Мэри Стюарт - Недобрый день Страница 13

Глава 4

Устроившись у дверей хижины в гаснущем свете дня, Сула потрошила и разделывала рыбу для сушки. Когда на вершине утеса показался конь, она только что отнесла ведро с потрохами вниз и опорожнила его на гальку, где куры отстаивали у морских птиц свою долю вонючих отбросов. Гвалт стоял оглушительный: крупные чайки пикировали вниз, затевали свару, гонялись друг за другом; тошнотворный запах, подхваченный ветром, разливался в воздухе.

Габран натянул поводья, и Мордред соскользнул с лошадиного крестца.

— Если вы подождете здесь, господин, я сбегаю вниз, отнесу ларец и заберу свои вещи. Я мигом обернусь. Я по-быстрому. Думаю, матушка предчувствовала что-то в этом роде. Я постараюсь не задерживаться. Может, мне позволят вернуться завтра, если я родителям понадоблюсь? Просто поговорить?

Не утруждая себя ответом, Габран спрыгнул на землю и обвязал поводья вокруг пояса. Когда Мордред, осторожно держа ларец, зашагал вниз по склону, придворный двинулся следом.

Сула повернула назад, к хижине — и заметила гостей. Она весь день не сводила глаз с вершины холма, дожидаясь возвращения Мордреда, и теперь, видя, что мальчуган пришел не один, застыла на месте, бессознательно прижимая к себе склизкое ведро. Но, придя в себя, женщина бросила ведро у порога и поспешно скрылась в хижине. Тусклый желтый отблеск замерцал по краям полога — хозяйка зажгла светильник.

Мальчуган отдернул шкуру и стремительно ворвался внутрь с ларцом в руках.

В кои-то веки в комнате не было дыма. В ясные летние дни Суда стряпала еду в глиняной печурке на дворе, над огнем, разведенным из сушеных водорослей и навоза. Но запах рыбы заполнял всю бухту, а внутри хижины в горле начинало першить от вони бакланьего жира, залитого в светильник. Прожив здесь всю жизнь, Мордред свыкся с жалкой обстановкой, но сейчас — а воспоминания о благоухании и ярких красках королевских покоев еще не угасли в его сознании — отметил все это со смешанным ощущением жалости, стыда и отвращения к самому себе, хотя в последнем чувстве по молодости лет не отдавал себе отчета. Устыдился он оттого, что Габран со всей очевидностью вознамерился войти вместе с ним, а стыд, в свою очередь, породил чувство вины.

К глубочайшему облегчению мальчика, Сула была одна. Она вытирала руки о тряпку: кровь от пореза на пальце пятнала лоскут, смешиваясь со слизью и рыбьей чешуей. На столе лежал кремневый нож; вдоль острия тянулась алая полоска.

— Матушка, да ты руку порезала!

— Пустяки. Долго же тебя задержали.

— Знаю. Сама королева захотела поговорить со мной. Ты подожди, я тебе такое расскажу! Вот диковинное место, дворец-то, а я прошел прямехонько в чертог королевы… Но сперва глянь-ка сюда, мама! Она прислала подарки.

Мальчик водрузил ларец на стол и откинул крышку.

— Смотри, мама! Серебро для тебя и отца и еще полотно, видишь? То-то добротное! И плотное, в самый раз для зимы. И еще бутыль доброго вина, и каплун с дворцовой кухни. И все это для вас…

Голос его неуверенно прервался. Сула даже не взглянула на сокровища; она по-прежнему вытирала руки о грязную тряпку, снова и снова.

Внезапно Мордред рассердился. Он выхватил у матери лоскут, отбросил его в сторону и подтолкнул ларец поближе.

— Ты что, даже не глянешь на подарки? Не хочешь узнать, что сказала мне королева?

— Вижу, она не поскупилась. Всем ведомо, что она умеет расщедриться, коли взбредет ей в голову. А на твою долю что досталось?

— Обещания, — отозвался от дверей Габран, пригибаясь и входя внутрь.

Выпрямившись, он едва не задел головою каменную крышу. Одет он был в желтую тунику до колен, с широкой зеленой каймой. На поясе переливались желтые самоцветы, на шее поблескивало ожерелье из чеканной меди. Он был хорош собой: пышная грива вьющихся волос, светлых, точно ячменная солома, спадала до плеч, а синие глаза выдавали северянина. Габран словно заполнил собою всю комнату, и хижина вдруг показалась еще более убогой и грязной, нежели прежде.

Если Мордред и сознавал это, то не Сула. Ничуть не робея, она встала перед Габраном лицом к лицу, словно бросая вызов врагу.

— Какие еще обещания?

Габран улыбнулся:

— Только то, что подобает каждому мужчине, а Мордред показал себя мужчиной, или, по крайней мере, королева так считает. Чаша и блюдо для трапезы, орудия для каждодневных трудов.

Женщина уставилась на чужака, беззвучно шевеля губами. Она не спросила разъяснений. И даже не подумала приветить гостя, как оно водится среди гостеприимных островных жителей.

— Все это у него есть, — глухо отозвалась она.

— Но не те, что должно, — мягко возразил Габран. — Ты знаешь не хуже меня, женщина, что чаше его пристала серебряная отделка, а орудия его — не мотыги и рыболовные крючки, но меч и копье.

Даже если ждешь и страшишься беды на протяжении всей жизни, сама беда неизбежно застает врасплох. Ощущение было такое, словно гость приставил копье к ее груди. Сула всплеснула руками, закрыла лицо передником и рухнула на табурет у стола.

— Мама, не надо! — воскликнул Мордред. — Королева… она мне рассказала… тебе ведь ведомо, о чем! — В отчаянии он обернулся к Габрану. — Я думал, она знает. Я думал, она поймет.

— Она все понимает. Правда, Сула?

Кивок. Женщина принялась раскачиваться из стороны в сторону, словно одержимая горем, но при этом совершенно беззвучно.

Мордред заколебался. Среди неотесанных островных жителей изъявления любви не были в ходу. Он подошел к женщине, но ограничился тем, что легко коснулся ее плеча.

— Мама, королева рассказала мне все как есть. О том, как вы с отцом забрали меня у капитана, который меня нашел, и воспитали как сына. Она рассказала мне, кто я… по крайней мере, кто мой настоящий отец. И теперь она считает, что мне пора переселиться во дворец, к прочим… к прочим сыновьям короля Лота и к знати, и обучаться воинскому делу.

Женщина по-прежнему молчала. Габран застыл у двери, не сводя с нее глаз.

Мордред предпринял еще одну попытку.

— Мама, ты ведь наверняка знала, что в один прекрасный день мне обо всем расскажут. А теперь, когда узнал и я… тебе не след сокрушаться. И сам я ни о чем не жалею, пойми. Ведь промеж нас ровным счетом ничего не изменилось, здесь по-прежнему мой дом, и ты и отец по-прежнему… — Мальчуган сглотнул. — Вы навсегда останетесь моими родителями, останетесь, поверь мне! А однажды…

— Верно, однажды, — резко перебила Сула, отнимая передник от лица.

В неверном свете лампы лицо ее, в разводах грязи от замызганной тряпки, казалось болезненно бледным. На элегантного Габрана, застывшего в дверях, рыбачка не глядела. Мордред умоляюще смотрел на нее; в лице мальчугана читались любовь и горе, но и еще нечто, что ей не составило труда узнать: благородное воодушевление, честолюбие, непоколебимая решимость идти своим путем. Сула никогда в жизни не видела Артура, верховного короля Британии, но при взгляде на Мордреда без труда узнала его сына.