Лев Власенко - Настоящие люди Страница 13

            — Я и не верю, — хмыкнул старик. — Только никому не говори. Даже сейчас есть немало людей, которые меня безумцем назовут. Не верю, что шаман может моржам приказывать или по небу летать. Но советы они мудрые дают, это я давно понял…

            Шаманом, про которого говорил Умка, был старый Иный, люди отзывались о нем с благоговейным страхом, когда рассказывали, как найти его жилище. Несмотря на возраст, Иный вместе с другими морянами из Улык тоже совершил путешествие, чтобы попасть на большой сбор. Он знал, что без его советов тут не обойтись.

            Шаман жил в яранге из белых шкур, стоящей поодаль от стойбища. Снег сильно присыпал ее, и над белым сугробом теперь торчал только пучок острых жердей. По традиции устье яранги должно было быть обращено к востоку, но белая яранга шамана была повернута к западу. Ее хозяин всеми возможными способами показывал, что на него не распространяются законы, по которым живут простые люди. Умка разгреб снег и отыскал вход.

            Внутри яранги стоял неприятный, гнилостный запах. Покров был такой низкий, что приходилось сильно горбиться и передвигаться почти на четвереньках. В пологе было холодно, потому, что огонь в очаге не был разведен. Вместо него помещение освещал трепещущий огонек жирника. И без того крохотное помещение было завалено самым разным хламом: одеждой, костяными украшениями, железной утварью. Элгар понял, что это подарки и подношения, которые Иный уже успел получить за время пребывания в стойбище.

            Шаман нашелся посреди этого беспорядка, маленький, еще ниже Омрына. Сморщенный, с лицом крохотным, как у ребенка, он был похож на сушеную рыбу. Он был столь небольшого роста, что даже внутри тесной яранги сидел на треножнике из оленьих рогов, свесив с него короткие тонкие ноги, покрытые черными пятнами.

            — Молодой медведь пришел на встречу к старому седому волку, — голос шамана был хриплым и тихим.

            — Моя молодость давно прошла, — Умка уселся напротив шамана. — Мы пришли за советом.

            — За советом? — протянул ветхий старик. — Раньше тебе не нужны были советы. Умка-бродяга, Умка-всезнайка. Ты все видел, все слышал, всему был свидетелем. Как поживает твой отец, молодой медведь?

            Лицо Умки напряглось, он стиснул свои огромные кулаки и с видимым усилием спокойно ответил.

            — Моего отца убили таньги, ты это знаешь, Иный.

            — Знаю, — подтвердил шаман. — Кого ты привел ко мне? Покажи.

            Элгар придвинулся к огню. Иный прищурился, пристально разглядывая юношу. Внезапно его глаза расширились, он издал протяжный стон и дрожащей рукой придвинул к себе светильник.

            — Что ты привел? Что ты пустил сюда, глупец?! — хрип шамана превратился в визг. — Убери, убери это от меня!

            — Успокойся, Иный! — прикрикнул на него Умка. — Парень тебя не обидит.

            Старичок съежился, натянул на себя просторную одежду до самого носа, округлившиеся от страха глаза блестели в полумраке. Элгар сидел неподвижно и никак не отреагировал на чудное поведение шамана. Он не знал, что именно в его облике так испугало этого удивительно старого человека. Спустя несколько минут Иный успокоился, голова старичка перестала дрожать.

            — Дал себя провести, молодой медведь? Я всегда говорил, что умрешь ты страшно…

            — Мы собираемся в поход против сыроедов, — прервал Умка. — Вот, возьми.

            Он положил рядом со светильником деревянный сосуд. Глаза шамана алчно заблестели, сухопарая рука, похожая на птичью лапу, тотчас метнулась к подарку.

            — Отправляетесь за море? Тяжелые вопросы ты задаешь, молодой медведь. Мои кэле не бывают за морем, не могу я видеть, что там делается. Нужно подняться выше, нужно стать сильнее…

            Старичок снял висящий на крюке бубен. Большой инструмент был размером почти со своего хозяина.

            — Дунь в бубен, — попросил шаман.

            Умка потянулся к инструменту и шумно выдохнул, Элгар хотел последовать его примеру, но шаман резко убрал бубен.

            — Пусть парень тоже дунет, — возмутился Умка. — Для нас обоих камлаешь.

            — Не дам, — уперся Иный. — Кэля рассердится, накажет меня.

            — Трус, — фыркнул Умка. — Люди говорят, ты подвластных тебе духов держишь в строгости, заставляешь выполнять любые прихоти. А сам? Бубен запачкать испугался!

            Иный заволновался, уязвленный словами Умки. Как и все шаманы, он больше всего боялся того, что люди усомнятся в его силе.

            — Пусть дунет, — после недолгой внутренней борьбы разрешил шаман. — Ты тоже снова дунь после него!

            После того, как дыхание Элгара коснулось бубна, старый шаман привстал, дрожащими руками оторвал кусочек гриба от висящей под сводом яранги связки. После чего он удобно устроился на своем треножнике, закутавшись в теплые шкуры. Закрыв глаза, он положил белый ломтик гриба в рот. Медленно разжевывая гриб, шаман начал ритмично раскачиваться и мычать, подражая моржовому пению.

            Огонь жировой лампы заметался, хотя в полог не проникал даже малейший ветерок. Смоляно-черные тени закружили по стенам, падая на лицо Иныя, искаженное страшной гримасой. Внутренним взором Элгар видел, как стягиваются вокруг тощей фигуры старца неясные, непонятные силы, присутствие которых было подобно давлению темной толщи ледяной воды, сомкнувшейся над безрассудным ныряльщиком. Пение шамана достигло высшей точки. Он закричал, выплевывая остатки дурманного гриба, вскочил и вскинул над головой звякнувший бубен. Казалось, старичок вдвое прибавил в росте. Элгар немного отодвинулся от упавших рядом белых кусочков, на которых застывала слюна шамана.

            Иный закончил петь, выронил бубен и опустился на колени, беспомощно приоткрыв рот. Он начал раскачиваться, в тусклом свете только блестели закатившиеся глаза с проступившими капиллярами. Протяжный вой шамана перешел в тяжелое дыхание, он шумно втягивал воздух сквозь редкие зубы. Неожиданно к вою прибавились новые голоса. Они исходили не из уст шамана, а звучали из разных концов полога, как будто сидящих мужчин обступил незримый хор. Это были голоса кэле — протяжные, глухие, нечеловеческие.