Михаил Пузанов - Перекресток: недопущенные ошибки Страница 16

А он сам… О, Афранташ понял и это. Но не спешил признаться себе. Да и правда, кому захочется признаться в полной ответственности за каждый живой мир и каждое разумное существо в них? Достаточно и того, что он понял и почувствовал на мгновение эту давящую ответственность за вольных выбирать. Тот, кто дарит право, тому и нести ответственность… Такой порядок вещей устраивал Афранташа, хотя и заставлял замирать сердце в тяжелых предчувствиях. Все же Светоносный был бесконечно рад своему пониманию и столь же рад силе, движущей и живущей в крови Тарведаша и его любимой. Вообще, любой любящей пары на белом свете.

Такие мысли часто приходят перед смертью… И Афранташ исчез. Все равно, что умер. Чтобы родится где-то еще и продолжить путь. Он растворился в воздухе, не входя в зеркало. С живой поверхностью можно было поговорить, но в треугольнике осталось слишком мало собственной силы, чтобы довершить переход, как следует. Да и незачем цепляться за предметы, когда владеешь таким холодным и пугающе простым знанием. Эту мысль оно пыталось донести до Аффа и обрадовалось, когда тот ее осознал.

Дальше же свершилось то, что неизбежно должно было свершиться. Оправа артефакта начала плавиться, от зеркала пошел дым. Тот черный удушливый дым, какой возникает при тлении живой плоти от огня. Дым, обращающий вещь в пустоту, уничтожающий прежнее творение, чтобы подарить жизнь новому. Черный дым, меж тем, расползся по покоям, закоптил стол, превратил обивку кресла в траурную парчу. Одна лишь поверхность зеркала оставалась молочно-белой, как и во времена своего рождения. Словно сам истинный свет, старший из детей пустоты и хаоса… Но через несколько минут плавильный Котел миров прекратил свое воздействие на рамки, сдерживающие артефакт, и зеркальная поверхность обрела свободу. Она вновь начала бурлить, только теперь света не было — в когда-то безупречной глади отражались абсолютная тьма, в которую уходило «тело» зеркала.

На поверхности его появились пузыри темноты. Лопаясь, они распространяли вокруг себя пустоту. Попади сей момент нечаянно демон в чернильные пятна, летающие в воздухе, и он бы исчез — чистая тьма, младшая дочь пустоты и хаоса, растворила бы его с той же легкостью, с какой воронка втягивает в себя утлое суденышко. Но случайного демона оказаться здесь в этот момент не могло — слишком тонко чувствовал создатель зеркала свое «дитя», чтобы его «смерть» представляла опасность для кого-либо.

Чернильные пятна исчезли. Прошло и бурление. Зеркало исчерпало остаток своих сил, последний раз прикоснулось к изнанке вечности. А затем — замерло. Секунда, две, три… Поверхность его оставалась нетронутой, девственной, чистой. Оно не отражало, оно — жило. Доживало свои последние минуты в этом мире. В зеркале жили ясные дни, предназначенные кому-то: кому-то большему, чем Мир.

Трещина. Вторая. Третья. Истинная смерть, средняя дочь пустоты и хаоса… Пришла и на секунду поселилась в комнате, заставив Черное пламя в Бездне опасливо замереть. Но лишь на мгновение…

Смерть ушла. Ушли и бесплотные мысли о ней и ее пользе, витающие в воздухе. Зеркало навсегда прекратило свое существование. Где-то далеко, в ином мире Тар почувствовал, как часть души вернулась к нему, и удовлетворенно кивнул головой. Пока все происходило в рамках их с Лазурит плана.

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, империя Иезекиль, южное побережье.

— Я уже так привык смотреть под ноги, что один взгляд в небо — и шея вопит, будто по ней топором прошлись, — Мирон по появившейся за последние пару дней путешествия привычке разговаривал с увязавшейся за ним тигровой кошкой. Та, правда, никогда не отвечала: не в силу своего презрительного к страннику отношения, а просто потому, что не умела говорить, — но беседы с ней неизменно поднимали путнику настроение.

Истории неожиданной спутницы Мирон не знал. Просто, проснувшись однажды на гладких камнях, он обнаружил возле кострища сосредоточенно рассматривающую его пронзительно-голубыми глазами полосатую кошку. Торс животного мало чем напоминал кошачий: вымахала незнакомка величиной с годовалого львенка, да еще и окрас имела тигровый! Именно с тигренком и перепутал ее Мирон, вследствие чего подъем его и переход к бодрствующему состоянию оказались на этот раз удивительно быстрыми. Осознав через секунду, что перед ним не более чем обыкновенная (ну, почти обыкновенная) кошка, Мирон с досадой рявкнул:

— Брысь!

Кошка и бровью не повела, только со все возрастающим интересом наблюдала за движениями человека. В ее взгляде Мирону почудилась даже некая доля ироничной усмешки, всплывшая после этого «брысь». "Это всего лишь кошка" — одернул себя путник. Слишком уж упорно в последние годы он пытался наделить лишним смыслом совершенно обычные события. Так и до безумия недалеко.

Переварив истину, что нежданная гостья не собирается пугаться и куда-то уходить, новоявленный князь решил избрать политику невмешательства и стал преспокойно собирать свои немногочисленные пожитки. Кошка наблюдала: очень внимательно и совсем не по-кошачьи заинтересовано. Трудно себе представить, но за весь тот час, что потратил путешественник на сборы и приготовление пищи, животное даже не шелохнулось. Единственное, что двигалось — глаза: она сопровождала Мирона во всех его движениях, а тот, в свою очередь, чувствовал себя не в силах выйти за радиус обзора гостьи.

Сегодня на завтрак «подавали» жареные корни вескера. Лучшей пищи по пути он раздобыть не смог, но и корни дались Мирону нелегким трудом. За ними пришлось карабкаться по практически отвесной скале, потому что растение это славилось странной капризностью и кроме как на скальном камне нигде расти не могло. Едва не сорвавшись и изранив все руки в кровь, князь все-таки добрался до живописного кустика, цветущего весенней порой оранжевыми цветками, и безжалостно вырвал его из глыбы. Это едва не стало последним движением в его жизни, потому что вслед за крепко сидящим в камне кустом на него обрушился град спрессованной за долгие годы земли. Однако обошлось — Мирон слишком крепко держался за выступы, чтобы от неожиданности разжать руку или оступиться.

Теперь с таким трудом добытые корни потрескивали в веселом огне, разведенном странником на берегу моря. Кошка упорно не желала уходить: все сидела и наблюдала за его движениями. Постепенно до Мирона начало доходить, что гостья несколько умнее обычной животины, и явно ждет от человека более трезвой реакции на свое появление. Не найдя иного способа выразить свое отношение, он просто подошел к неведомому созданию и погладил по голове: