Анна Оуэн - Стальное зеркало Страница 16

На окнах зимние ставни — снаружи, а изнутри оконные проемы замаскированы тяжелыми двойными занавесями из багровой ткани. Тепло. И потому, что с улицы не дует, и потому, что по углам — жаровни, от которых тянет горячим сухим воздухом. Почти как дома — чуть суше, чуть теплее, но здесь все обессмыслено и обесценено ненужностью: не Каледония, Орлеан, открыл бы уже окна, хозяин? Не откроет. Жаровни, умело расставленные свечи, венецианские зеркала между шпалерами почти незаметны, потому что оправы легкие и тонкие, и кажется, что кабинет много больше и шире, чем на самом деле. А он тесный. Широкий стол на южный манер, два кресла, пара солидных шкафов, таких, что захочешь взломать — замучаешься, вот и все, ничему больше нет места.

В центре всего этого — хозяин собственной персоной, со всех сторон освещенный многократно умноженными огоньками свечей, темно-красное с черным пятно на золотистом фоне. Сам себе парадный портрет работы… пожалуй, арелатского мастера. Там такое любят — проступающий из размытого золотого сияния четкий, резкий силуэт. Интересно, долго хозяин эту обстановочку продумывал и создавал, тщательно соизмеряя пропорции и рассчитывая место падения каждого блика?..

Говорят, что лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Иногда Хейлзу хотелось, чтобы Клод Валуа-Ангулем был дураком. Тогда можно было бы с чистой совестью послать его туда, куда солнце не светит — в Каледонии и так дурак за каждым кустом. И под каждым кустом. И на каждом кусте… А кустов в Каледонии много. В общем, привозные, аурелианские дураки дома не нужны совсем, даже с армией. Вернее, особенно с армией.

Нужна сама армия, и в этом году нужна едва ли не больше, чем в прошлом. Тогда тоже дело было плохо, один неосторожный — или слишком осторожный шаг, и все рухнет; но устояли, удержались. Не чудом, а как обычно. При помощи денег и войска, а что деньги перекочевали из рук в руки, а что войска — аурелианские, а не собственные… что ж, дело привычное. В этом году хуже. Регентша Мария больна, а она уже немолода, и можно ожидать всего. Привычно — ожидать худшего, рассчитывать на него. Поэтому нужна армия. Не четырехтысячный отряд, собранный от щедрот Валуа-Ангулемов, а настоящая. На год, и потом еще года на три хотя бы ее четверть. За это время можно навести порядок, остановить маятник.

Армия нужна, а Клод не нужен; впрочем, чем дальше, тем меньше шансов заполучить хотя бы Клода — хотя дался он сам по себе, — не говоря уж об армии. Очень некстати случилась осада Марселя. А что у нас вообще кстати?

Вернее, этот вопрос можно задать иначе — что у нас кстати за последние полторы сотни лет? Начиная с погоды и кончая лично Джеймсом Хейлзом, который, вместо того, чтобы заниматься своим флотом (находящимся в чуть лучшем состоянии, чем все остальное… но разве что по каледонским меркам) торчит в городе Орлеане и — духи, духота, дым, туман — пытается хоть кому-нибудь вложить под череп хоть сколько-нибудь здравого смысла… нашли, называется, источник трезвости!..

Припадите и пейте.

Беда с Клодом в том, что он не дурак. Чтобы это понять, на Клода нужно посмотреть в деле, но уж после этого сомнений не остается. Клод не дурак, Клод, можно сказать, умница. Но того, чего он не хочет сейчас видеть, он видеть не будет — даже если обнаружит, что он это что-то ест, или сидит на нем, или состоит с ним в законном браке…

Сейчас Клода интересует война на юге и те уступки, которые под войну можно выжать из короля — и он убедил себя, что Каледония подождет.

А она не подождет; могла бы подождать даже и в прошлом году — тогда обошлись сами, спасибо альбийской королеве и каледонским растяпам из ее сторонников. Но если сейчас власть возьмет конгрегация лордов, то партию можно считать проигранной. Даже не партию, всю игру. Сначала во главе страны встанет граф Мерей — скорее уж номинально. Но нашей своре лордов быстро осточертеет роль верноподданных и они захотят его убрать, а протектору столь же быстро надоест, что под ним шатается трон, и он наконец-то обратится к Альбе в открытую. Его даже поддержат — и оба Аррана, и еще пара-тройка лордов. Остальные воспротивятся, и, разумеется, не кротким тихим словом. Дальнейшее ясно, как доброе орлеанское утро. Ясно и безнадежно.

Даже если удастся отбиться, резня выйдет такой, что все розовые речки последних пяти лет покажутся родниковой водицей. Но королеве-регентше есть до этого дело — и не только потому, что речь идет о ее власти; а ее племяннику Клоду — нет. Даже если поверит, не послушает. Ну погрызут друг друга эти дикари, что с того? Сколько лет уже грызутся, ничего с ними не сделается. А Марсель… такой шанс раз в жизни бывает.

— Я не могу поверить, что вам ничего не удалось добиться от нашей кузины… Я понимаю, что человеку в вашем положении сложно объяснять хитросплетения политики женщине, да еще и потерявшей мужа — но вы сами говорили, что положение слишком серьезно. Вы не хуже меня знаете, что на совете король скажет «нет», просто потому, что я говорю «да». А вот противостоять кузине Людовику будет куда сложнее — он подтвердил соглашение, заключенное ее покойным супругом, он дал обязательства защищать ее права, она — законная королева Каледонии. Ей отказать не просто трудно — невозможно… — Клод говорит красиво, он и сидит красиво, левая рука лежит на столе, линии — словно чертеж у хорошего архитектора; правой жестикулирует в такт словам.

— Ваша кузина и наша законная королева, как вам прекрасно известно, не только не имеет желания вникать в хитросплетения политики. Еще и возможности такой не имеет.

Пусть Клод сам решает, о чем речь — о том, что его величество в бесконечной мудрости своей практически запер вдову предшественника, чтобы ее кто попало поменьше за ниточки дергал, или о том, что законная королева Каледонии вполне способна отыскать оную Каледонию на карте и рассказать о ней практически все на семи языках, но вот политическим умом ее обделил Господь. Если выражаться деликатно.

Джеймс смотрит на собеседника, которому, в общем, неважно, что имелось в виду. На исходе третьего десятка считается красавцем, любимцем придворных дам, да и не только дам. Высокий, хорошо сложенный — да и фехтовальщик отменный, кстати, но лицо неприятное: здорово похож на сытого ястреба, который того гляди лопнет от самовлюбленности. Также хороший оратор и большой любитель публичных выступлений. В собственном кабинете и то держится, словно речь на поле боя читает. Только слушателя восторженным никак не назовешь, но Клоду все равно…

Он всегда так разговаривает. И, глядя на исполненные достоинства жесты, очень легко забыть, с какой высоты эта птичка видит дичь, какой вес берет, какие на этих лапах когти. Не любил бы себя так нежно… цены бы не было.