне не нравится взгляд Исольды — почти черный, как намоченная дождем земля. Она откладывает вилку.

— Все в порядке?

Я и не заметила, что она за мной наблюдает. Кажется, моя маскировка сползла, обнажив трещины, сквозь которые просачиваются все слабости, когда я думаю о доме и обо всем, что мы потеряли. Я снова трогаю флакончик на кожаном шнуре и вытаскиваю его из-под воротника.

Делаю глубокий вдох, стараюсь, чтобы голос не дрогнул. Мне даже удается насмешливо-строгий взгляд.

— Нельзя сокращать уже сокращенную форму имени. Бессовестная.

Она расплывается в коварной улыбке.

— Но тебе же нравится. — Веселье сразу же сходит с ее лица, но глаз она не отводит. — Правда, что случилось? Я же вижу, что дело не только в сегодняшнем бардаке, так что не пытайся отмазаться.

Я скучаю по дому. Это не выразить словами. Я молча смотрю ей в глаза, взгляд которых нежнее, чем любых других во всем мире. Слова не нужны — моя сестра смотрит на меня и знает, о чем я думаю.

Да, я скучаю по дому. Скучаю так, как будто у меня живьем вырвали кусок сердца. Мы покидаем этот город, приютивший нас на большую часть весны и лето, но вернуться домой все еще не можем. Мне так не хватает знакомого размеренного ритма жизни с родителями. И еще я знаю, что они не будут — не смогут — скучать по мне так же.

Я сжимаю флакон так сильно, что пальцы белеют. Это из-за меня мы брошены на произвол судьбы. Из-за моей бесконтрольной, разрушительной, опасной магии, сделавшей меня преступницей еще до того, как Исольда впервые взглянула на отмычки.

Каждый день я отчаянно тоскую по дому. А в такие дни, как сегодняшний, — особенно.

Я почти непроизвольно приваливаюсь к плечу Исольды. Она покровительственно склоняет ко мне голову, кончики ее темных волос щекочут мне нос.