Татьяна Умнова - Вампиры замка Карди Страница 131

— По моим подсчетам мальчику должно быть где-то двенадцать лет. Приблизительно. И я не знаю, как его зовут, — серьезно ответил Джеймс. — А я был достаточно наказан за свое предательство. В детстве я больше всего боялся вампиров — и Констанс! Так вот вампир оказался не так страшен, как женитьба на Констанс.

— Да чего она вам такого сделала, я не понимаю, Джеймс?

— Гарри, вы себе представить не можете, какой это кошмар: быть женатым на вожатой герлскаутов!

— А леди Констанс — вожатая?!

— По складу характера — да.

Они помолчали. А потом Гарри все-таки решился спросить:

— Джеймс, а тот вампир, который оказался не так страшен, как леди Констанс… Вы мне когда-нибудь об этом расскажете?

— Возможно, когда-нибудь. Когда смогу. Все, что вам нужно знать о вампирах, вы прочли в тех книгах, которые я давал вам, Гарри. А мой случай… Не показателен.

— Но почему вы не хотите рассказать? Вам так страшно вспоминать?!

— Страшно. И больно. Он был моим другом, Гарри. Мы подружились, а я и не знал, что Оскар — вампир. Видимо, он пытался через меня подобраться к Вигилантес. Впрочем, не знаю. В любом случае — мне пришлось убить его собственноручно. Джонатан и Квинси Харкер обездвижили Оскара, а мне предоставили вбить ему кол в сердце. И это оказалось неимоверно тяжело. Его глаза! Он так смотрел на меня! Как человек смотрел бы на предавшего его друга. Он даже не пытался меня заворожить. Он просто смотрел… с укором и неверием в происходящее. Все, Гарри, я совсем заболтал вас. Давайте поспите, я постерегу. Потом разбужу вас, чтобы поспать самому.

Гарри послушно лег у стены. Он действительно был до предела вымотан, но заснуть сумел не сразу. Из всего длинного и печального рассказа Джеймса его больше всего поразил заключительный штрих. Узнать, что твой друг — вампир. Собственноручно убить его… Понятно, почему Джеймс такой странный и так помешан на всякой чертовщине. Ему, оказывается, тоже в жизни пришлось хлебнуть настоящих неприятностей.

Да, пора бы Гарри перестать считать себя единственным страдальцем. Подумаешь — его убили. Зато потом воскресили.

А Джеймсу вон сколько выпало: мерзкий отец, разлука с единственной любовью, женитьба на нелюбимой женщине, да еще и в друзья вампир достался!

Засыпая, Гарри подумал, что надо бы более чутко относиться к Джеймсу.

Мальчик лежал, согнув ноги в коленях, давая Мите тем самым необходимое жизненное пространство, в котором тот расположился как мог, обвившись кольцом вокруг ступней своего спасителя и постаравшись быть как можно более маленьким и плоским. Под пуховиком было невыносимо жарко, и абсолютно нечем было дышать. Митя вспотел моментально — должно быть, скорее от страха, чем от жары — и при этом не переставал мелко трястись, очень надеясь, что трясется только изнутри, а не снаружи. Когда же Митя услышал грохот распахнувшейся двери, то перестал дышать. Совсем.

В комнату мальчика зашли. И судя по всему зашедших было несколько.

— У тебя все в порядке? — услышал Митя прямо у себя над ухом.

— Да, — удивленно ответил мальчик, — А что-то случилось?

— Ты не слышал шум?

Мальчик шевельнулся — видимо пожал плечами.

— Слышал — из окна. А что случилось?

— А из коридора? Может быть, кто-то пробегал мимо? Может быть, даже заглянул к тебе?

Мальчик вздрогнул как будто от испуга и голос его прозвучал жалобно:

— А кто… там бегает?

Несколько пар ног глухо топали по толстому ковру, устилающему пол комнаты мальчика, грохали дверцы шкафа, промялся пуховик у самого митиного лица, когда чья-то рука оперлась на него — кто-то заглядывал под кровать.

Митя уже не трясся, перед его глазами кружились черные мушки, звуки уплывали куда-то далеко, сменяясь все усиливающимся звоном, стало хорошо, тепло и не страшно. Совсем не страшно, как будто все, что происходило в тот момент в комнате, ни мало его не касалось.

Глоток свежего сладкого воздуха. Невыразимо приятный холод на лице и — уже не столь приятные — довольно увесистые пощечины.

— Ну, ты чего?.. — вяло пробормотал Митя, морщась, жмурясь и выныривая, как из омута, из тошнотворной маслянистой темноты.

— Шепотом говори! — яростно прошипел мальчик.

— Хорошо, — прошептал Митя по-немецки, и добавил проникновенно, — Спасибо тебе!

— Не за что!

Митя выбрался из душных объятий пуховика, подошел к наглухо запертому окну, глянул мельком за занавеску, ударился взглядом в непроглядную тьму, в свое кривое, дрожащее отражение с совершенно безумными глазами.

— Не выглядывай, — попросил мальчик.

— Да, извини. Я только хотел посмотреть смогу ли протиснуться сквозь решетку.

— Не сможешь, — покачал головой мальчик, — Да и не нужно этого. Ты здорово по-немецки говоришь, только акцент… Откуда ты?

— Из СССР.

— А-а. А я думал — ты поляк. Думал, у них там поляки одни.

— Нет. Там еще девчонка одна — тоже из СССР. А одна вообще из Франции. И чех есть. А поляков всего двое.

Мальчик удивленно хмыкнул.

— Целый интернационал! А первые две девчонки — полячки были. Тебя как зовут-то?

— Митя.

— А меня Михель. Хотя на самом деле Мойше.

— Мойше?! — изумился Митя, — Ты еврей?!

Мальчик кивнул.

— Наполовину. У меня папа еврей… был. А мама — немка. Была…

Митя не нашелся, что ответить.

Мойше не спешил продолжать, сидел на краешке кровати, вцепившись пальцами в пуховик, смотрел в пол — сосредоточенно и хмуро.

— Что ты здесь делаешь? Что вообще происходит? — пробормотал Митя, наконец.

Мойше поднял на него глаза, посмотрел долго и пристально. Удивительные глаза были у этого, с виду совершенно благополучного мальчика, спящего в теплой постели, читающего на ночь книжки — еврейского ребенка, пользующегося невероятными привилегиями в набитом эсэсовцами замке! — запутанного, испуганного, очень одинокого маленького человечка. Беспомощного.

— И как тебе удалось сбежать? — вдруг удивился Мойше, — Я думал все время, как отвлечь охранников, как открыть дверь, как вывести вас всех. Я нашел тайное место в развалинах и натаскал туда консервов. Там ты сможешь просидеть несколько дней, никуда не выходя, а потом…

Мойше замолчал, поморщился и потер ладошкой лоб.

— Мне кажется, здесь будет что-то такое, что им будет уже не до тебя.

— Что здесь происходит? — снова спросил Митя.

— Сам не знаю, — вздохнул Мойше, — Никто мне ничего не рассказывает. Сижу в этой комнате, иногда дед разрешает мне выйти погулять в сад. Разрешал. Уже несколько дней творится что-то странное. Прогулки запретили — и вообще из комнаты выходить. А самое главное, мама перестала заходить ко мне. И я думаю, ее уже больше нет… мамы… Уж очень странно все о ней говорят.