Дэвид Геммел - Друсс-Легенда. Легенда. Легенда о Побратиме Смерти Страница 167

— А я когда впервые тебя увидела, то подумала: экий хлыщ! — Она обняла его за пояс и засмеялась. — Видел бы ты себя, когда тот разбойник на тебя кинулся!

— Я просто сосредоточился. Ты же сама знаешь, что стрелок из меня неважный.

— Да у тебя душа ушла в пятки!

— И то правда.

— И все-таки ты спас меня.

— Как же иначе — я по природе герой.

— Нет, ты не герой — за это я тебя и люблю. Ты просто мужчина, который делает все, что может, и старается следовать требованиям чести. В людях это редкость.

— Ты не поверишь, но я, несмотря на свою развязность, очень смущаюсь, когда меня хвалят.

— Но я должна высказаться — для меня это важно. Ты первый мужчина, с которым мне так же свободно, как с женщинами. Ты научил меня жить. Быть может, я умру во время этой осады, но я хочу, чтобы ты знал: я жила не напрасно.

— Не надо говорить о смерти. Взгляни на звезды. Ощути эту ночь. Не правда ли, она прекрасна?

— Да. Но если ты отведешь меня в замок, я докажу тебе, что дела говорят громче слов.

— Так я, пожалуй, и сделаю.

Они любили друг друга без страсти, но нежно, и уснули, глядя на звезды за окном спальни.

Надирский начальник Огаси послал своих людей вперед, пролаял боевой клич Волчьей Головы и вогнал топор в подбородок высокого дреная. Тот упал навзничь, зажав руками рану. Дикий боевой напев нес надиров вперед, сквозь ряды защитников, через стену, на траву за стеной.

Но Побратим Смерти и белые храмовники, как всегда, держали оборону.

Ненависть придавала Огаси сил — он рубил направо и налево, пробиваясь к старику. Чей-то меч задел его лоб, и он качнулся, но тут же справился и вспорол дренаю живот. Слева защита еще держалась, но справа прогнулась, как бычий рог.

Торжествующий вопль надиров, казалось, достиг небес.

Наконец-то они одолевают!

Но дренаи снова выпрямились. Огаси, отойдя чуть назад, чтобы протереть глаза от крови, увидел, как высокий дренай со своей подругой замкнули прогнувшийся рог. Этот долговязый в серебряном панцире и синем плаще, ведущий за собой около двадцати воинов, точно обезумел. Его смех заглушал пение надиров, и захватчики падали перед ним.

Безумная ярость несла его в самую гущу надиров, и он даже не думал о защите. Его обагренный кровью меч резал, рубил и пронзал. Женщина прикрывала его слева, и ее тонкий клинок был не менее смертоносен.

Рог медленно выгибался в другую сторону, и Огаси медленно теснили к зубцам стены. Он споткнулся о тело дренайского лучника, все еще сжимавшего в руке свой лук. Опустившись на колени, Огаси взял оружие из руки мертвеца и достал из колчана черную стрелу. Вскочив на парапет, он огляделся в поисках Побратима Смерти, но старик был далеко, и его заслоняли напирающие надиры. Зато одержимый раскидал всех, кто был впереди. Огаси наложил стрелу, натянул тетиву, прицелился и с тихим проклятием выстрелил.

Стрела, оцарапав предплечье Река, пролетела мимо.

Как раз в этот миг Вирэ повернулась к нему, и стрела, пробив кольчугу, вошла ей под правую грудь. Вирэ ахнула, покачнулась, и ноги подогнулись под ней. Какой-то надир, прорвавшись, кинулся на нее.

Сцепив зубы, она выпрямилась, отразила его свирепый натиск и обратным ударом вскрыла ему яремную вену.

— Рек! — в панике крикнула она. Ее легкие бурлили, всасывая артериальную кровь. Но он ее не слышал. Боль пронзила ее, и она упала, изогнувшись так, чтобы не вогнать стрелу еще глубже.

Сербитар бросился к ней и приподнял ее голову.

— Проклятие! — проговорила она. — Я умираю!

Он коснулся ее руки, и боль сразу прошла.

— Спасибо, друг! Где Рек?

— Он одержим, Вирэ. Я не могу достучаться до него.

— О боги! Послушай меня — не оставляй его одного после того, как… ты знаешь. У него голова набита романтическими бреднями, и он может сотворить какую-нибудь глупость — понимаешь?

— Понимаю. Я присмотрю за ним.

— Попроси лучше Друсса — он старше, и Рек его почитает. — Она обратила взор к небу — там плыла одинокая грозовая туча, заблудшая и гневная. — Говорил мне Рек — надень панцирь, но он такой чертовски тяжелый. — Туча увеличилась — Вирэ хотела сказать об этом Сербитару, но туча застлала небо, и тьма поглотила все.

Рек стоял на балконе, стиснув перила, — слезы лились у него из глаз, и неодолимые рыдания вырывались сквозь стиснутые зубы. Позади него лежала Вирэ — недвижная, холодная, успокоившаяся. Лицо ее побелело, а грудь была обагрена кровью. Стрела пробила ей легкое. Теперь кровь уже перестала течь.

У Река тоже разрывались легкие, когда он пытался перебороть свое горе. Кровь капала из позабытой царапины на руке. Он вытер глаза, вернулся к постели и взял Вирэ за руку, нащупывая пульс, — но пульса не было.

— Вирэ, — сказал он тихо, — вернись. Вернись! Послушай. Я люблю тебя. Ты та единственная. — Он склонился над ней, вглядываясь в ее лицо. Вот на нем блеснула слеза, потом другая… Но это были его слезы. Он охватил руками ее голову. — Подожди меня, — шепнул он. — Я иду. — Он вытащил из-за пояса лентрийский кинжал и поднес его к запястью.

— Положи его, парень, — сказал с порога Друсс. — В этом нет смысла.

— Уйди! — крикнул Рек. — Оставь меня.

— Она отошла, парень. Накрой ее.

— Накрыть? Накрыть мою Вирэ? Нет! Не могу. О боги Миссаэля, не могу я укрыть ей лицо.

— А мне вот пришлось однажды, — сказал Друсс бессильно обмякшему, рыдающему Реку. — Моя женщина тоже умерла. Не ты один столкнулся вплотную со смертью.

Друсс стоял на пороге, и сердце его щемило от боли. Наконец он закрыл дверь и шагнул в комнату.

— Оставь ее ненадолго, парень, и поговори со мной. Вот тут, у окна. Расскажи мне еще раз, как вы встретились.

И Рек стал рассказывать о стычке в лесу, о смерти Рейнарда, о путешествии в Храм и дороге в Дельнох.

— Друсс!

— Да.

— Мне кажется, я не переживу этого..

— Я знавал людей, которые не смогли пережить. Однако нет нужды резать себе вены. Тут поблизости ждет целая орда, которая охотно сделает это за тебя.

— Мне нет больше дела до них — пусть себе берут эту проклятую крепость. Хотел бы никогда ее не видать.

— Я знаю. Я говорил с Вирэ вчера в госпитале. Она сказала, что любит тебя. Сказала…

— Я не хочу этого слышать.

— Нет, хочешь — потом ты будешь это вспоминать, и она будет жить, пока ты ее помнишь. Она сказала, что если умрет, то все-таки жила не напрасно, потому что встретила тебя. Она боготворила тебя, Рек. Рассказывала мне, как ты вышел с ней против Рейнарда и всех его людей, — она так гордилась тобой. И я гордился, слушая ее. В тебе есть нечто, парень, — не многим это присуще.