Александр Чернобровкин - Слово о граде Путивле Страница 14

Остановился он возле колодца в центре села, вода из которого считалась самой лучшей, даже с околиц приходили сюда за ней. Савка бросил топор в колодец. Топор упал с таким шумом, словно это была огромная каменная глыба. Из колодца высоко выплеснулась вода, забрызгав все вокруг, в том числе и юношу. Савка вытер ладонью капли с лица. Они были липкие, а на вкус солоноватые, как кровь. Савка брезгливо вытер руку о порты, сплюнул презрительно и произнес в сторону церкви:

– Не боюсь! У меня теперь есть защита посильнее!

Он двумя руками прижал к сердцу спрятанную за пазухой книгу и неспешно пошел к своему двору. Немного не доходя до ворот, он замер, потому что увидел, как кто-то спрятался в кусты сирени, которая росла у забора. Мужик это был, или баба, или вовсе нечистая сила, способная появиться в любом виде, – Савка не разобрал.

– Эй, кто там? – окликнул он. – Выходи из кустов!

Ответа он не услышал, поэтому поднял с земли камень, кинул в кусты. Камень ударился о что-то гулко, явно не о забор, но никто из кустов сирени не вышел. И собака во дворе не гавкала. Савка решил, что это нечистая сила колобродит. Положив руку на книгу, он презрительно плюнул в сторону кустов. С «Волховником» ему не страшна была никакая нечисть. Юноша зашел во двор. Обычно собака, учуяв его, подбегала к воротам, жалобно гавкала и, увернувшись от пинка, стремглав убегала в будку. На этот раз она гавкнула из птичника. Дверь птичника была заперта на замок, но внизу ее имелся лаз для кур и уток. Лаз был закрыт лопатой. Юноша убрал ее. Собака шустро выскочила из птичника, но от обычного пинка увернуться не успела. Заскулив, собака забилась в будку. Не вылезла даже для того, чтобы облаять человека, проходившего мимо двора.

Это шел Никита Голопуз. Он дождался, когда Савка зайдет во двор, и вылез из кустов сирени. Камень, кинутый сыном тиуна, угодил ему прямо в лоб и набил шишку. Никита подумал, что отомстит за это сестре Савки, и быстро пошел к двору, где ночевал в сеннике. Двор принадлежал старой вдове Лукьяновна, которая души не чаяла в столяре. Она поглядывала на него с такой решительной влюбленностью, что Голопуз предпочитал ночевать в сеннике, куда надо было забираться по лестнице – непреодолимое препятствие для старухи. Там, на сене, душистом, еще не растерявшем аромат прошлого лета, была постелена старая попона и лежали пуховая подушка и большая овчина вместо одеяла. Не раздеваясь, Никита упал на попону, укрылся овчиной. Засыпал он мгновенно, что днем, что ночью. Спал, как убитый, и снов никогда не видел, поэтому просыпался легко и в хорошем настроении.

Утром его разбудила Лукьяновна, которая в хлеву под сенником доила корову. Старуха бурчала под нос проклятия кому-то. У нее каждое утро было плохое, наверное, потому, что каждую ночь ей снились сны, но никому не могла рассказать их, никто не хотел ее слушать. Зубов у Лукьяновны уже не осталось, поэтому во время разговора сильно шамкала, понять ее было очень трудно, особенно без привычки.

– Бабуля, молочка давай! – крикнул вдове Никита, слезая с сенника.

Каждое утро он, несмотря на пост, начинал с кринки топленого молока, поставленного в печь с вечера. Сначала снимал пальцем темно-коричневую пенку, отправлял в рот, потом откусывал ржаного хлеба и запивал молоком. Ел быстро, плохо пережевывая пищу, изо рта часто падали крошки. Он собирал упавшие крошки, чтобы ни одна не пропала. Так же быстро и ничего не расходуя зря Никита работал и девок любил.

Этим утром попить топленого молока ему не удалось. Во двор вдовы, не поздоровавшись и не спросив разрешения, зашли помощник кукушкинского тиуна Еремей Тихий и пятеро мужиков с дубьем в руках. Голопуз решил, что пришли «свататься» родственники испорченной им девки. «Сваты» имели привычку начинать разговор с битья жениха, чтобы быстрее согласился. Поскольку он никак не мог понять, на какой из четырех кукушкинских девок ему сейчас предложат жениться, на всякий случай схватил вилы, стоявшие возле двери хлева.

– Не дури, паря! – сказал помощник тиуна, кряжистый мужик со спокойным лицом и внимательным взглядом, который не упускал ничего.

Пришедшие с ним мужики начали обходить столяра с боков.

– Ты ночью где был? – просил Еремей Тихий.

– Спал, – Никита показал рукой на сенник.

– Врет он! – прошамкала вдова. – Только к первым петухам вернулся. Каждую ночь шляется где-то, не спится ему.

– Так где ты был, а? – повторил вопрос Тихий.

– По селу гулял, – ответил Никита. – Разве нельзя?!

– Можно, – миролюбиво ответил Еремей. – И в церковь заходил?

– Какая церковь! По девкам бегает! – прошамкала Лукьяновна.

– Заткнись, дура, – тихо произнес помощник тиуна, и вдова, которая намеривалась сообщить еще что-то, сразу захлопнула рот и больше в разговор не вмешивалась.

– Что мне там делать ночью?! – удивился Никита Голопуз. – Я в ней и так с утра до вечера торчу!

– Значит, не заходил? – произнес Еремей Тихий. – А шишка на лбу откуда?

– Шишка? – столяр потрогал ее, придумывая ответ. – Ударился о балку на сеннике. Низко она, забыл наклониться.

– О балку ударился, – повторил Тихий. – А в церковь не заходил?

Никита Голопуз догадался, что это не «сваты», прислонил вилы к стене хлева.

– Я же сказал, что не заходил, – ответил столяр. – Мне поп Лазарь за день душу выматывает своими советами и замечаниями! Не хватало еще по ночам его слушать!

– Так это не ты убил его? – спокойно задал вопрос Еремей Тихий, внимательно глядя в глаза Никите.

– Попа убили?! – искренне удивился Голопуз и перекрестился. – Царство ему небесное, хороший был старик!

– Ты же говорил, что он тебя мучил советами и замечаниями, – продолжил допрос помощник тиуна.

– Да ко мне почти все с указами лезут. Что ж мне каждого убивать?!

– Каждого не получится, – согласился Еремей Тихий. – А из-за денег ты с ним разве не ссорился?

– Нет. Деньги должен отдать тиун, а не поп. Князь платит за работу, – ответил Никита.

– Верно, – согласился Тихий. – А топор твой где?

Столяр показал на мешок с инструментом.

Один из мужиков достал из мешка топор, внимательно осмотрел его, потрогал пальцем острейшее лезвие, не нашел на нем ни следов крови, ни зазубрин и отрицательно помотал головой.

– Баба, а твой топор где? – спросил Еремей вдову.

Старуха прошамкала проклятия непонятно кому и быстро принесла из дровяного сарая топор, недавно наточенный столяром. И на этом топоре не было следов крови.

Еремей Тихий, не снимая шапки, почесал затылок. То же проделали и пришедшие с ним мужики.

– Так все-таки, где ты ночью был? – повторил вопрос помощник тиуна.

Для него лучше всего было бы, если бы убийцей оказался столяр Голопуз. Отдали бы его князю на суд и расправу, на село не легло бы пятно. Если убийцей окажется кто-то из местных, придется всему селу платить князю виру, которая двенадцать гривен за священника, правда, в рассрочку и не всю, часть убийца отдаст. А не найдут, заплатят «дикую» виру – вдвойне. Такая сумма всё село разорит.